Николай Гейнце - Коронованный рыцарь
По одежде она, видимо, принадлежала к высшему аристокрактическому кругу. На ней был одет «молдаван» (род платья, любимого императрицей Екатериной II) из легкой светлой шелковой материи цвета заглушённого вздоха (soupur etcuffe), отделанный блондами, мантилья стального цвета и модная в то время шляпка; миниатюрные ножки были обуты в башмачки с роскошными шелковыми бантами.
Изящные руки были унизаны кольцами и браслетами из крупного жемчуга или, как тогда его называли, «перло» с бриллиантовой застежкой. От красавицы несся аромат «душистой цедры», любимых духов высшего общества того времени.
Возле трупа валялись шелковые перчатки и длинная трость с золотым набалдашником, украшенным драгоценными каменьями. Ни одного пятнышка крови не было на покойной, только белоснежная шея, повыше ожерелья, была насквозь проткнута длинной, тонкой иглой.
И Пахомыч, и горбун стояли несколько времени молча, созерцая эту страшную картину при фантастическом освещении белой ночи.
— Вот так находка… — притворно-удивленным тоном прервал молчание горбун, между тем, как чуть заметная змеиная улыбка злобного торжества скользнула по его отвратительным губам.
— Ты знал это, горбун? — строго промолвил Пахомыч.
— Я!.. — взвигнул тот. — С чего это ты взял, старый хрен?.. Может сам этому греху причастен… старину вспомнил… а я, кажись, в смертоубойных делах не замечен…
— Ну, ну, пошел… я так, к слову, потому ты звал…
— Звал… — передразнил горбун. — Потому и звал, что крикнула она в саду благим матом… На помощь спешил… опоздал…
В голосе его слышались ноты скрыто-злобного смеха.
— А… а… Так бы и сказал там, а то… я… — запинаясь, стал было оправдываться Пахомыч.
— А то ты… ворона… — перебил его снова горбун. — Ишь, красота-то писанная… и богатейка, должно быть… Только чьих она будет?.. — с искусно деланным соболезнованием продолжал он, наклоняясь к покойной, и своей грязной, костлявой рукой дотрагиваясь до ее нежного лица.
— Глянь-ко, может отдохнет… — заметил Пахомыч со слезами в голосе.
— Куда отдохнуть… Капут, коченеет… — отвечал, усевшись уже теперь у самого трупа, горбун.
— Болезная моя, молодая какая и такую смерть принять… И как он ее укокошил… кажись, никакого изьяна, лежит как живая…
— Я и сам сначала диву дался, ан дело-то просто… Глянь-ко сюда… Игла-то какая…
Пахомыч наклонился.
Горбун схватил двумя пальцами конец иглы, торчавшей из шеи, и с силой дернул.
Игла осталась в его руках, а на шее показалась густая капля крови.
— Сонную жилу он ей пропорол, да как ловко!.. — почти с наслаждением произнес горбун.
— Что же делать… по начальству бежать?.. — дрожащим от волнения голосом спросил Пахомыч.
Горбун даже вскочил на ноги.
— Ну, старина, ты, видно, совсем из ума выжил… Бог нам счастья посылает, может за наше житье нищенское милостями взыскивать, а он, поди-ж ты, к начальству… Надоело, видно, тебе на свободе гулять, за железную решетку захотел, ну и сиди посиживай, коли охота, а я тебе не товарищ… Налетит начальство, сейчас нас с тобой рабов Божьих руки за спину и на одной веревочке…
Горбун даже закашлялся, выпалив залпом такую сравнительно большую речь.
— Что же тут с ней поделаешь… и какое же это счастье?
— Что поделаешь, ворона московская, крыса седая… Второй век живешь, а ума не нажил даже на столько…
Горбун указал на кончик своего мизинца. Пахомыч молчал.
— Подь-ко ты, тут под мостом заступа лежат… возьми который покрепче…
Старик послушно отправился на указанное место, а горбун снова опустился на траву около трупа.
Через несколько минут Пахомыч вернулся с заступом в руках.
— Рой! — указал ему горбун на место по берегу пруда, в полутора шагах от трупа. — Схороним в лучшем виде… Траву-то обрежь осторожнее, пластом подними, потом на место положим… Следа через час не будет… а золото-то у нас…
— Не трожь… Что ты задумал… покойницу грабить!.. — крикнул Пахомыч, видя, что горбун хладнокровно возится у шеи трупа, стараясь растегнуть затейливый замок аграфа.
Тот поднял только голову и повернул в сторону Пахомыча свое безобразное лицо, с горящими как у волка глазами.
— Помолчи, старина. Я ведь давно молчу… — взвизгнул он. — И глуп же ты, как стоеросовое дерево, — продолжал он, несколько смягчившись. — На что ей в земле-то золото ее да камни самоцветы, да перлы… Помолчи, говорю, от греха, да не суйся не в свое дело… Копай, копай.
Старик молча продолжал работу, с далеко не старческой силой владея тяжелым заступом.
Он молчал, но крупные слезы выкатывались из его глаз при каждом ударе заступа о рыхлую землю.
Горбун, между тем, совершенно спокойно, неторопясь снял с трупа все драгоценности, не позабыв даже креста, оторвал кусок материи от мантильи и, завернув в него свою добычу, сунул его за пазуху.
Могила, между тем, была готова и горбун с помощью Пахомыча, старавшегося не глядеть на своего страшного товарища, бережно поднял покойницу и опустил в яму, которую они оба быстро засыпали землей, утоптали ногами и заложили срезанным дерном.
Через каких-нибудь полчаса все было приведено в такой вид, что ни один самый зоркий глаз не открыл бы следов произведенной работы.
Заросший зеленой травою берег казался нетронутым человеческою ногою. Все следы были тщательно уничтожены до мелочей внимательным горбуном.
Окончив работу, последний сам отнес на место заступ, но, вернувшись, не застал уже близ моста Пахомыча. Его атлетическая фигура будто бы уменьшившаяся и сгорбившаяся, виднелась вдали аллеи, ведшей в сторожку. Он шел медленным шагом, низко опустив голову.
Горбун насмешливо посмотрел ему вслед, открыл было рот, чтобы крикнуть, но, видимо, раздумал и махнул рукой. Он внимательно осмотрел снова место, где лежал труп и где он исчез под землею и вдруг его внимание привлекла лежавшая в траве трость.
Он поднял ее и долго рассматривал набалдашник. Золото и блестящие драгоценные камни, видимо, соблазняли его; была минута, когда он хотел обломать драгоценный набалдашник и уже сжал его в руке, но затем раздумал и с тростью в руках направился к мосту.
Подойдя к нему, он не вошел на него, а спустился к пруду и стал пробовать тростью рыхлость береговой земли. После нескольких проб он нашел место, где трость вошла беспрепятственно в глубь во всю свою длину. Последним исчез блестящий набалдашник.
Спустившись еще ближе к воде, он выбрал один из самых крупных лежавших там камней и с усилием стал втаскивать его наверх. Камень подавался туго. С горбуна градом лил пот.
— Ишь, чертова ворона, распустил нюни и пошел к себе в берлогу, медведь сиволапый… — ворчал он себе под нос.
Эти ругательства были, конечно, по адресу Пахомыча.
Наконец, кое-как ему удалось втащить камень и положить его на место, где была воткнута трость. Он сделал последнее усилие и вдавил камень на половину в землю, чтобы он не скатился вниз и казался бы давно лежавшим на этом месте.
— Уж и возьму я с вас магарыч, ваше сиятельство, такой магарыч, что не поздоровится вашей милости! — проговорил вслух горбун, подолом рубахи вытирая мокрый от пота лоб.
Вдруг он взглянул на мост и остолбенел.
III
ПРИВИДЕНИЕ
Поднявшись на дорожку сада, после окончания своей последней работы, горбун оглянулся посмотреть, не бросается ли в глаза перемещенный им на другое место камень, и вдруг увидел идущую по мосту высокую женскую фигуру, одетую во все белое.
Фигура шла прямо на него, как бы не замечая его, скользящей походкой, так что не было слышно даже малейшего шороха ее шагов.
Он остановился выждать этого непрошенного свидетеля быть может всей его преступной работы. В голове его уже возник план нового преступления, как вдруг на более близком расстоянии он разглядел лицо женщины.
Это была она, только что зарытая им красавица…
Панический ужас объял горбуна, и вполне убежденный, что он имеет дело с выходцем с того света, борьба с которым была бы бессполезна, он опрометью пустился бежать по направлению к сторожке.
Белая женщина, между тем, спустилась в аллею, прошла по ней той же легкой, едва касавшейся земли походкой, повернула в глубь сада в противоположном конце и скрылась среди зелени.
Горбун, которому казалось, что за ним гонится «мертвая красавица», бледный как полотно, дрожащий от страха, влетел в сторожку и скорее упал, нежели сел на скамью.
Пахомыч не спал. Он стоял на коленях перед висевшим в переднем углу большим образом с потемневшими фигурами и ликами изображенных на них святых и усердно молился, то и дело кладя земные поклоны.
Огарок свечи догорел и потух и в два окна сторожки глядела белая ночь, освещая фантастическим полусветом незатейливое убранство жилища Пахомыча и горбуна.
