Эркман-Шатриан - История одного крестьянина. Том 1
От начала до конца роман пронизан мыслью, что революция для народа была великим благом.
«Всем… я обязан революции, — говорит Мишель Бастьен. — Не будь восемьдесят девятого года, был бы я нищ и наг, всю жизнь батрачил бы на сеньора и на монастырь… И вот я решил написать эту историю, «Историю одного крестьянина», чтобы развеять все злобные наветы и рассказать людям о том, что мы выстрадали».
Якобинский пафос и убежденность звучат в словах рассказчика. Для авторов, глубоко верящих в прогресс, дореволюционное прошлое Франции — это нищета народа, войны, голод, эпидемия чумы; это страшная для народа пора, когда у него ничего не было, кроме тяжелого труда, нужды и долгов, а у дворян и духовенства было все. «Таков был порядок вещей, одни являлись на свет дворянами, и им дано было все, другие же рождались простолюдинами, и им суждено было пребывать в ярме во веки веков».
Никогда еще история революции не была рассказана так демократично. Впервые политические перевороты, социальные перемены, войны описываются так, как их увидел бы простой крестьянин, так, как он бы их понял и оценил. Поэтому естественно, что авторов, как говорит Писарев, «занимает не внешний очерк событий, а внутренняя сторона истории… не то, как и почему случилось то или другое… событие, а то, какое впечатление оно произвело на массу, как поняла его масса и чем она на него отозвалась». Авторы «стараются взглянуть на великие исторические событии снизу, глазами той обыкновенно безгласной и покорной массы, которая почти всегда и почти везде молчит и терпит, платит налоги и отдает в распоряжение мировых гениев достаточное количество пушечного мяса»[8].
Описывая предреволюционную, предгрозовую атмосферу в деревне, когда феодальная Франция все усиливала гнет сеньориальных повинностей и всяческих поборов, ускоряя тем самым час неизбежного взрыва, авторы рассказывают, как у забитых крестьян начинает пробуждаться интерес к политике: входит в обычай читать газеты, брошюры, листовки, устраивать импровизированные собрания, митинги, где обсуждаются последние новости и ораторы произносят речи. Освещая эту сторону жизни революционных лет, авторы волей-неволей затрагивают очень важный вопрос; откуда взялись те силы, которые стали революционной Францией? Как задавленный нуждой, измученный голодом, изнемогающий под тяжестью нечеловеческого труда, забитый и невежественный французский народ, «вся эта масса, о которой ничего не знали со времен Адама и Евы», как говорится в романе, смог подняться на революцию и стать гражданином, вершителем судеб Франции, сокрушившим вековое беззаконие феодализма? И что революция дала народу?
Реализм романа в том, что, отвечая на эти вопросы, авторы стараются передать все многообразие настроений среди крестьян, раскрывая часто самое противоположное отношение к событиям революции. Одни из них становятся горячими сторонниками революции, другие — уходят в лагерь контрреволюции. В романе мы видим и сторонников якобинцев, среди которых самые близкие авторам — книгоноша Шовель и ого друзья (деревенский священник Кристоф, дочь Шовеля Маргарита, простые крестьяне, ставшие солдатами, — Жан Ра, Марк Дивес, старик Сом, который воевал до последнего дня республики, якобинец Элоф Коллен). Это самые верные друзья революции и свободы. Кто они?
Шовель — самый образованный среди них и самый убежденный борец за республику, за права человека. Он один из представителей той передовой интеллигенции, из рядов которой выходили идейные и политические вожди революции. Шовель, по типу, — просветитель, ученик Руссо. Накануне революции он ходит по деревням Эльзаса, распространяя среди жителей книги Вольтера, Руссо, Рейналя и Гельвеция, и народ с охотой их покупает.
Интереса и фигура священника Кристофа. В этом образе — тоже целое общественное явление, характерное для эпохи: из низшего духовенства вышло много видных деятелей революции, защищавших интересы бедняков, так как сами эти священники чаще всего были выходцами из народа, из крестьян или из мелкой буржуазии. И по своему образу жизни они были близки крестьянам и также ненавидели монахов-бездельников. Священник Кристоф учит в школе детей, токарничает и всем, чем может, помотает беднякам. Он ненавидит князей церкви за их спесь, за их праздную жизнь, за то, что они — тяжелое бремя для народа.
На стороне революции и дядюшка Жан, деревенский богач. Правда, он стоит за умеренность и смотрит на революцию с точки зрения своих выгод, своего материального благосостояния. В лице дядюшки Жана изображается та французская буржуазия, которая, «ухватив лакомый кусок, хотела передохнуть», так как ее нисколько не заботило, что народ еще не получил ничего. Дядюшка Жан становится противником решительных требований якобинцев.
Сторонникам революции в романе противопоставлены те крестьяне, которые по той или другой причине оказались в лагере врагов революции. Беспринципность и привычка к легкому заработку, в бытность солдатом королевских войск, привела Николá, парня из бедняцкой крестьянской семьи, в ряды контрреволюции, сделала его человеком без чести и совести. Но главное зло, которое, по мнению авторов, часто мешало честным людям понять благо революции, было невежество, власть предрассудков, вера в святость королевской власти, слепое подчинение церкви, ее служителям, которые многих крестьян держали буквально в плену. Так фанатична и бессмысленна ненависть к революции у матери Мишеля, полусумасшедшей старухи, которая ненавидит своего сына за сочувствие революции. Заблуждением, именно заблуждением, было и все то, что говорил кузнец Валентин о революции, нелепо его бегство в Кобленц. Но так сложен был путь революционной правды к сознанию народа.
Главный герой романа, Мишель Бастьен, — сторонник революции и ее социальных преобразований. При всем том это самый средний, самый обыкновенный крестьянин, в судьбе которого авторы видят судьбу всего французского крестьянства. Мишель — это та безымянная масса, те тысячи, десятки тысяч крестьян, которых революция сделала гражданами. Мишель — это те, кто узнал, что такое третье сословие, кто понял, что от привилегированных сословий ждать нечего и что наилучший способ освободиться от насилия богачей — это ответить им тем же. Он из тех, кто в дни революции откликнулся на ее призыв, кто в 1792 году, когда был брошен клич «Отечество в опасности!», стал волонтером и мужественно сражался на фронтах. Но Мишель — это и та крестьянская масса, которая своей пассивностью и непониманием многих событий в конечном счете способствовала тому, что победами революции воспользовались «разбойники и дельцы», помогла торжеству Бонапарта. Однако устами рассказчика порою говорят сами авторы, поэтому суждения героя часто выглядят такими глубокими, какие простой крестьянский парень едва ли мог бы иметь. Ведь уже в самом начале революции он понимает, как наивны те, кто верит в доброго короля. Глубоко и верно судит он о конституции 1791 года, которая сделала мерилом ценности человека богатство, а не действительные достоинства — храбрость и честность.
Во всех рассуждениях рассказчика и других действующих лиц о революции видна авторская позиция. Подобно Луи Блану, авторы в первую очередь интересуются социальной стороной революции, удовлетворением экономических интересов народа и, подобно ему же, многое истолковывают идеалистически. Это находит выражение и в культе Декларации прав человека и гражданина, и в преклонении перед лозунгом «свобода, равенство и братство», которое определяет весь тон романа. Авторы не понимают, что как ни велико значение лозунга «свобода, равенство и братство», он абстрактен, пока не поставлен вопрос об имущественном равенстве, об уничтожении частной собственности. Впрочем, этим абстрактным пониманием свобод и прав человека грешат даже самые демократические труды о революции того времени. В основе большинства идеалистических суждений авторов лежит социальная утопия: единство народа и буржуазии, по их мнению, не только возможно, но является залогом успеха революции и дальнейшего прогресса. Эта иллюзия исторически обусловлена действительно существовавшей во время революции общностью целей и задач, временно объединивших народ и буржуазию в борьбе против феодально-абсолютистского строя. С этой утопией связано часто встречающееся в романе противоречивое отношение к революционному террору: авторы то оправдывают террор, то говорят о нем как о ненужной крайности, губительной для революции. Когда рассказчик упоминает о гильотине, введенной во время революции вместо виселицы, то не может удержаться от горестного восклицания: «И это называете «прогрессом!» Ужас испытывает Мишель, слушая рассказ Мареско о сентябрьских расправах в парижских тюрьмах («Палачи есть палачи!») или встречая конвой осужденных на гильотину в Париже во время якобинского террора 93-го года («Я был уверен, — пишет Мишель, — что республика гибнет… Нельзя разъяснять народу его заблуждения, отрубая людям головы»). И хотя герой и авторы понимают, что жертвами террора чаще всего были предатели родины, что роялисты всегда были более жестоки, чем республиканцы, они не сознают, что революционный террор был требованием самого народа. «Весь французский терроризм, — говорит К. Маркс, — был не чем иным, как плебейским способом разделаться с врагами буржуазии, с абсолютизмом, феодализмом и мещанством»[9]. Авторы же обвиняют Конвент и Робеспьера в неразумной жестокости. В романе Дантон все время противопоставляется Робеспьеру. Дантон, которого история знает как сторонника компромисса с врагами революции и якобинцев — с жирондистами, в романе оценивается как действительный друг народа, свободолюбец, a Робеспьер как диктатор.
