Янка Брыль - В семье
Обзор книги Янка Брыль - В семье
Брыль Янка
В семье
Янка Брыль
(Иван Антонович)
В семье
Из воспоминаний
моего ровесника
Перевод с белорусского А.Островского
Янка Брыль - видный белорусский писатель, автор многих сборников повестей и рассказов, заслуженно пользующихся большой любовью советских читателей. Его произведения издавались на русском языке, на языках народов СССР и за рубежом.
В сборник "Повести" включены лучшие из произведений, написанных автором в разные годы: "Сиротский хлеб", "В семье", "В Заболотье светает", "На Быстрянке", "Смятение", "Нижние Байдуны".
Художественно ярко, с большой любовью к людям рассказывает автор о прошлом и настоящем белорусского народа, о самоотверженной борьбе коммунистов-подпольщиков Западной Белоруссии в буржуазной Польше, о немеркнущих подвигах белорусских партизан в годы Великой Отечественной войны, о восстановлении разрушенного хозяйства Белоруссии в послевоенные годы.
1
На серую промерзшую землю беззвучно и густо падает первый снег. Это видно сквозь наши маленькие, по старинке, окна.
Отец возвратился из местечка после полудня и, как был, в снегу, вошел, согнувшись в дверях, из сеней.
- Ах, моя долечка! Отряхнись! - встретила его мать.
А он смеется:
- Погоди, детям покажусь.
- Вот тоже умник! Нинка и так больная, а ты...
Отец вернулся в сени, стряхнул снег с кожуха, с шапки, с усов и снова вошел в хату.
- А что с ней? - спросил. - Что с тобой, Нина? Иди сюда.
- Подожди, ты с холода! Нинка, не ходи!
- Да что с ней такое?
- Что? Кто ее знает! Головка, говорит, болит с утра и глаза как в тумане. За доктором надо.
- Ну, так уж сразу! Что с ней, мама?
Бабушка остановила самопрялку.
- Простудилась. Набегалась вчера, когда яблоньки укутывали. Много ли ей надо.
- Ну, я уже теплый. Иди, брат, сюда.
Нина - грустная, тихая - подошла.
- Что ж это ты? - спросил отец, взяв ее за подбородок. - Вон уже снега сколько навалило, я санки с чердака сниму, а ты хворать! Голова болит? И в груди? Ну ничего, не бойся. Тебя баба полечит.
- Я не хочу, тата, доктора, ты не езди. А то как приедет, так я и буду больная...
- Верно, дочка. И не поеду.
- Тебе что? - запричитала мать. - Разве у тебя болит! Ты ей голову не задуривай, да и сам не дури, а поезжай.
Отец поморщился:
- Ну чего ты?.. Ведь я ж сказал, что не поеду. Что у тебя за любовь к детям - дикая какая-то! Паришь, паришь их во всяких тряпках, а потом чуть на холод - уже и готово. Из-за простуды столько шуму. На это и мама - доктор. Ты, Нина, не плачь, тебя баба полечит. Полежишь немножко, банки поставим...
- Не хочу банки, тата, я не больная. А то как лягу, так и помру, старая буду-у...
- А как же, - остановила бабушка прялку, - не хочешь банок, так и помрешь, непоседа ты. Вон пускай мать принесет меду от бабы, да малины заварим. Напьешься себе, как пани, а тогда хоть и банки...
- Не хочу банки, сказала! - топнула валенком Нинка. А сама уже плачет.
- Не топай ты, заморыш! Научилась, как коза! Толика разбудишь.
Толик спит в люльке, за ширмой.
- Ну, тихо, глупенькая, чего ты, - утешает бабушка, - не плачь. Отец с матерью тоже расходились: у одного дикая любовь, у другого - не дикая. Не плачь.
Мать подала отцу обедать.
- Так, значит, Маня, мир, - сказал он, садясь за стол, - и сделаем так, как говорит бабка: лучше не придумаешь.
И успокоенная мать, не дождавшись, пока перестанет идти снег, накинула большой платок и отправилась в Сосновичи за медом.
...Бабушка развязывает баночку с медом, а Нина с вожделением поглядывает на нее.
И только старуха развязала нитку и сняла бумажку - Нина лизнула ее и радостно:
- Бабка, лизни!
- Да облизывай уж сама...
Но пришлось все-таки лизнуть бумажку, а то ведь Нина не отвяжется. Лизнула бабушка и зачмокала:
- Ну и шик-смак! Комарова сыть, медвежья сила. Ну, на, лижи... Скорее бы отец ульи покупал.
Нина лизнула раз и еще раз, как лисонька, и говорит:
- Буду пить с малиной или с горячим молоком и поправлюсь, бабка, правда?
- А как же!
- Когда поправлюсь? Когда будет досюда или досюда? - показывает Нина пальцем на баночке.
- "Досюда-дотуда"... Ты вот все выпивай, да пускай мама еще принесет, во...
- Думаете, много у них там меду... - начала мать.
Но старуха ее перебила:
- Не помогала бы ты хворому стонать. Не верь батьке: пасечники все скупые. Кабы ту беду встряхнуть хорошенько, так, верно, целая кадушка меду нашлась бы.
- Бабка, на еще!
- Перекрестись, коток, все твое лекарство распробуем. Вон кому дай. Уже выспался?
Это она Толику. Он проснулся в люльке за ширмой и сразу же, как всегда, заплакал.
- Ну что, ну что, мой мальчик?
- Дай ему, мамка, меду - замолчит.
Мать берет Толика на руки, а бабушка зачерпнула ложечку меду - и ему в рот.
- Кушай, не плачь. А-ах! Еще? На еще, а то забыл уже, каков он, тот мед, - как собака или как кот. Слезы в горошину. Никогда не встанешь без музыки.
- А что это, бабка, "как кот"? - спрашивает Нина.
- А это, видишь, один вдовец оженился и взял себе молодую жену. И были у него пчелы. Мачеха сама мед крадет, а на ребят наговаривает. А отец их, как дурень, лупит. Однажды побил он малых, вышел за дверь и слышит: "А какой он, Манька, тот мед - как собака, или как кот?" - спрашивает, плача, хлопчик. А девчинка, старшая, говорит: "Н-нет, Коля, я видела - он как решето. Когда тата из улья вынимал". Так отец давай мачеху бить. "Ах ты, говорит, негодница!"
Бабушка рассказывает, а Толик свое: почмокал, почмокал губками, даже глаза зажмурились от удовольствия, и говорит:
- Хоцет Толя сцё, хоцет!
А ресницы длинные-длинные, а на щечках не высохли слезы.
- Дам еще, дам, коток. Вот он где - доктор!..
Вечером ставили больной банки. Сколько было крику, сколько слез, а бабушка таки уговорила. И вот Нина стоит в одной рубашонке на постели, держится за спинку кровати и просит:
- Бабка, одну...
- Одну, одну, - отвечает старуха, бренча банками в миске с водой. Рядом с миской - квач из кудели и ночничок, обязательные орудия страшной операции. Я гляжу на них и вспоминаю свой детский страх перед банками - перед вспышкой огня, и копотью над квачом, и болью от банок, горячих, всасывающихся в тело. А теперь вот Нинка, такая беспомощная, маленькая, а бабушка так неумолима. И все же девочка просит:
- Бабка, одну...
- Одну, коток, одну.
И начинается.
Мать поднимает Нинку и кладет ее ничком на подушку.
- Бабка, золотко мое, дорогусенька, одну!..
- Прикрой голову, - кивает маме бабушка, обмакивает квач в керосин, зажигает его от ночника и так ловко - тык огнем в банку и хлоп ее малышке на спину. А сама как будто сердитая-сердитая!..
- Онёнь, мама, онёнь! - захлопал в ладоши Толик.
Нина после каждой банки вскрикивает "ай-ой" и просит:
- Ах, бабка моя, довольно! Ганулька моя!.. Сестричка милая, довольно!..
- Ничего тебе не будет.
Старуха притоптала валенком горячий квач, только копоть пошла, а сама смотрит, прищурившись, как на беленьком тельце Нины банки насасывают багровые подушки.
- Взялись, - шепчет бабушка, укрывая девочку платком. - Тише, тише, рыбка моя, больше не буду.
- Ой, у меня у самой мороз по коже, - вздрогнула мама.
- Очень вы обе-две нежные, и мать и дочка, - отвечает бабушка. Думаешь, мне не жалко?..
В хате тихо. Только Нина все еще всхлипывает и стонет. Бабушка сидит возле нее, рядом стоит мать, обе в молчаливом ожидании. Отец вьет веревку, дядя Михась читает за столом, а я сижу на топчане. Только один Толик, как ежик, неутомимо топает по хате - никак не натешится ножками.
- Бабка, - подает голос Нина.
- Что, коток, что?
- Алесю тоже поставишь?
Это значит - мне.
- А как же.
- Ему много, бабка, все...
- Все, коток, сколько есть.
Опять тишина.
- Бабка, а дяде?
- Дяде? Куда там! Ему разве что стаканы... Или целый жбан. Что ему банки!
- Ты ему, бабка, тот желтый... рябенький, что воду берем на поле... летом... когда жать...
- Ладно, ладно, коток, ты только тихо, - успокаивает бабушка, а потом говорит: - То-то ревел бы твой дядька!
Дядя смеется за книгой, и мы тоже. Потом снова тихо. Только Толик туп-туп-туп... А потом вдруг остановился, подумал.
- Баба!
- Ну?
- Баба-а, го-оу! - кричит мальчик, поднимаясь на носки.
- А-го-о! Чего-о ты-и? - откликается бабушка.
- Хоцет Толя меду, хоцет!..
- Ах вы пташки мои, все вы ко мне, только поворачивайся!
А за окнами, в серой полутьме, беззвучно сыплет снег.
2
Поздняя ночь.
На окне у бабушкиной кровати, где лежит Нина, тускло горит привернутая лампа. Она тихонько бормочет, потрескивает, шипит... Все наши спят, только я сижу возле больной.
Тогда, после банок, Нина только день пролежала в постели и начала хныкать, что уже поправилась и встанет. "А пускай встает, только бы не плакала", - сказала мать, но отец не пускал. "Это грипп, а при гриппе нужен покой и тепло", - говорил он. Но назавтра отец поехал на мельницу, и Нина встала. "Вот увидишь, попомни мои слова", - протестовала бабушка, но мать ее не послушала. Она одела Нину и поставила на лавку за столом, потому что там Толик и за окнами бело, снег. Нина, правда, и поболтала немножко, и книжку смотрела, но все это вяло, без интереса. Потом она сама попросилась в постель. Поднялась температура, и Нина бредила, страшно поводя глазами. Была ужасная минута, когда нам показалось, что девочка умирает, и я, задыхаясь, бежал ночью по глубокому снегу на мельницу к отцу.
