Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
Уже когда гости, гурьбой, толкая друг друга, спустились с лестницы, посажались на коней и выехали наконец со двора, в сопровождении литовской прислуги с факелами в руках, Витовт медленными шагами поднялся по ступеням в пиршественный покой, где сейчас убирали со стола и меняли скатерти. Соня подошла к отцу, заговорщицки глядя ему в очи.
— Ну, как тебе русский княжич? — вымолвил отец.
— Он еще совсем мальчик! — отмолвила Соня. — Такой юный, что даже смешно!
— Кажется, влюбился в тебя? — вопросил отец, оглаживая русую голову дочери с шитой золотом девичьей повязкою в волосах.
Она повела плечами:
— Не ведаю, батюшка!
— Этот мальчик, — строго пояснил отец, — наследник Московского престола! А мы покамест беглецы и заложники великого князя Ягайлы! — Круглое лицо Витовта стало, на миг, мрачным и даже жестким. Он и на мгновение не мог допустить, чтобы его положение оставалось таким, как нынче.
А русичи, кое-как добравшиеся, поддерживая друг друга, наконец до Вавеля, тут только разделились. Кмети пошли спать в людскую, где с трудом выискали место на попонах, среди густо храпящих спутников своих, и, в свою очередь, провалились в сон, а Данило Феофаныч заводил княжича в горний покой, раздевал, укладывал, выслушивая, как тот неразборчиво сказывал что-то, хихикал и, уже под самый конец, ясно вымолвив: "А она красивая!", тотчас и сразу заснул.
Покачал головою Данило, осенил лоб крестным знамением. Женились на литвинках московские князья, и не раз, но тут… Затеет ведь Витовт новую прю с братцем своим! Беспременно затеет! Видать по поваде! А мы? В союзники к нему? А никак-то глянуть — быть может, и стоит иметь союз с супротивником Ягайлы? И не придумаешь враз!
Он долго молился, стоя на коленях. Потом тоже улегся спать, покряхтел, устраиваясь. "Завтрашний день будет труден!" — подумал про себя, засыпая.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Утро началось высоким серебряным звуком трубы во дворе замка. Заспавшиеся русичи торопливо умывались. Отворачиваясь друг от друга, — соромно, да куда тут выйдешь! — пользовались ночною посудиной. Скоро вошел холоп и, ко всеобщему облегчению, натужась, понес, полную, выплеснуть со стены вниз.
Бояре и княжич одевались в лучшее свое платье, хотя какие уж тут сохранились наряды после страшного бегства из Орды! Застегивали пояса, расчесывали кудри и бороды костяными гребнями. Скоро явившийся посланец Витовта повел их по лестнице вниз. Иван Федоров с прочими уже были в седлах. Подъехал, протиснувшись сквозь толпу комонных, Витовт. Прокричал (гомон стоял, как на торжище):
— Анна велела передать! Ее дар! — И с этими словами накинул на плечи Василия роскошный охабень, крытый переливчатым шелком. Василий было открыл рот сказать: "нет", но Витовт, заговорщицки подмигнув, проговорил вполголоса: — Соня сама перешивала пуговицы для тебя! — А затем, отстранясь, громко: — Вечером прошу всех ко мне на гостеванье!
И уж тут отказаться стало соромно, и Василий, сведя брови, затрудненно кивнул литовскому князю, благодаря за подарок. Но Витовт, обезоруживающе улыбнувшись, как бы и вовсе остраняясь, отверг: не меня! не меня!
Далее говорить уже не удалось. Густою пестрою кавалькадою гости начали покидать замковый двор.
Иван Федоров то и дело встряхивал головой, думая расправиться так со вчерашним хмелем. От морозного воздуха слегка кружилась голова. Он скоро устал вслушиваться в малопонятную польскую речь и совсем непонятную немецкую и только следил, как бы не отстать от господ и не растерять спутников. Когда выехали из ворот замка, зрелище захватило его целиком. Разубранные кони, штандарты, павлиньи и страусовые перья на золоченых шлемах, причудливо изукрашенных, с какими-то гребнями, не то крыльями в навершии. Алые жупаны знати, алые мантии духовных лиц, оглушительный рев труб, толпы народа, клики и грядущий, вибрирующий зык католических колоколов, запертых в узорных каменных башнях костелов. Полчаса назад он еще думал во время коронации остаться на улице, теперь же ему отчаянно захотелось попасть внутрь, поглядеть вблизи на эту незнакомую красоту, пусть и католическую. Данило ли узрел отчаянный взгляд кметя, княжич ли Василий озаботил себя тем, но Ивана бояре позвали с собою внутрь собора. Вновь случившийся рядом Витовт протащил русичей к какому-то возвышению у одного из столпов, откуда хорошо был виден помост с тронными креслами Ягайлы и Ядвиги, и исчез. Началась служба.
Иван то взглядывал вверх, туда, где сурово и грозно смыкались ребристые своды и куда уходило стройное пение на незнакомой ему латыни, то приглядывался к разодетой толпе, к монахам францисканского ордена, к синклитикам в высоких тиарах — все было так не похоже на русское богослужение, облитое золотом древней Византии! И уже когда шляхтичи обнажили оружие, понял: это была рыцарская религия, это был рыцарский обряд, это была воинственная мораль Запада, требующая насильственного крещения "иноверных" и воинских подвигов во славу Христа. Подумавши так, вспомнил изографа, с коим сидел у костра в канун сражения на Дону, и вдруг ощутил всю безмерность отстояния папского Рима от православной Руси. Не будет этого у нас, и быть не должно! Ни виселиц во дворе замка, ни пышных рыцарских турниров, ни гербов, ни спеси, ни гордости, ибо наши люди идут умирать за Родину, именно умирать, надевая чистые рубахи, а совсем не за воинской славою… И только так, только по-нашему и возможно побеждать скопища кочевников, накатывающие на Русь раз за разом из просторов Дикого поля! А красиво было! И это при чтении Евангелия обнаженное оружие шляхты — красиво! И эти пестрые штаны, и золото снятых перед самою церковью шлемов, и штандарты, гербы, попоны, и перья на шлемах, на мордах коней — красиво! И так захотелось вдруг, чтобы что расписное и раззолоченное воинство вышло в степь и услышало, как гудит земля под тысячами копыт татарской конницы… Устоят? Ой ли! Но и те, степные богатуры замогут ли прийти в эту тесноту башен, замков и каменных улиц, в эти горные перевалы и разливы рек? Не выдержавши, он пробормотал вполголоса:
— Этих бы на Дон!
Данило Феофаныч повел глазом, значительно поднял бровь, медленно кивнул головой. Соседи-поляки недовольно заоглядывались на Ивана, и он вовремя прикусил язык.
В церкви повисла звенящая тишина. Ягайло, поднявшись с трона, медленно, отчетисто, по-русски приносил клятву: крестить Литву, исполнить все условия Краковского договора. Толмачи тотчас повторяли слова литовского великого князя по-польски, по-немецки и по-латыни. Шляхтичи зашевелились, легким шумом одобряя слова Литовского великого князя. Ягайлу подвели к алтарю. Массивно-торжественный Бодзанта поднял с алтаря засверкавшую всеми гранями своими корону. Ягайло опустился на одно колено и склонил голову.
Ядвига с трона, не шевелясь, наблюдала за обрядом, почти неправдоподобная в своих струящихся шелках, в блеске короны и игольчато окружившего ее белое, почти неживое прекрасное лицо воротника, чем-то напоминавшего позднейшую испанскую моду. И вот он подымается по ступеням! Уже в короне. Езус Христос, аве Мария! Ведь он улыбается, криво, пускай неуверенно, но он улыбается своим длинным лицом! Хозяин! Ее господин с этого дня! С легкою дрожью плененной птицы Ядвига бросила взор туда, где, в толпе дам, замерла мать литовского короля, Ульяния, и неотрывно смотрит теперь на торжество своего сына… Господи! Дай силы выстоять! Дай силы принять все и не сойти с ума!
Ягайло садится рядом с нею на трон. Он, кажется, стал даже ростом выше, и действительно, в короне, усыпанной самоцветами, его лицо, лицо "литовского простака", приобрело недостававшую ему важность… Так ли прост, как говорят, этот литвин, нынешний польский король, Владислав Ягайло?
…В день, когда это происходило, отвергнутый Вильгельм въезжал в ворота Вены. Они никогда больше не встречались с Ядвигою, о чем позже врал Гневош из Далевиц, и горестное прощальное письмо ее к своему нареченному было действительно последним.
После многочасового церковного бдения едва ли не у всех московитов было одно лишь желание: добраться до лавки и до стола со снедью. Однако Витовт и тут упредил их желания, заворотивши всю кавалькаду русичей к себе на пир. Приглашение было принято тем с большею охотой, что русичи, проглотив утром натощак по кусочку прежде освященных даров, до сих пор еще ничего не ели. Данило Феофаныч, когда расстались с занедужившим батюшкою, почел нужным захватить с собою освященные просфоры; невесть, найдется ли еще православный священник в этой басурманской стране!
Скоро с шумом, гомоном, смехом, — измаялись, кто в соборе, кто снаружи ожидаючи, — ввалились в немецкое жило. Прихожая сразу наполнилась шумом и гамом. Как-то не заметалось малое количество прислуги и отсутствие иных гостей. Витовт явно, принимая русичей, не хотел лишней огласки. Сели за два стола: бояре и княжич с Витовтом, его супругою и дочерью за один, прочие — за второй, впрочем, столь же изобильно уставленный печеной и вареною снедью. Кабан, уха, разварная рыба, сочиво, каши и пироги в сопровождении пива и твореного меду (было, впрочем, и фряжское вино, но — на боярском столе). Русичи въелись. Первые полчаса за столом царило сосредоточенное молчание. Там уже начинали отваливать от чаш и тарелей, отирать, кто платом, кто рукавом взопревшие лица, чаще прикладывались к меду, затеивался разговор. Приглашенные Витовтом литвины-музыканты завели веселую. Прислушавшись к вроде бы схожему напеву струн, Остей решительно вылез из-за стола. Перемигнувшись, Данилов стремянный взял домру из рук одного из литвинов, перебрал струны. Литвины, недолго послушав, пристроились к нему и — грянули. Остей пошел мелкою выступкой, потом ахнул, молодецки ударив каблуками в пол, пошел вприсядку да кругом, так что полы кафтана разлетались по сторонам. Из-за столов полезли прочие. Остей, с низким поклоном, вызвал на пляс княгиню Анну. Та, не чинясь, пошла — поплыла по горнице, взмахивая долгими рукавами, а Остей, отступая, шел перед ней заковыристою присядкою, то вертелся волчком, то взлетал и кончил тем, что вскочил на стол и ловко прошелся меж блюд со снедью в своих береженых, почитай, тут только и надеванных впервые, с загнутыми носами зеленых тимовых, изузоренных разноличными шелками и жемчугом, с красными каблуками сапогах. Не пролив и не разбивши никоторой посудины, соколом спорхнул со стола на пол, пальцами коснувшись половиц, закружился вихрем и уже под общий одобрительный шум стал, опять поклонясь хозяйке в пояс, и, отирая платом чело, повалился на лавку. Тут уж, хочешь — не хочешь, пришло вылезать и другим. Прошелся Иван, на пару с Тимохой, и, наконец, решительно от-мотнув головою, вылез сам княжич Василий, вызвал Соню. Девушка выплыла, с гордым прищуром взглядывая на русского княжича. Иван перепутался даже, но Василий тут не ударил лицом в грязь. Не пытаясь переплясать Остея, прошел дробною мужскою выступкой, взглядывая в глаза княжне, откачнулся, легко перешел вприсядку и вдруг, почти опрокидываясь на спину, изобразил выученную им в Орде монгольскую лежачую пляску, удививши умением своим и княжну, и литвинов-музыкантов.
