Твой XVIII век. Твой XIX век. Грань веков - Эйдельман Натан Яковлевич

Итак, ясная формула о Шлиссельбурге; но притом допускающий самое широкое толкование рецепт насчет омлета… Зубовы и Пален, как уже говорилось, воздействовали на присутствующих не только устными заверениями, но и письменным документом – «манифестом № 1» Трощинского. Но тут уж к нам доносится спор о судьбе монархии и страны после переворота. В калейдоскопе разгоряченных мнении говорится всякое, например об опасности самодержавия вообще. Здесь присутствует князь Яшвиль, который несколько месяцев спустя напишет Александру о «несчастной России, которая со времени кончины Великого Петра была игралищем временщиков и, наконец, жертвой безумца. Отечество наше находится под властию самодержавною – самою опасною изо всех властей, потому что участь миллионов людей зависит от великости ума и души одного человека».

В ночь на 12 марта чаще восклицают, что нужен лишь хороший царь, а не конституция, и все же одно из крайних мнений было высказано столь громко, что не было забыто.

«Говорят, – пишет Саблуков, – что за этим ужином лейб-гвардии Измайловского полка полковник Бибиков, прекрасный офицер, находившийся в родстве со всею знатью, будто бы высказал во всеуслышание мнение, что нет смысла стараться избавиться от одного Павла; что России не легче будет с остальными членами его семьи и что лучше всего было бы отделаться от них всех сразу».

Саблуков верно понимает значение этого эпизода: как элемент переворота 11 марта он ничтожен; подобные мысли были совершенно чужды большинству заговорщиков. Однако уже само произнесение подобных слов (невозможных в 1741 или 1762 гг.) – это симптом нового вольнодумства. Пусть слова сказаны под влиянием вина, возможно, за ними нет подлинного глубокого убеждения, и все же сказано громко, сообщено другим, запомнилось…

Николая Бибикова упоминает среди заговорщиков и Вельяминов-Зернов; Беннигсен в эту ночь встретит «одного офицера по фамилии Бибиков во дворце вместе с пикетом гвардии». Племянник Беннигсена, правда, запишет за дядей! «…Бибиков с ротой семеновцев», однако в Семеновском полку не было в это время ни одного «подходящего» Бибикова. Зато в Измайловском полку, согласно списку офицеров на 28 мая 1800 г., значился штабс-капитан Николай Иванович Бибиков. Этот же офицер в качестве измайловского полкового адъютанта числится и в «Военных списках на 19 октября 1800 года».

Точность рассказа Саблукова, таким образом, подтверждается. Чин полковника, которым мемуарист награждает заговорщика, возможно, был получен гвардейским штабс-капитаном при переходе в армейскую часть или при выходе в отставку. К сожалению, ни по военным спискам, ни по слабо разработанному родословию Бибиковых пока не удалось проследить дальнейшую судьбу этого, может быть минутного, вольнодумца. Известно только, что 29 мая 1801 г. он произведен в капитаны, но утратил должность полкового адъютанта. Близкое родство измайловца с кем-то из декабристов не прослеживается, но, кто знает, не пресекли ль в конце концов карьеру Бибикова те громко сказанные слова, что дошли, естественно, не до одного Саблукова.

Найти еще материалы о Н. И. Бибикове было бы любопытно, но, повторим, не так уж принципиально важно: нельзя настаивать на буквальности саблуковской версии. Рядом с Бибиковым два других Измайловских штабс-капитана – Дмитрий Николаевич Вологовский (в будущем генерал, знакомец Пушкина и Герцена!) и Яков Федорович Скарятин: в ночь с 11 на 12 марта оба действуют и говорят чрезвычайно резко, пусть не в том роде, как Бибиков, но с той же далеко идущей решимостью. Радикализм Измайловских штабс-капитанов мог быть легко перенесен молвою с одного на другого (между прочим, в самом полном списке заговорщиков, составленном по памяти М. Фонвизиным, есть «Волховский, Скарятин», но нет Бибикова).

Припомнив в этой связи и сказанные 11 марта слова Дибича о тех, кто охотнее всего бросил бы в море царскую семью, и не углубляясь больше в неясные подробности, констатируем: крайнее, республиканское мнение или чувство, по крайней мере словесно близкое к тому, что прежде говорилось Радищевым и делалось в революционной Франции, – эта идея легкой вспышкой обозначит свое присутствие в ночь с 11 на 12 марта, исторически предвосхитит важные декабристские слова-мысли.

Однако вернемся снова в «окрестности» Зимнего дворца, к полуночи с 11 на 12 марта.

После разговоров или одновременно с ними офицеры вооружаются. «Из всех уст раздавалось имя Брута» – так запишет Евгений Вюртембергский со слов Беннигсена и Платона Зубова; мы видим, таким образом, большое разнообразие психологических «допингов», увеличивавших решимость мятежников: кроме парадной формы, манифеста и шампанского еще и Прут.

Козловский вспомнит, как Пален повел его в особую комнату со множеством оружия и сказал: «…Мы сен ночью готовимся переменить участь России и низвергнуть с престола тирана. Выбирай себе оружие, которым ты лучше умеешь действовать».

Растерянный Козловский положил за пазуху два пистолета.

В течение получаса или часа, пока ужинают у Талызина, несомненно, являются верные гонцы (выйти же из квартиры, конечно, никому не дают). После полуночи Палену докладывают, что Семеновский и Преображенский полки пришли в движение. Батальон преображенцев Талызин ведет к Летнему саду; Семеновский батальон Депрерадовича подходит к Гостиному двору. Пароль – граф Пален.

Солдат походом ведут ко дворцу. Все мемуаристы сходятся на том, что, получив сигнал о движении полков, Пален тотчас приводит в давно задуманное движение и несколько десятков офицеров, находящихся на квартире Талызина; эти люди – та главная, сокрушающая сила, которая должна вторгнуться в блокируемый дворец, окруженный безмолвно повинующимися солдатами.

Пален делит присутствующих на две партии, как обдумал прежде. Одну партию поведет сам – к парадному входу во дворец. Эта группа, так сказать, официальная: при ней находится генерал-губернатор с правом пресечь любую случайность, например арестовать любого сторонника Павла «именем закона». Другой авторитетный источник поясняет: «Пален и Уваров осуществляли надзор за внешней безопасностью». Как уже говорилось, главная задача шефа кавалергардов – охрана наследника. Но он, как и Пален, имеет официальное право быть в эту ночь везде (должность дежурного генерал-адъютанта!).

Другая партия, отобранная Паленом, – неофициальная, ударная. Формальный глава ее – Платон Зубов, но фактически – Беннигсен. Чуть позже генерал напомнит бывшему фавориту Екатерины, что «уже не время дрожать». Не зря Пален вызвал Леонтия Леонтьевича и не зря опасался, что Зубовы «задрожат». Решимость и твердость Беннигсена – залог успеха; но Платон Зубов при нем как бы представитель покойной Екатерины II.

К нескольким генералам присоединена группа офицеров.

Согласно Вельяминову-Зернову, техника была такова. Пален сказал: ««Покуда, господа, вам надобно разделиться – некоторые пойдут со мною, другие с князем Платоном Александровичем. Разделяйтесь!..» Никто не трогался с места. «А, понимаю», – сказал Пален и стал расстанавливать без разбора по очереди, одного направо, другого налево, кроме генералов. Потом, обратись к Зубову, сказал: «Вот эти господа пойдут с вами, а прочие со мною; мы и пойдем разными комнатами. Идем!» Все отправились в Михайловский замок. И Преображенский батальон пошел туда же скорым шагом».

Однако Пален вряд ли положился целиком на случай; скорее, нашел и включил в колонну Беннигсена тех, кто особенно ненавидел царя и был готов на месть: Яшвиля, Скарятина, Татаринова, Горданова – людей, к которым вождь заговора давно присмотрелся.

Две колонны должны сомкнуться во дворце.

Петербургская полночь. Безмолвно движутся две колонны офицеров и несколько гвардейских батальонов.

Глава XIII

После полуночи

О той ночи несколько десятилетий рассказывали разные подробности – правдивые, вымышленные, анекдотические, жуткие. Как же в действительности развивались события? Попытаемся восстановить их ход…