Александр Золототрубов - Зарево над Волгой
— Меня любил не только сын Эрнст, но и вся армия, которой я командовал, — сдержанно, но твердо произнес Паулюс. — У меня таких парней, как Эрнст, были десятки тысяч, они верили в меня, своего командующего, и я ценил их, хотя в тяжелых кровопролитных боях с русскими немало их полегло. А вот моему Эрнсту повезло, — повторил Паулюс.
— Он говорил мне, что вы спасли его — это правда? — спросила Матильда.
— Да, — подтвердил Паулюс. — Я вообще не люблю причинять людям зла, а тем более обижать своего сына. Он отличный, смелый и дерзкий танкист, лишь в одном бою подбил два русских танка. Правда, был тяжело ранен. Я позволил ему с очередным рейсом «юнкерса» улететь на лечение в Германию. Там его признали непригодным к службе, и в свою армию он не вернулся. Кстати, куда он ушел, Матильда?
Домоправительница повела плечами:
— Я не знаю, он ничего не сказал. К обеду обещал быть. А что?
Паулюс сообщил, что у него сегодня после обеда назначена встреча с известным русским генералом.
— Вчера он дважды звонил мне, и я согласился принять его у себя дома, — уточнил Паулюс.
— Зря вы это делаете, — произнесла Матильда, понизив голос. — Врач не велел вам сильно волноваться, а вы с русским генералом наверняка будете вспоминать минувшую войну. Я угадала, да?
Паулюс кивнул. Он сидел в кресле с задумчивым видом. Под правым глазом у него импульсивно вздрагивала тонкая жилка.
— Возможно, чуть-чуть поговорим о войне, — разжал губы Паулюс. — Этому человеку я не мог отказать. Тогда, в лютую зиму сорок третьего, когда моя армия капитулировала и я вместе с группой наших генералов оказался в плену, он отнесся ко мне на удивление по- человечески. А в прошлом году, когда я наконец вернулся из Москвы в Берлин, он встречал меня на вокзалы пожали друг другу руки не как бывшие враги.
— А зачем русский генерал прибыл из Москвы? — поинтересовалась Матильда.
— Он теперь командует всеми русскими оккупационными войсками, которые находятся в Германии, — пояснил Паулюс.
— Большой начальник! — улыбнулась Матильда, слегка качнув головой.
— И очень опытный вояка. Его армия обороняла тогда Сталинград, и мы так и не сумели сломить оборону русских и сбросить их в Волгу…
Их разговор прервал звук автомобильного мотора.
— Наверное, приехал ваш гость, — сказала Матильда.
Паулюс вскочил с кресла и через окно увидел, как из машины выбрался генерал армии.
— Это он, Матильда, встречай его и проведи в мой кабинет, а я мигом облачусь в военную форму, — попросил слегка растерявшийся бывший фельдмаршал.
Не успела домоправительница снять фартук, как гость уже шагнул в прихожую, поздоровавшись с женщиной по-немецки: «Гутен таг!» Она растерялась и не знала, что ему ответить. Генерал был чертовски красив: открытое волевое лицо, распахнутые лучистые глаза под черными взлохмаченными бровями. На его широкой груди поблескивали две Золотые Звезды Героя Советского Союза. Рядом с генералом стоял белобрысый капитан, его переводчик.
— Могу я видеть господина фельдмаршала, уважаемая… — Чуйков запнулся, потому что не знал, как ее назвать, но она догадалась, чего он от нее хочет.
— Я Матильда. — Она мягко улыбнулась. — Хозяин сейчас будет. Прошу вас пройти в его рабочий кабинет. Простите, как вас величать?
Переводчик перевел ее вопрос, и гость назвал себя:
— Генерал армии Чуйков Василий Иванович. У нас с Фридрихом есть уговор встретиться у него дома, но я прибыл чуть раньше. Как он себя чувствует?
— Нормально!
Матильда проводила генерала в кабинет Паулюса.
Не успел гость осмотреться, как появился хозяин. Улыбаясь, он сказал на хорошем русском:
— Я рад принять вас у себя дома, товарищ Чуйков. Здравствуйте! Садитесь, пожалуйста.
Чуйков снял фуражку и положил ее на край стола.
— Фридрих, после обеда у меня телефонные переговоры с Москвой, поэтому я пришел раньше. Вы уж, пожалуйста, не серчайте.
— Да что вы, Василий Иванович, я так долго ждал этой встречи. — Паулюс произнес эти слова с волнением в голосе, потом сдвинул брови: — Жаль, что утром ушел по делам мой сын Эрнст, я намерен был познакомить вас с ним. Он ведь тоже был со мной под Сталинградом в чине капитана.
— Я слышал, он был танкистом? — поинтересовался Чуйков.
— Да. — Паулюс сжал побелевшие губы, но тут же разжал их: — Я переживал, боясь, что в бою он мог погибнуть. Однажды русские артиллеристы подбили его танк, и машина загорелась. Эрнст чудом остался жив, хотя его экипаж погиб.
— Значит, не судьба была ему сложить голову на русской земле, — сочувственно промолвил Чуйков. — Кстати, как ваше здоровье, Фридрих? Может, вам нужна какая-то помощь? Не стесняйтесь, говорите все, как есть, — улыбнувшись уголками губ, добавил Василий Иванович.
— Спасибо, товарищ Чуйков, — благодарно откликнулся Паулюс. — Правительство ГДР обеспечивает меня всем, в чем я нуждаюсь. Я честно служу новой Германии…
Они беседовали, как давние друзья, доверительно говорили о том, чем сейчас живут и что их волнует. Но нет-нет да и касались войны, тех жарких схваток, которых сами принимали активное участие. Да, им было что сказать друг другу.
— Фридрих, вы, наверное, знали летом сорок второго года, когда подошли к Сталинграду, что одной из армий командую я? — спросил Чуйков. — Я, к примеру, знаю, как войска под вашим командованием летом сорок второго захватили Харьков. Вы взяли верх над моим старшим товарищем маршалом Тимошенко, а членом Военного совета у него был Никита Хрущев. Мы очень переживали эту трагедию. Я тогда понимал, что Паулюс стратег и он доставит Красной армии немало хлопот. Так оно и случилось.
Бывший фельдмаршал засмеялся, довольно качнул головой, но тут же его худощавое лицо посерьезнело.
— Успех под Харьковом, безусловно, порадовал меня, но и крепко подвел, — признался он. — Я уверился, что Сталинград возьму с ходу, даже самонадеянно заверил Гитлера, что пусть фюрер не сомневается в моем успехе. Но, увы, случилось фиаско: я не только не взял город, но сам попал в позорный плен. Мне было очень тяжело, но пулю себе в лоб не пустил, как того желал Гитлер. — Он с минуту помолчал. — А впервые услышал о вас как о командарме 62-й летом сорок второго года. Как это было? Если желаете, расскажу…
В бою на Мамаевом кургане немцы взяли в плен раненого капитана-танкиста, во время допроса сказавшего, что служил в 62-й армии, которой командует генерал-лейтенант Чуйков. О показаниях пленного было доложено генералу Паулюсу.
— Надо выяснить, что это за личность! — приказал командующий 6-й немецкой армией и вызвал начальника штаба армии генерала Шмидта.
Когда тот прибыл, Паулюс спросил у него, есть ли в документах штаба фотографии русских генералов, которые руководят армиями на Сталинградском фронте. Шмидт подтвердил, что имеются, но не всех.
— Давай их сюда! — распорядился Паулюс.
Шмидт принес в папке несколько фотографий с короткими надписями под ними. Фотографии показали русскому капитану-танкисту. Среди них он увидел и фото своего командарма.
— Вот этот генерал-лейтенант и есть Чуйков Василий Иванович! — проговорил с плохо скрываемой гордостью танкист.
Паулюс задумчиво разглядывал фотокарточку, потом вскинул голову и спросил у пленника:
— Вы коммунист?
— Да, — не стал отрицать пленный.
— Мы вас расстреляем! — зло бросил генерал Шмидт.
Рассказав этот эпизод Чуйкову, Паулюс констатировал:
— У вас, коллега, доброе лицо и доверчивые глаза, поэтому я вас тогда и запомнил.
Чуйков потер ладонью висок.
— Теперь мы с вами не враги, а ведь тогда, в сорок втором, когда в районе Сталинграда шли тяжелые бои, каждый желал другому быстрее потерять голову.
— Что поделаешь, Василий Иванович, на войне как на войне, — грустно вздохнул Паулюс. — Тогда я был искренне предан Гитлеру и все его приказы принимал как должное. Даже не сделал попытку прорвать кольцо, когда окружили мою 6-ю армию, — таков был категорический приказ фюрера, и я не посмел ослушаться его. Теперь же я стал другим, у меня на многое открылись глаза, и я сумел понять, что Гитлер — заядлый авантюрист, его захватническая политика была губительной для Германии. Прозреть мне помогли и ваши советские люди…
Наступившую паузу нарушил Чуйков.
— Ну а раненого капитана-танкиста вы расстреляли? — спросил он.
— Нет, я отменил приказ начальника штаба генерала Шмидта, — сказал Паулюс, и в его голосе не прозвучало ноты сожаления.
— Что, жаль стало пленного? — усмехнулся Чуйков.
