Илья Гордон - Мать генерала
К ней опять подошел Охримчук.
— Наконец-то мы встретились, — сказал он. — Ну, разве не лучше было тебе уйти вместе со Свидлером, когда я приходил за вами?
— А вы разве оставили бы своих людей в беде? — возразила Марьяша.
— А где все-таки ты была? — стал расспрашивать Марьяшу Охримчук. — Мы посылали людей в Миядлер — там тебя не оказалось, искали по всем окрестным деревням — тоже нет.
— Где я была — долго рассказывать. Цела — и ладно, — ответила Марьяша.
— И у нас тут жизнь не легкая, — посуровевшим тоном заговорил Охримчук, желая, видимо, подготовить Марьяшу к трудностям партизанской жизни. — Ну, да ничего, — добавил он тут же с лукавой усмешкой и, закурив трубку, выпустил один за другим клубы едкого махорочного дыма. — Понемногу делаем свое дело — помогаем фашистам переправляться на тот свет…
— Чтоб здесь их оставалось поменьше, — закончила за него Марьяша.
Неярко горел фитиль в лампе, но и при этом тусклом свете ясно выделялись на висевшем напротив стола белом щите выведенные алой краской слова партизанской клятвы. Завтра перед строем партизан Марьяша произнесет эти торжественные слова: если потребуется, не щадить жизни во имя победы над врагом. Она с гордостью скажет эти слова — ведь из безликого номера она стала человеком, из раба — борцом.
«Когда раб, — вспомнила Марьяша вычитанное где-то изречение, — берет в руки оружие, он перестает быть рабом».
С памятного дня начала войны, когда генерал Ходош разлучился с матерью, он ничего не знал о ней.
Каждый раз, когда он думал о матери, острая боль пронзала его сердце. Где она теперь? Что с ней? Не попала ли в фашистские лапы? Уцелела ли?
Образ матери преследовал его везде и всюду — и в жестоких боях, и на марше, и в короткие передышки. Сколько раз он, бывало, видел, как женщины падали на шеи бойцам его корпуса, когда они освобождали какое-нибудь селение, называя их ласковым именем «сынок».
Глядя на них, он мысленно представлял себе свою мать, такую же измученную, истерзанную, как эти женщины… И если она еще жива, то наверняка томится в ожидании той счастливой минуты, когда прижмет сына к своей материнской груди и, не сдерживая слез, поведает о пережитых страданиях.
Генерал часто вспоминал и о родных и близких, о судьбе которых он, как и о судьбе матери, ничего не знал.
Главным в его жизни была забота о людях. Всегда, когда к нему являлся с рапортом кто-либо из командиров вверенных ему частей, генерал Ходош прежде всего спрашивал: как обстоит дело с питанием бойцов, с одеждой и куревом. Бойцы знали об этом и прозвали генерала «Батей». «Батя сказал», «Батя отдал приказ», — не раз слышал он, проходя мимо расположения той или иной части.
Уважение бойцов, их готовность встретить по его приказу любую опасность наполняли его сердце гордостью.
Как-то раз, выехав с наблюдательного пункта, генерал остановил двух разведчиков. Один из них — высокий, стройный, с круглым лицом и серыми светлыми глазами — был когда-то ординарцем генерала и оказался родом из села вблизи Миядлера.
Он возвращался со вторым разведчиком — низеньким, щупленьким бойцом с рябым веселым лицом — из штаба после доклада об удачной вылазке, и ему не терпелось рассказать генералу о взятом «языке».
— Добыча, которую мы доставили в штаб, — сказал он, чуть заикаясь от волнения, — побывала в наших краях, товарищ генерал. Может, он даже в Миядлере был. Этот белобрысый толстый фриц все время бормотал что-то про Харьков, Запорожье и Мариуполь.
— Вот черт, и как нам не пришло в голову допросит его подробней, — сокрушался щупленький разведчик, и на его рябом лице можно было прочесть досаду на свою недогадливость.
— Да когда мы его сцапали, — утешал высокий разведчик, — он забыл день своего рождения, дрожал как осиновый лист. Ничего путного мы бы от него все равно не добились. Может, в штабе очухается и заговорит. А крепок черт, да и тяжел изрядно, едва дотащили его. Отъелся на наших хлебах.
— Ну, ладно, орлы, узнаем, что он расскажет на допросе, — сказал генерал, прощаясь с бойцами.
По дороге в штаб генерал, проезжая мимо блиндажа, в котором жили разведчики, услышал песню, от которой защемило сердце:
Эх ты, степь широкая,
Степь раздольная, —
задушевно выводило несколько голосов.
И вспомнилось генералу, как поют ветры в родной приазовской степи, как ведут вьюги свои нескончаемые белые хороводы и как стелют они, словно пышную постель, сугробы, один другого выше и мягче; вспомнилась генералу эта степь и в летнюю пору, когда он, бывало, носился по ней со своим ребячьим войском по балкам и курганам, окутанным по утрам белым туманом; вспомнилась ему и роща, где по вечерам он стоял с Марьяшей под цветущим деревом и смотрел в ее девичьи ясные глаза, вспомнилось, как говорил ей о своей любви и как шелестели над ними зеленые, осыпанные золотистыми цветами ветки акаций.
«Где-то она теперь? — подумал генерал. — Что с ней?»
После многодневных наступательных боев корпус генерала Ходоша остановился у водной преграды, которую не удалось форсировать с ходу. Комкор вместе с начполитом генерал-майором Фирсовым выехал к месту расположения частей и подразделений корпуса. Генералы проверяли состояние боевой техники и наличие боеприпасов; они беседовали с бойцами и проводили совещания с командным составом.
Наутро командир корпуса был вызван к командующему армией генерал-полковнику Серегину. Оба военачальника вместе прошли большой и трудный боевой путь, вместе познали горечь отступления в первые месяцы войны, горе потери многих боевых друзей и радость первых побед. Все это сблизило их. Генерал Ходош глубоко уважал командарма за пытливый ум, несгибаемую волю и бодрость духа, которую не смогли сломить никакие испытания и которую он умел передавать своим подчиненным. Комкор ценил в командарме деловитость, умение вникать в, казалось бы, незначительные мелочи и делать из них важные выводы. После официальных служебных разговоров командарм любил побеседовать с подчиненными о пережитом, вспомнить годы учения, боевые эпизоды, а то и пошутить, когда требовалось подбодрить человека.
Переступив порог уютного блиндажа командарма, комкор сразу же почувствовал, что генерал-полковник в приподнятом настроении.
— Ну, как дела? — прервав оживленную беседу с членом Военного совета, обратился генерал-полковник к Ходошу, и на его суровом лице вспыхнула едва заметная улыбка.
— Немцы вчера подтянули резервы, и нам не удалось… — начал было докладывать комкор.
— Знаю, все знаю, — перебил его командарм. — Но мы не должны давать передышку противнику — завтра с утра продолжим наступление.
Командарм подошел к испещренной разными значками оперативной карте и стал объяснять комкору очередную боевую задачу.
— Придадим тебе артиллерийскую бригаду РГК[16] и два саперных батальона, подбросим и авиацию. На рассвете под прикрытием тумана будете форсировать реку, а потом разовьете наступление в юго-западном направлении.
Подробно обрисовав комкору боевые задачи корпуса, командарм спросил:
— Одолеете?
Внимательно изучив карту, комкор после некоторого раздумья так же лаконично ответил:
— Одолеем, товарищ командующий.
— Ну, так действуйте, — сказал генерал-полковник. — Берегите людей, окопайтесь как следует, соблюдайте маскировку. Как можно меньше потерь, как можно меньше крови!
— Ясно, товарищ командарм, — отозвался комкор.
— Форсируем реку, выйдем на простор донских степей, а там и Мариуполь, Запорожье, Донбасс, — вмешался в разговор член Военного совета. — Вы, кажется, из тех мест? Я тоже работал там до войны. Если нам не прикажут переменить направление, на вашу долю, генерал, выпадет счастье освобождать родные края.
— Я некоторые районы Приазовья хорошо знаю. Есть у меня разведчики из этих мест, да и другие бойцы тоже, — ответил комкор. — Местность они знают, и это нам поможет воевать. Разрешите идти?
— Подождите, — задержал комкора член Военсовета и задал ему ряд вопросов о снабжении частей боеприпасами и продовольствием, об их бытовом обслуживании, о регулярности доставки на передовую писем и газет.
Командарм и член Военсовета простились с ним и пожелали ему боевых успехов. Не теряя ни минуты, генерал Ходош выехал в расположение своих частей.
Вместе со всем Донским фронтом корпус генерала Ходоша приближался к его родным местам. Хотя он не знал точно, куда двинется со своими войсками после того, как выполнит поставленную перед ними задачу перерезать железнодорожную линию Ясиноватая — Дебальцево, но для себя он твердо решил побывать в Миядлере, как только селение будет освобождено.
Но тут на его участке развернулись отчаянные бои: подтянув свежие подкрепления, враг не раз предпринимал: контратаки, и железнодорожная линия то и дело переходила из рук в руки. Генерал удачным маневром своих танков ударил по флангам противника, и гитлеровцы, боясь окружения, дрогнули и начали откатываться к району, расположенному юго-восточнее Волновахи. А как раз в этих местах и раскинулись села, откуда были родом разведчики Диденко и Бойченко, да и некоторые другие бойцы. Они хорошо знали эти районы Приазовья.
