Алексей Домнин - Матушка-Русь
Понуро брел за княжичем усталый продрогший конь.
Опамятовался Святослав в деревеньке. И не мог понять, что было с ним. Только теперь почувствовал, что закоченел, а голова, как после долгого сна, тяжела.
Поспешно стал стучаться в первую избенку.
Чужое горе — оно, как оса: сколь ни гони, не отвяжется.
В избе было жарко, пахло овчиной, свежей сосной и хлебом.
Святослав обсушился; хозяйка потчевала его сытой, не переставала кланяться и сетовала на скудное житье.
— Извела нас волховица. На скот мор напустила. У Опаленихи корова пала, у Заряды. А нынче вон снег на посевы послала — не жди урожаю.
— А может, не от нее мор и стужа?
— Как же не от нее? Одна она у нас — веретница. Отец ейный тем же промышлял. А как стал отходить, дочь его просит: «Молитву доскажи». Это она про то, что он колдовство ей не все передал. Или вот под рождество стучит ночью в окно. Глянула: заледенела она, сарафан колом стоит, косы, как две сосульки. «Пустите, — говорит, — в прорубь оступилась». У меня сердце от страху зашлось. Сорвала со стены икону, мужик топор ухватил и выходим так: «Уходи, веретница — некрещена девица. Чур, тебя, чур», — и крестом ее осенила. Вскричала она и бежать… Ты думаешь, отчего она зимой в реку ходила? С ним встречалась, он в реке живет.
— Кто — он?
— Он, нечестивый… Ужо отольются ей наши слезы.
В избе собрались бабы. Перешептывались, грозили кому-то. Понял Святослав, что грозят они девице. В полночь должно свершиться что-то страшное и непоправимое.
Бабы приходили с иконами, суетились. Потом вышли во двор, что-то вытаскивали из хлева.
Святослав, сказавшись, что спешит, вывел гнедого.
Ночь была тихой и морозной. Луна висела над крышами. Она была нестерпимо яркой, как расплавленное серебро.
Княжич привязал гнедого у леса, а сам заспешил к избенке девицы.
В деревне слышны были выкрики, лязг железа-Княжич затаился под дубом. Сердце колотилось гулко и часто.
Лунные нити неслышно тянулись сквозь ветви, зажигая снежинки на листьях.
Холодно. Тихо. Жутко.
От деревни вдоль реки двигались белые тени.
У Святослава волосы зашевелились на голове и крик ужаса застрял в горле — прямо к нему, торопливо, почти бегом, двигались оборотни. В белых саванах, с распущенными волосами, босые. Они несли на плечах тяжелые ноши.
Подтянулся за сук, влез на дуб и прижался к стволу.
Оборотни столпились под дубом, сбросили ноши. Приплясывали, дули в пригоршни, отогревая пальцы.
— Скорей.
— Ноги жжет.
— Опалениха в соху встанет — она вдова. В борону кто-то из девиц.
Княжич узнал голос хозяйки. Это были деревенские бабы — в длинных рубахах, босые. Высокая тощая старуха, которую называли Опаленихой, надела хомут и впряглась в соху, полная грудастая молодица — в борону. Шествие двинулось вокруг избы. Опалениха, согнувшись и кряхтя, тянула соху. За ней шла хозяйка, присвистывая и дергала за вожжи. Следом тянула борону грудастая молодица, остальные бабы двигались сзади, вытянувшись в цепочку. Приподняв одной рукой подолы, они будто брали из них горстью семена и бросали вокруг.
— Шире захватывай. Не посмеет она теперь наш след переступить. Тут ей и конец.
В лунном свете их лица казались зеленоватыми, как у мертвецов.
Мы идем, мы ведем
Соху-борону…
— высоко запела Опалениха и остальные подхватили:
Мы пашем, мы бороним,
Тебя, веретница, в круг заколотим.
Сеем мы не рожью землю
И не родим семена.
На чистом снегу оставался широкий, темный, окружающий избу след. Бабы почти обошли избу, и как раз под дубом должен был замкнуться их круг.
Скрипнула дверь в избе. С криком метнулась девица и отшатнулась, как от невидимой стены, от следа. Бросилась к дубу, в проход. Бабы заголосили, побежали наперерез.
Княжич спрыгнул. Девица налетела на него, и он схватил ее за руки.
— Оборотень! — истошно вскрикнула Опалениха, и бабы с визгом помчались прочь, падая, путаясь в длинных рубахах. Обгоняя всех, высоко подобрав подол, убегала хозяйка.
Опалениха, с хомутом на шее, отстала. Она споткнулась, хомут спал, но она зачем-то напялила его снова.
Девица не вырывалась. Она смотрела вслед убегающим бабам и тихо, напряженно смеялась. Ее большие глаза были темными и злыми.
— Ты волховица? — спросил княжич.
Она вздрогнула и покачала головой:
— Я никому не делала зла.
И без насмешки, грустно и доверчиво глянула в глаза княжичу. В пушистые волосы ее вплелся серебряный лунный свет.
— Кто ты?
— Невеста твоя. Ты будешь искать меня — и не найдешь, будешь ждать — и не дождешься. А я буду всегда с тобой.
Она притянула его голову и коснулась горячего лба холодными губами.
— А теперь иди и не ищи меня, никого обо мне не спрашивай. Иди.
Прищурились глаза, простерла она руку к лесу. И княжич медленно пошел. Он улыбался и чувствовал, как смотрит вслед девица.
Когда занялся рассвет и край неба вспыхнул золотым пламенем, княжич словно проснулся. Он остановил гнедого.
Было зябко, на траве лежала седая роса, в зеленой листве несмело крался ветерок-лесовей. Как будто бы и не было вчерашней стужи и снега.
Песчаная дорога была сырой, и копыта коня оставляли отчетливый след на ней.
Княжичу стало до боли обидно, что уехал он так ничего и не поняв толком.
Он и теперь ясно слышал тихий грудной голос девицы: «Невеста твоя». Видел темные распахнутые глаза и сияние луны в пушистых волосах. Зачем он уехал?
Святослав повернул гнедого и поскакал обратно. Но сколько ни колесил он по дорогам, не мог найти ни той реки, ни деревеньки, ни девичьей избенки. У кого ни спрашивал — никто не знал, где она.
Словно не было той ночи, словно приснилась она…
Где ты, невеста? Откуда печаль твоя?
Как глаза мои со слезами
Не падут на сырой песок,
Как от горькой этой печали
Не расколется сердце враз…
Быль или небыль, сон или явь?
КЛУБОК СВАРОГОВ
Выткал бог Сварог нити жизней людских и почил от трудов. И была жизнь человеков пряма, как лунный свет, и долга, как ветра путь. Но пришел котенок, заигрался в тех нитях и скатал в клубок. Опечалился бог Сварог, отец земли и неба. Созвал он сорок волхов-ведунов и повелел тот клубок распутать по ниточке. Доныне гадают ведуны, как распутать его, и не могут дознаться. Оттого и перепутана жизнь на Руси, вкривь и вкось вихляется.
Так сказывала Святославу бабка его. Несмышленышем был тогда княжич, не мог понять странных бабкиных наговоров.
У бабки были влажные и горячие глаза половчанки и седая коса, по-русски уложенная венцом. Поверх мягкой собольей шапки она накидывала черный атласный плат, сколов его у подбородка золотой брошью. Оттого лицо ее казалось полней и темнее.
Редко выходила бабка из своей светлицы. Дородная, величавая сидела она в низком кресле с резными подлокотниками и смотрела, не видя, перед собой.
О чем думала эта властная женщина?
Иногда, просыпаясь ночью, княжич слышал, как шаркает она по скрипучим половицам и стучит тяжелым посохом.
Пятнадцать лет не снимала бабка траур по муже своем. Говорили, что в ту ночь: когда умер дед, князь черниговский, призвала она тайно сына Олега с дружиной и заперлась в городе. А к Чернигову уже подступало войско дедова брата — по старшинству ему переходило княжество. Но не в бабкином характере упускать богатый удел — из Чернигова рукой подать на Киевское великое княжение.
Было сыро и зябко, висели над городом рыхлые тучи, глухо плыл над колокольнями заупокойный звон. В княжьем тереме выли плакальщицы, у крыльца, под седлом и в богатой сбруе, стоял любимый дедов конь и рыл землю копытом.
За городом чадили костры, тесно стояли повозки, отдыхали после дальнего похода воины.
А бабка, на башню ворот городских поднявшись, кричала дедову брату:
— Прилетел, ворон, на мертвечинку? Ужо дадим тебе испить живой кровушки! А ну как захлебнешься? — И хохотала торжествующе.
А тот в бессильной ярости скрипел зубами и лишь об одном просил — пустить с братом проститься.
Не пустила бабка.
Похоронила деда. У Олега, отца Святослава, в такую пору рука на битву не поднялась. Ушли они из Чернигова, оставив город дедову брату. С тех пор не могла простить бабка сыну давней его нерешимости.
Святослав боялся жгучих бабкиных глаз. И влекли они и пугали.
При внуке глаза ее теплели, разглаживались морщины над переносьем. Она усаживала рядом большелобого княжича, гладила его мягкие кудри.
Мудрость старых людей — однобока, но горяча и цепка. Обожжет тебе сердце, захватит разум, и нет сил ей противиться. Сколько лет минуло, а слова бабкины свежи в памяти.
