Слав Караславов - Восставшие из пепла
Вдруг невеста снова громко заплакала, прервав мысли василевса. Мать принялась качать ее, шептала девочке какие-то ласковые слова, но та продолжала реветь. И этот плач стал срывать одну за другой холодные маски с лиц придворных. Торжественности, царившей в зале при обручении, как не бывало. С губ сановников поползли, словно змееныши на солнцепек, ядовитые улыбки. И весь этот яд, предназначенный жениху, затаился в надменных взглядах, в скривившихся от злобного беззвучного смеха устах, в презрении, которое уже никто не желал скрывать.
Иванко понял все.
Над ним смеялись! Нечто страшное всколыхнулось в его груди, разбередило душу, развязало руки.
Отшвырнув в сторону двух каких-то сановников, он сделал несколько шагов и оказался перед троном императора. Взгляд мизийца скользнул по красным сапогам[18] василевса, по худосочному телу его и наконец остановился на лице Алексея Ангела.
— Господин, зачем ты связываешь меня с ягненком, когда под рукой у тебя есть овца, готовая к брачным узам?
Слова свои он произнес громко и отчетливо. И широко раскрылись глаза изумленных, напуганных царедворцев от его неслыханной дерзости, улыбки с их лиц исчезли, словно осыпались. Все замерли в ожидании императорского гнева — нельзя же, в самом деле, подобной наглостью оскорблять его дочь, вдову Исаака Комнина, несравненную белолицую Анну. Правда, Феодоре едва исполнилось четыре года, но этот варвар все же роднится с самим василевсом! Сейчас солнценосный раздавит ничтожество, позволившее столь неслыханную дерзость. Вот рука Алексея Ангела поднимается, как всегда, чтобы дать знак страже… Поднимается, но для отеческого благословения. Странно!
— Сын гор, — заговорил василевс. — Я дал бы тебе все, что пожелаешь. Но чтобы возвысить тебя до самого себя, породниться с тобой, я отдаю тебе самое свое кровное, самое дорогое. Я отдаю тебе внучку Феодору! Благочестивая Анна может дать свою красоту, но не почести, которые принесет Феодора. Она — твоя звезда! Потерпи — и она воссияет… А чтобы ты убедился, что я на самом деле возвышаю тебя до самого себя, я даю тебе и имя свое — Алексей…
Слова василевса были прохладным ветром в раскаленной пустыне. Напряженность в зале постепенно начала спадать. Что ж, император прав. Внучка Феодора была его любимицей, и он считал ее единственной законной наследницей огромного богатства Исаака Комнина, который попал в плен к Ивану Асеню во время последнего похода на болгар. После внезапной смерти своего зятя в болгарской столице василевс, пользуясь правом опекуна маленькой Феодоры, завладел всем его имуществом. Стремясь якобы обеспечить ее будущее, он прежде всего обогатился сам. Хитрый василевс понимал — для молодой вдовы и без приданого найдется достаточно богатых женихов, поэтому спешил приуменьшить аппетиты своих приближенных. Анна красива, а главное — ее нового мужа коснется его императорское благоволение. И вправду, сразу после известия о смерти Исаака Комнина, полководец Феодор Ласкарис[19], один из богатейших людей империи, стал открыто пренебрегать всеми обычаями, связанными с трауром вдовы. Он настойчиво преследовал Анну, как влюбленный мальчишка. И до появления во дворце Иванко молва уже просватала Ласкариса за дочь василевса. Но этот мизиец и благоволение к нему императора поначалу спутали все карты, река дворцовых сплетен и пересудов постоянно меняла русло: одни по-прежнему предсказывали, что василевс отдаст дочь Ласкарису, другие полагали, что мужем Анны станет Иванко… Но так было до сегодняшней помолвки его с маленькой Феодорой. Обручение всех успокоит, приостановит слухи, избавит любопытных от домыслов и сомнений. А теперь и вовсе ясно. Василевс при всем народе сказал свое слово. Новому севасту ничего не остается, как поцеловать его руку и вернуться к своей плаксивой невесте… И он, действительно, склонил свою рыжую голову, и его губы коснулись пухлой руки императора.
2Евнухи гасили свечи. Большие медные пангалы[20] были полны огарков. У входа еще потрескивали два больших факела, бросая отблески на стены, камни и медные кольца в дверях.
Торжество закончилось. У маленькой Феодоры уже был жених…
Алексей Ангел ушел в свои покои и пытался успокоить боль в ногах. Его мучила подагра. Впервые он испытал ее приступ в Кипселле[21], в ту ночь, когда решился наконец свершить задуманное посягательство на трон законного василевса — своего родного брата Исаака Ангела. Стремление к власти давно уничтожило у Алексея чувство единоутробия, убило к брату всякую жалость.
Ромеи отправились тогда в очередной поход против болгар, вел их сам император Исаак Ангел, который надеялся в битвах рассеять скрытую неприязнь к себе своих полководцев, перераставшую в явную ненависть. Император понимал, что только победа укрепит его шатающийся трон, и всячески стремился к ней. Он приказал привести в боевую готовность войско, осмотреть оружие, найти опытных проводников через горы. Все боевые отряды решено было собрать в Кипселле. Василевс и брат его Алексей выехали туда заранее. В ожидании подхода остального войска Исаак Ангел, проверяя меткость глаза и силу своих стрел, часто охотился в близлежащих лесах. И однажды в густой чаще его настигла весть, что он свергнут с престола, что новым василевсом ромеев провозглашен его брат Алексей и собранные в Кипселле войска приветствовали нового императора. Только сейчас Исаак понял, почему его брат не поехал на охоту, сказавшись больным. А тот в самом деле был болен, болен императорским троном. И эта болезнь, убив всякую жалость в его сердце, породила невиданную жестокость — Алексей приказал ослепить своего поверженного брата… Да и зачем ему теперь его глаза?! Ему нужно много других глаз, чтобы уберечь свои, уберечь захваченный золотой трон. Сразу же, как только его провозгласили императором, он распорядился приостановить поход, войско разместить по крепостям, а полководцев перебросить с места на место: с одной стороны Пропонтиды[22] на другую, вопреки старой истине: полководцу тогда служат воины, когда трижды вместе с ним смерти в глаза посмотрят. При себе Алексей оставил лишь Мануила Камицу, верного ему Феодора Ласкариса да своего зятя, севастократора Исаака Комнина. Но подозрительность ко всем не давала ему покоя, и вскоре император решил, что добрая слава его зятя как полководца и без того велика, чтобы позволить ему снискать еще большую, к тому же на глазах у всей знати. Он поспешил услать Комнина подальше от города Константина[23], города императоров, и направил его в Серры[24]. Пусть там лелеет ее, свою славу, приумножает в битвах с болгарами и куманами[25], которые часто слетаются туда, как пчелы на мед.
Недоверие к ближним лишало Алексея Ангела сна. Он по себе судил о людях. Поэтому, оберегая свой престол, он не гнушался лжи, интриг, сплетен, не останавливался ни перед чем — ни перед беспредельной жестокостью, ни перед мелочной мстительностью. Давно охладел он даже к своему родственнику Мануилу Камице. А бывало, никогда не садился ужинать без него, не начинал пить вино, пока не услышит звона его бокала. Все воспринимали это как признательность императора Камице, без помощи которого он навряд ли носил бы красные сапоги василевса. Протостратор был первым, кто заговорил о никчемности Исаака Ангела и начал уговаривать близких ему стратигов[26] сменить василевса, понимая, что играет на руку Алексею Ангелу. Легенда, что он единственный человек, способный оградить империю от нападений болгар, стала убеждением. Она вполне устраивала полководцев, потому что скрывала их собственную никчемность, кою они приписывали Исааку. Заняв престол, новый император, по совету того же Камицы, попытался заключить мир с болгарскими правителями Асенем и Петром, но горцы с пренебрежением отнеслись к его предложениям и продолжали свои дерзкие набеги. Однако Алексей, чтобы не омрачить свою несуществующую славу полководца, сам выступать против них не спешил, а предпочитал посылать отряды во главе со своими приближенными. Его зять, севастократор Исаак Комнин, первый столкнулся с болгарами, и поначалу вести от него были благоприятными. Император встречал гонцов с радостью и с тревогой — он страшился громкой славы зятя и в то же время был доволен, что варвары отбиты. Но все это продолжалось недолго. Однажды ранним утром пыльный гонец принес ошеломившее его известие: при Амфиполе[27] войска ромеев разбиты, а севастократор захвачен в плен. В плен? А если Исаак Комнин добровольно перешел на сторону болгар? Вот когда настоящий, лишающий разума страх охватил василевса. И этот страх навел его на мысль: если боишься своих, обопрись на чужих. Ему нужны были люди меча, которые никогда не снискали бы уважение ромеев, а тем более их любовь, но которые умели бы расправляться с обитателями диких гор. Иванко стал первой такой ласточкой. В сущности и струмицкий воевода[28] Добромир Хриз ничем не хуже его. Но если Иванко казался ему наивным и глуповатым, то Хриз напоминал хитрую ласку, которую едва ли загонишь в капкан. Император долго помнил, как умело защищался струмицкий воевода от царедворцев, обвинивших его в сочувствии Петру и Асеню и добившихся приказа ослепить его. Но Добромир Хриз не сдался.
