НИКОЛАЙ ФЕВР - СОЛНЦЕ ВОСХОДИТ НА ЗАПАДЕ
Вот к чему сводилась, сказанная в нескольких словах, сущность плана завоевания России, который к весне 1942 года, строго говоря, перестал уже быть тайной. Разумеется план этот был весьма подробен и разработан в таких деталях, которые не могли стать стразу же известны. Нет сомнения в том, что после окончания войны, когда раскроются многие архивы и многие уста, все эти подробности станут известны широкой общественности. Но, точно так же нет никакого сомнения в том, что никакие архивы и ничьи уста никогда не смогут объяснить недоумевающим современникам того, каким образом в головы взрослых людей, получивших как-никак среднее образование, мог придти этот абсурдный план, находившийся, от начала до конца, где-то на грани между беспросветным невежеством и явным безумием. Ведь достаточно было знать четыре основных правила арифметики, для того чтобы признать этот план никуда негодным. А, между тем, некоторые из авторов этого плана были, несомненно, знакомы с высшей математикой.
Этот план казался настолько нелепым, настолько диким и неправдоподобным, что когда первые слухи о нем поползли откуда-то сверху и стали растворяться среди русских кругов Берлина, то в первое время никто не хотел верить в серьезность этих слухов. Мозг нормального мыслящего человека отказывался усвоить чудовищную нелепицу заключавшуюся в этих слухах.
Однако, почти одновременно с негласными источниками, достоверность этих сведений начала подтверждаться и официальными лицами Третьего Райха. Разумеется никто из них в своих публичных выступлениях не высказался до конца о сокровенных целях войны на востоке, но сквозь неубедительные завывания немецкой пропаганды об «идеологической борьбе с большевизмом» и о «крестовом походе», стали звучать уверенные нотки об истинном смысле этого грандиозного столкновения. Так, например, к этому времени Альфредом Розенбергом уже была произнесена речь (могущая быть образцом человеческой глупости и политического легкомыслия), в которой он дословно сказал, что «Германия не может допустить того, чтобы у нее под боком неорганизованно плодился и размножался народ, стоящий на низшей степени развития и вечно угрожающий поглотить высшую германскую расу…» А д-р Геббельс к тому времени уже опубликовал свою передовицу в газете «Дас Райх», посвященную целям войны на востоке, в которой он подробно объяснил своим читателям, что война «на тучных нивах востока, ведется германским народом за тот, хорошо накрытый стол, который после окончания войны будет в каждой немецкой семье…»
Таким образом, «идеологическая борьба с советской властью», ведомая, якобы, Германией, очень быстро выродилась в самый прозаический «дранг нах остен», начатый ради того, чтобы после (разумеется победного) окончания его, каждый немец мог бы сесть у «хорошо накрытого стола» и, наконец, как следует – нажраться. А пресловутый «крестовый поход против большевизма», вызвавший столь естественный подъем в душе каждого антибольшевика, превратился в ничто иное, как в какой-то своеобразный «крестовый поход за салом».
Если после всего этого, у кого-либо из наиболее оптимистически настроенных врагов большевизма и оставались еще какие-либо сомнения, то они были быстро рассеяны самой жизнью. Ибо, если можно было критически относиться к слухам негласно проникавшим в общественность, если можно было запутаться в разноголосом хоре немецкой пропаганды, то правительственные мероприятия в оккупированных русских областях не оставляли моста для сомнений или иллюзий.
Образование Министерства занятых восточных областей исключило самый главный козырь в борьбе с большевизмом, дававший наиболее верный шанс для ее успеха, а именно: создание российской национальной государственности. Другими словами, советской власти вместо национального российского правительства, которому, судя по выявившимся настроениям красной армии и гражданского населения оккупированных областей, была с первых же шагов обеспечена огромная популярность и повсеместная поддержка, противопоставлялось Министерство занятых восточных областей с Альфредом Розенбергом во главе.
Не нужно было быть пророком для того, чтобы предсказать, что несмотря на всю ненависть к советской власти, русский народ со столь развитым в нем национальным чувством, в выборе между советской властью и Розенбергом (и не имея третьего выхода), в конце концов, остановится на советской власти, ибо какая бы то ни была «своя власть», будет всегда ему больше импонировать, чем чужеземное иго. И только благодаря, действительно, неисчерпаемой ненависти к сталинской диктатуре, этот выбор не был сделан; уже весной 1942 года. Еще целый год русский народ, попавший между большевистским молотом и немецкой наковальней, метался из стороны в сторону и, проклиная советскую власть, шел к немцам для того, чтобы, прокляв их, обратиться снова к советской власти. Или, наконец, сжав зубы и кулаки ждал и надеялся, что быть может явится еще какой-то выход, который спасет его и от советской власти и от розенберговского восточного министерства. А об ускорении этого выбора и об исключении всякого иного выхода, заботились сами чиновники этого памятного министерства.
Сведения, поступавшие в это время с территорий оккупированных германской армией, говорили о том, что немецкое гражданское управление к этим огромным областям применяет те же самые методы, которые были ими применены к балтийским странам. Те же «площади Адольфа Гитлера», те же переименования улиц на немецкий лад, переименование даже целых городов (Псков за это время стал Плескау), те же закрытия учебных заведений, те же пощечины национальному самолюбию и человеческому достоинству и, наконец, что самое непонятное и нелепое, – та же беспощадная борьба со всеми национальными группировками русских, украинцев и белорусов, то есть опять-таки, со своими естественными союзниками в борьбе против большевизма.
Впрочем, последнее обстоятельство в это время уже перестало быть непонятным. Из кругов того же восточного министерства неофициально, но и не двусмысленно было заявлено, что деятельность всяких национальных групп на оккупированной территории запрещается, ибо создание национальной России, Украины или Белоруссии не входит в планы Германии и такие группы считаются столь же опасными, как и подпольные большевистские организации. В свете этой формулировки стало понятным и то обстоятельство, почему перед русскими эмигрантами, двери в Россию оказались закрытыми. Впрочем, и из этого тоже больше не делалось тайны. В том же восточном министерстве, русская эмиграция была охарактеризована, как «бацилла национального брожения» и вполне естественно, что эта бацилла была гораздо безопаснее в Берлине или Париже, нежели в Смоленске или Киеве.
Таким образом, первый год войны на востоке можно охарактеризовать следующим образом: русский народ, в лице миллионов красноармейцев, добровольно сдавшихся в плен, и в лице десятков миллионов советских граждан, встретивших немцев, как освободителей, протянули Германии руку для честного сотрудничества в борьбе с большевизмом. Однако, Германия не только отказалась пожать протянутую ей руку, но со всего размаха удалила по ней.
Когда я думаю об этой протянутой руке, я не могу не вспомнить о трагикомическом рассказе одного моего приятеля, московского литератора. Он, как и тысячи других московских интеллигентов, был мобилизован в, так называемое московское ополчение и брошен на фронт в районе Брянска. Как и миллионы его соотечественников, он видел в то время в немцах друзей и освободителей. Поэтому он не сделал ни одного выстрела, а, бросив винтовку, пошел питаясь кореньями через леса на запад, для того, чтобы первому же встреченному немцу протянуть руку и сказать, что он не враг ему, а друг и союзник. После недели скитаний, где-то на опушке леса, он, наконец, увидел первого немца. Он подошел к нему и, чувствуя всю торжественность этого момента, протянул ему руку для того символического пожатия, которое по его мнению должно было ознаменовать не только его встречу с этим немцем, но и встречу русского народа с народом немецким. И, действительно, эта встреча не обошлась без символики. Немец равнодушно посмотрел на протянутую к нему руку и… снял с неё часы.
Пораженный московский литератор не знал еще тогда, что особенность его встречи с немцем на опушке брянского леса, будет символической для всего первого периода войны.
В первый год войны, Германия могла опереться на самые различные слои русского населения. Однако, она не только отказалась от этой возможности, но с редкой последовательностью начала из сегодняшних друзей создавать завтрашних врагов. На что же думали опереться немцы на необъятных просторах востока? По-видимому только на свои танки. Но ведь эта опора никак не может быть признана достаточно надежной. Ибо, танки обладают одной неприятной особенностью. Они движутся с одинаковой быстротой, как вперед, так и назад.
