Анатолий Корольченко - Атаман Платов
Иван Федорович Платов возвратился из войсковой канцелярии раньше обычного. Подтянув к самым ступеням лодку, привязал ее понадежней, поднялся по лестнице. Дом у него, как у всех справных казаков, в два этажа, под железной крышей, с долгим балконом поверху и с наружной лестницей.
Худой, черноволосый, будто турок, суровый и неулыбчивый, на этот раз Иван Федорович был в добром расположении. По случаю рождения сына у соседа-казака он пропустил кружку хмельного.
Войдя в горницу, сел на лавку, не спеша стащил промокшие сапоги. Шлепая босыми ногами, к нему подбежал двухлеток Степик. Потянул руки:
— Ба-а, на меня.
— Ишо чего захотел! На кой ты мне нужон, — с шутливой серьезностью отец отвел руки сынишки.
Старший, двенадцатилетний Матвей, сидел у окна с книжкой.
— Все читаешь, грамотей! О чем там написано?
— О царе, батяня. Как шел на Казань. Тут и картинки есть. Погляди-ка.
На рисунке изображен царь: в меховой шапке, с посохом в руке.
— Ишь ты, никак сам Грозный, — отец внимательно рассматривал портрет. — Он энтой клюкой сына свово убил.
— Скажешь такое, — возразила мать, гремя у печи ухватом. — Как же можно, чтоб сына родного…
— Можно. Тот вроде бы возразил, а он его клюкой — и насмерть.
— Ты дальше, батяня, смотри. Там нарисовано сраженье, — подсказал Матюшка.
— Сраженье, — недовольно пробурчала мать. — Ему бы только сраженье, все воевать.
— На то он и казак. А казак без войны не казак.
— Это ты казак, а он — мальчишка.
— Хорош мальчишка! Ишь, жердина какой вымахал! Того и гляди отца догонит.
Сын и в самом деле в последний год вытянулся: худой, длинный, темный — в отца, — волосы взлохмачены, нос крючковат. Среди сверстников он самый рослый. Кое-кто пытался назвать его тычиной. Но обидная кличка к заводиле уличных мальчишек не пристала…
Опустив Степика на пол и отложив книгу, отец крутнул ус:
— Намедни гутарил с атаманом. О Матвее нашем. Атаман согласие дал.
— Какое согласие? — насторожилась мать.
— Принять на службу. В Войсковой канцелярии покуда будет служить.
— Кто будет служить? Когда?
— Да Матвей-то наш. С осени нонешней.
Ты что там буробишь? Мальчишку — и на службу? Не пущу!
— Цыц! — прихлопнул отец по столу. — Ты, Анна, мне не перечь! Не твоего ума решать мужчинское дело. Осенью заступит на службу! И все тут!
— На посылках, что ли, в канцелярии? — уже не так решительно продолжала мать.
— Может, попервах и на посылках, а потом, возможно, писцом, коли сумеет.
От этих слов лицо Матвея полыхнуло огнем. Он мысленно представил, как оденет казачьи штаны и овчинную высокую шапку, сядет на коня, на отцова Воронка — горячего жеребца, быстрого, словно ветер.
— Матвею быть большим казаком, есаулом, а то и атаманом, — продолжал меж тем отец. — Ему с рождения это написано.
— А кто, батяня, написал?
— Судьба, Матюшка. Приметы. Помню, в тот час, как тебе родиться, был я на Дону. Иду это утром по берегу, кругом тихо, благодать. И вдруг — бац! Из Дона к ногам выпрыгивает во-от такой сазан. — Отец рубит руку ладонью у самого плеча, показывая, какой величины сазан. — Я его хвать за жабры. Только хотел поднять, а тут рядом с сазаном сверху падает кус хлеба. Оказывается, чайка с лёта выронила. Ну, думаю, не иначе, как что-то должно случиться. И точно! Пришел домой, а там новость: казак родился, стало быть, ты. Вот и рассуди: всякому ли такое выпадает, чтобы сазан к ногам, и хлеб с неба? Тут судьба.
Отец, хотя и говорил о чудных приметах судьбы, однако знал, что в жизни нужно пробивать путь локтями и не зевать. По примеру дворян, приписывающих своих детей к полкам сызмала, чтоб отрок начал службу в офицерском чине, задумал и он, Иван Федоров, протолкнуть таким маневром в жизнь своего старшего. Так делали не только в Петербурге и Москве, но и на Дону тоже. А он, Платов, чем хуже! У него и хутор есть, и мельница, и более полусотни мужиков пришлых содержит…
— А когда на службу, батяня?
— Я ж сказал — осенью. Атаман обещал. Только ты, Матюшка, на празднике, на скачках, себя покажи. Верхом на Воронке проскачешь. Приз бы еще отхватил. Тогда атаман наверняка смилостивится. Постарайся, а Воронок не подведет.
Род Платовых в Черкасске давний. Дед сказывал, что его родитель приплыл сюда с верховья на плоту. Оттого и прозвали его Плотовым, а потом переиначили на Платова.
Здесь, в Черкасске, родился Иван Федоров Платов в том самом году, когда опочил Петр Великий. С той поры прошло сорок лет. В пятнадцать лет Иван знал все казачьи премудрости и даже участвовал в дальнем походе на Крымскую линию. Позже ходил в Грузию и Персию. Особенно отличился в Семилетней войне под крепостью Кюстрин в 1758 году. Тогда его пожаловали серебряной медалью, а до того вручили почетное оружие: одну, а потом и вторую саблю.
Жена Ивана Платова, казачка Анна Ларионовна, на десять лет моложе мужа…
Наступили жаркие дни южного лета. В один из вечеров Матюшка с такими же, как и он, подростками погнал коней в ночное. Луг находился внизу по Дону, вблизи рощи, где были захоронены вернувшиеся с Азова казаки. Об этом месте и покоившихся здесь людях ходило много рассказов.
Вырвавшиеся на волю кони рассыпались по лугу, разминаясь в беге, ржали, помахивая хвостами. Это были в большинстве низкорослые, лохматые животные, бравшие свое начало от дикой скифской породы. И среди них выделялся Воронок: широкогрудый, с крепкими сильными ногами и мощным крупом. Ветер трепал гриву, полощил слегка приподнятый хвост. Кожа после купания поблескивала, и под ней рельефно проступали узловатые мышцы. Мальчишки собрали в роще хворост, нарубили веток, даже свалили ствол высохшего дерева, чтобы хватило топлива на всю ночь.
— Дедунь, а почему место прозывается урочищем? — тянулись казачата к древнему старику, охранявшему бахчу.
— Урочище? Стало быть место глухое… Вот и урочище… Казаков здесь порезали.
— У-у! — гудят в подчеркнутом изумлении мальчишки. — Расскажи, дедунь!..
Сухо потрескивает костер. Огонь жадно лижет дерево, летят искры. Свет играет на лицах, пламя сверкает в глазах казачат, слушающих старика. Его рассказ уносит их в даль прошлого…
После удачного похода к Азову, где засели турки, казаки возвращались, нагруженные богатыми трофеями. Ехали левобережьем. Напротив урочища повстречался лодочник. За небольшую мзду переправил их добро и одежду, а сами казаки, раздевшись до нога, переплыли через Дон вместе с конями.
— А не выпить ли по чарке перед расставанием? — предложил один.
— Как в душу глянул, — ответили ему.
И уже готовили уху да закуску под крепкое вино.
После нелегкого похода помянули казаки погибших товарищей и делились радостью ратных побед. И никто не заметил наблюдавших за ними из зарослей камыша людей. Не ускользнула от всадников из разбойного отряда богатая казачья справа, добрые кони, туго набитые переметные сумы.
Захмелевшие казаки заснули крепким сном. А потом у погасших костров обнаружили хладные тела добрых удальцов, так и не доехавших до родных куреней…
Сидели мальчишки и, раскрыв рты, слушали рассказ. Неподалеку таинственно шумела роща, храпели кони да слышались глухие удары копыт. Ночь походила на ту самую, о которой вел рассказ старец…
Утром же с платовским Воронком произошло непоправимое. С путами на ногах он упал в глубокую яму. Что-то хрустнуло. Конь попытался подняться, но задние ноги не слушались, были как чужие… Воронка не стало.
— Ты что же не уследил? — грозно нахмурился отец, узнав печальную весть. — Такого коня потерять…
Конь был семейной гордостью. На скачках не раз выходил победителем. Многие казаки откровенно завидовали отцу, торговались.
Матвея грызла тревога. Не придет на скачках первым, не жди от атамана милости, не примет на службу в Войсковую канцелярию.
— Как же теперь, батяня? Неужто все пропало?
Отец только дернул ус.
Через месяц он привел в конюшню нового жеребца: серого, норовистого, с диким блеском в круглом глаз.
— Ну вот, Матюшка, привыкай к Серому. На нем придется скакать.
Сын едва удержался, чтоб не заплакать от счастья. Проглотив подступивший к горлу комок, сказал:
— Подожди, батяня. Вырасту, так не такого я коня взращу…
Думал ли двенадцатилетний мальчишка, что его слова станут вещими! Пройдут годы, и Матвей Платов — атаман Войска Донского — немало приложит сил, чтобы создать на Дону конезавод, где будет выращена особая порода коней, в которой соединятся точеная грация арабского скакуна и выносливость дикой скифской лошади. Эти кони станут верными товарищами лихих казаков в их нелегких ратных походах.
Как-то атаман вызвал старшину Платова.
— Пойди-ка, Иван Федоров, погутарим насчет чада твоего.
