Искусство и его жертвы - Казовский Михаил Григорьевич
Поначалу эти выходки забавляли, но со временем стали раздражать. А когда Друцкой написал на брусчатке у парадного белой масляной краской во всю мостовую: "Лидия, ты будешь моею!" — общее терпение лопнуло, и Арсений Андреевич пригласил незадачливого князя к себе для разговора.
Тот явился вовремя, был высокомерен и весьма напыщен. На вопрос родителя, что Друцкой себе позволяет, отвечал без обиняков, глазом не моргнув:
— Я люблю вашу дочь. И желаю на ней жениться.
— Но позвольте, любезный Дмитрий Владимирович! Как сие возможно?
— Отчего же нет? Я решительно не вижу никаких серьезных препятствий.
— Вы, должно быть, шутите?
— Даже и не думал.
— Нет, помилуйте, как же нет препятствий? Первое: она замужем. И вполне в браке счастлива. Родила мне внука. Словом, любит мужа и не хочет его менять. Ну, и во-вторых, я сам. Я не дам благословения на развод и на новое замужество дочери.
ДДС взглянул на Закревского с улыбкой, словно бы Друц-кому было шестьдесят пять, а тому — всего девятнадцать.
— Все, что вы сказали, ваше превосходительство, чепуха на постном масле.
— Вы в своем уме, сударь?!
— Совершенно, сударь. Первое: я отправлюсь в Петербург, встречусь с Нессельроде и добьюсь развода. Как — не обсуждается, у меня свои методы на сей счет. Лидия полюбит меня, потому что не полюбить меня невозможно, и клянусь, мы подарим вам еще одного внука. Ну, и наконец, вы сами. Коли Лидия вас попросит, вы смягчитесь, не так ли? И потом, иметь зятем князя, Рюриковича, кажется, почетнее, чем графа, да еще, по сути, незаконнорожденного?
Генерал-губернатор встал и, смущенный, прогулялся по кабинету взад-вперед. А потом, перекрестившись, проговорил:
— Только титул князя и почти что детские ваши годы, сударь, не дают мне права выставить вас отсюда в шею. Посему прошу удалиться мирно. Но предупреждаю: при малейшей попытке приблизиться к моей дочери, моему дому и проникнуть в мою семью я употреблю всю данную мне государем-императором власть, чтобы осадить ваше рвение должным образом. Так и знайте.
ДДС поднялся, продолжая иронически улыбаться. И ответил:
— Только ваша должность, звание и седины, сударь, не дают мне права попросить у вас удовлетворения. Посему удаляюсь мирно. Но предупреждаю: я добьюсь своей цели, несмотря на ваши угрозы, сделаю Лидию счастливой и заботиться стану о вас и об Аграфене Федоровне в старости. Честь имею! — коротко кивнув, князь покинул кабинет генерал-губернатора.
У Закревского от подобной наглости даже белый пух на затылке встал торчком и зашевелился.
— Ну, прохвост… ну, каналья… — пробурчал Арсений Андреевич. — А какая самоуверенность! "Потому как не полюбить меня невозможно". Дуралей! Это бы рвение да на поле боя — лучшего вояки не сыщешь. — Опустился в кресло, тяжело вздохнул. — Ох, наплачемся мы, наплачемся с этим малым! Сердце чует!..
И действительно: вскоре из Петербурга пришло известие, что стрелявшийся с князем на дуэли Дмитрий Нессельроде тяжело ранен.
А произошло вот что. В первых числах октября обер-гофмейстер его величества получил письмо от Друцкого-Соколинского. На блестящей бумаге с водяными знаками, с золотым обрезом, было написано четким почерком:
"Милостивый государь! В Ваше отсутствие в Москве между мною и Вашей драгоценной супругой Лидией Арсеньевной появилась склонность, что питает мою надежду на венчание наше в будущем. Посему, во избежание неприятностей, я вам предлагаю добровольно отказаться от прав на жену и подать документы на расторжение брака. В случае Вашего отказа нам придется разрешать сей вопрос по-иному, как пристало дворянам. Бесконечно уважающий Вас и рассчитывающий на Ваше благоразумие князь Друцкой-Соколинский".
Нессельроде-младший в первый момент подумал, что это розыгрыш. Отдал распоряжение подчиненным навести справки, кто таков автор столь дурацкой записки. Оказалось, князь действительно существует и имеет репутацию драчуна, повесы и дуэлянта. А агенты охранки проинформировали, как себя ведет ДДС в Москве, добиваясь расположения известной нам особы.
Наконец Дмитрий дал телеграмму своему тестю: "КТО ТАКОВ ДРУЦКОЙ СОКОЛИНСКИЙ И НАСКОЛЬКО ЕГО ПОВЕДЕНИЕ СЕРЬЕЗНО ВОПР". Получил ответ: "СЕЙ ПАРШИВЕЦ ЗАДЕВАЕТ ЧЕСТЬ СЕМЬИ ЗАКРЕВСКИХ НЕССЕЛЬРОДЕ ЗПТ ДОЛЖЕН БЫТЬ ПРОУЧЕН".
Тут уже сомнения все развеялись, и пришлось задуматься совершенно серьезно. Драться на дуэли с этим сопляком? Нет ничего глупее. И к тому же Нессельроде стреляет скверно. А холодным оружием вовсе не владеет. Можно, конечно, устроить русскую рулетку: в барабан "кольта" вставить один патрон, раскрутить, а затем, по жребию, в лоб себе стрелять по очереди. Но такая перспектива тоже мало радовала. Не пойти ли цивилизованным путем — обратиться в суд, обвинив соперника во вмешательстве в чужую частную жизнь? Но молва, молва! В светских салонах двух столиц скажут, что обер-гофмейстер испугался дуэли, занялся крючкотворством, поступив не как русский, а как немец. А зато дуэль создает ореол загадочности, романтической тайны и в глазах общественного мнения ценится весьма высоко. Правда, дуэли в России запрещены царем. Что, естественно, никогда никого не останавливало. Стало быть, стреляться? Проучить этого задиру, чтоб отбить охоту приставать к чужим женам? Ну а если тот убьет Нессельроде? Ведь убил же Дантес Пушкина! Умереть, не добившись справедливости, уступить мерзавцу, потерпеть полное фиаско? Глупо вдвойне. Что же делать, что делать?
Ничего не придумав путного, Дмитрий разразился следующим письмом: "Милостивый государь! Вы смешны и жалки в своих притязаниях. Я навел справки и поэтому знаю из надежных источников: между Вами и моей супругой ничего не было, нет и быть не может, а мой тесть чуть ли не спустил Вас с лестницы после разговора. Вы наглец и ничтожество. С Вами не стреляться надо, а судиться, чтобы выслать до конца дней на каторжные работы. Коль хотите остаться целы, пропадите из моей жизни, чтоб ни я, ни мои родные Вас не видели и не слышали. А в противном случае будете пенять на себя. Искренне не уважающий вас граф Нессельроде".
А Друцкому, признаться, только этого и нужно было. Он мгновенно прислал записку: "Милостивый граф! Вы не только негодяй, но и трус. С удовольствием пристрелю Вас, как собаку. Жду Ваших секундантов по такому-то адресу".
Словом, отступать было уже поздно. Дмитрий поехал к своему другу, подполковнику лейб-гвардии, чтобы взять хотя бы несколько уроков дуэльного мастерства. Этот же подполковник согласился стать секундантом, взяв себе в напарники еще одного подполковника. И они оба пригласили врача (по тогдашним неписаным правилам, начинать поединок без доктора воспрещалось). А потом поехали к князю и его секундантам (тот снимал квартиру на Лиговке). Сразу обговорили условия: барьер в 15 шагов и от него — по десять шагов с каждой стороны; стрелять только от барьера; осечку считать за выстрел; не более трех выстрелов каждому, до первой крови. Время назначили — раннее утро в воскресенье, 26 октября. Место — за городом, на берегу Кузьминки, не доезжая Шушар.
Дмитрий Нессельроде побоялся рассказать отцу о своем опасном намерении, зная наперед: Карл Васильевич сразу возмутится, обругает и отдаст распоряжение Дубельту с ходу арестовать Друцкого-Соколинского. С точки зрения здравого смысла, так и следовало сделать. Но общественное мнение… Черт его возьми. Почему мы рабы общественного мнения?
И какое нам дело, что о нас подумает Пупкин или Тютькин? А считаемся, считаемся и идем на поводу…
Ночь с субботы на воскресенье он почти не спал. Написал три предсмертных письма: Лидии — с объяснениями в любви и мольбой о прощении; Карлу Васильевичу — с благодарностью за все доброе, что железный русский канцлер сделал для покойной жены и приемного сына; сыну Толли — чтобы тот прочел, когда вырастет, — с пожеланиями жить честно, поступать по совести и не поминать лихом своего незадачливого папку. За ночь не выпил ни полграмма спиртного, как учил его друг-подполковник: чтоб наутро не дрожала рука и в глазах не двоилось.
