Борис Карсонов - Узник гатчинского сфинкса
Начал накрапывать дождь, и Коцебу накинул глубокий капюшон. У коновязи на выезде стояла почтовая тройка с подтянутыми подпругами. «Отходит?» И верно, с высокого крыльца, минуя ступеньки, слетел молодой ямщик и, так же молодецки вскочив на облучок, взялся за ременные вожжи.
— Сударь, — подходя к нему и стараясь сдержать охватившее его нетерпение, нарочито лениво спросил Коцебу, — куда изволите?
— В Эрфурт! В Эрфурт! Нет-нет, на Лейпциг уже ушла, а вот на Йену пойдет позже.
— Еду! — сказал Коцебу и, не дожидаясь приглашения, уже сидел в карете, забившись в угол. Он подумал, что это даже лучше, что на Лейпциг почтовая ушла. Если «они» захотят его поймать, то, конечно, пустятся на ближайшую дорогу в Россию. Пусть ловят. А я поеду в обратную сторону: через Мюльгаузен, через Магдебург, на Штеттин, минуя Берлин…
Квас и впрямь был хорош, а потому наши приятели и не заметили, как за столь любезной беседой опустошили кувшин.
— Если вы не против, господин Коцебу, то я прикажу сегодня же вечером снабдить вас этим напитком.
— Что вы, как могу сметь утруждать ваше превосходительство, — совершенно искренне удивился наш узник.
— Я почту за честь услужить вам! — с совершенно обезоруживающей улыбкой сказал губернатор. Он на минуту вышел из беседки, а когда возвратился, та же служанка несла за ним небольшой поднос с мороженым.
— Побалуемся, — с той же обаятельной доверительностью сказал губернатор, подвигая к своему гостю граненую чашечку с розовой массой.
— Простите, но вы что-то хотели рассказать о Циммермане? Что у вас с ним там произошло?
— Элементарная литературная полемика — не более того. Ну, возможно, что я чуть-чуть переборщил, кого-то не так назвал — это же сущие пустяки.
Коцебу все-таки решил своего vis-à-vis не посвящать в подробности, иначе пришлось бы многое объяснять и комментировать. Так много и так подробно, что неизвестно, куда все это может завести. К тому же, едва ли не десять лет минуло с того дня, когда дождливым субботним вечером он прокрался узкой улочкой и, никем не замеченный, дернул раз-другой за бечеву колокольца у тяжелой дубовой двери своего прибежища. Столько событий, встреч, метаморфоз. Мыслимо ли все это удержать в памяти? Впрочем, и не хотел бы, да вот, поди ж ты, все помнится так ярко и остро, как если бы то случилось не далее третьего дни.
До Кенигсберга он домчался довольно быстро и без всяких хлопот, однако дальше официальная почта не ходила и нужно было нанимать извозчиков.
Паланген проскочил ночью; на заставе при въезде в Ригу председателя Ревельского магистрата остановили и хотя вежливо, но настойчиво попросили сказать, намерен ли он задержаться в городе, и если да, то где изволит остановиться?
Коцебу посчитал такой вопрос в высшей степени бестактным и потребовал к себе дежурного офицера. Вышедший из караульни заспанный и взъерошенный казак послушал господина в широкополой шляпе, прищурился на низкое вечернее солнышко, опускавшееся за деревянный шпиль кирхи, почесал за ухом прокуренным, заскорузлым пальцем и сказал:
— Его благородия тут нету, потому как он ушедши.
— Куда ушедши? — взвиваясь благородным гневом, закричал приезжий.
— Не могем знать, — равнодушно ответил казак.
— Черт знает что такое! Пусть же, как появится, незамедлительно едет ко мне в Hôtel de Pétersbourg.
Да, наш пилигрим и впрямь решил перевести дух и хоть немного прийти в себя после столь поспешного бегства. К тому же намечались деловые встречи. Он расположился в угловом нумере с широкой, как корабль, деревянной кроватью и с окнами на площадь. Едва разложил на столе дорожные вещички, как в дверь постучали.
Не иначе, как портье.
— Ради бога, оставьте меня!
Но все-таки дверь открыл. На пороге стоял посыльный.
— Господин президент, его превосходительство генерал-губернатор граф Броун просит вас как можно поспешнее быть у него.
— Граф? — растерянно переспросил Коцебу. Он машинально глянул в карманные часы — присутствие уже давно закончилось.
— Но я еще не успел переодеться?
— У подъезда вас ждет пролетка графа.
Так. Значит, и впрямь что-то спешное, иначе этот столетний меланхолик не стал бы посылать свою пролетку. Боже, но что там еще могло случиться? И так сразу стало тоскливо, и так вдруг заныло под сердцем, что даже слегка как-то зашлась голова и вялая тошнота подступила к горлу. Душно! Он схватился за тугой узел цветного платка, стараясь ослабить его, рванул вниз… Впрочем, он, конечно, уже понимал, что и сюда успело докатиться его скандальное дело, и не иначе как сам граф и распорядился караулить его проезд в Ревель, дабы перехватить.
Но что тут знают? Как вести себя? Что говорить в свое оправдание?
Его провели парадной лестницей на второй этаж в квадратный зеленый кабинет с широким застекленным балконом. Коцебу как-то уже приходилось бывать тут. Правда, это было давно и повод к тому был, надо полагать, самый ничтожный. Право, теперь вот, когда он шел гулким коридором губернаторского дворца, он никак не мог вспомнить цель своего первого посещения графа.
Лакей указал Коцебу на небольшой диван подле инкрустированного слоновой костью и бронзой орехового столика и просил подождать. Но ждать не пришлось. Открылась боковая дверь за тяжелой зеленоватой портьерой, и в кабинет вошел старик. Был он высок и сух. Гладко выбритое мумиеобразное лицо, слегка коричневатое и будто кем-то изжеванное и наспех разглаженное, уличало его весьма и весьма преклонный возраст. Хотя глаза еще не совсем помутнели и чувственные некогда губы не потеряли своей упругости. Золотисто-палевый шелковый халат, подбитый лебяжьим пухом, расстегнут, глубокие комнатные туфли на замше кое-как зашнурованы, но концы желтого шнура не завязаны, а просто оставлены как есть и волочились. И как не был Коцебу взволнован, но почему-то именно эти комнатные туфли на ногах графа с незавязанными шнурками поразили его более всего. «Сдает старик», — подумал он.
— Август, где тебя черти носят, и почему я узнаю о твоих похождениях стороною? — подходя к Коцебу, без обиняков заговорил Броун.
Коцебу резво вскочил, но тот устало махнул на него ладошкой и сел на подставленный лакеем стул напротив.
— Смею доложить, ваше превосходительство! — опять вскочил он с дивана и солдатиком вытянулся перед старцем.
— Хватит паясничать! Ты знаешь, когда я рекомендовал тебя председателем Ревельского магистрата, я давал за тебя поручительство ее величеству императрице. Я надеялся на тебя… Полагаю, ты не забыл о своем злополучном Бениовском, когда мне также приходилось вытаскивать тебя из ямы и оправдывать перед государыней?
— Боже, неужели все так безнадежно? — со стоном вырвалось у Коцебу.
— Тебе лучше знать.
— Но что, дорогой Юрий Юрьевич, надо сделать, чтобы приглушить эту историю?
— К сожалению, Август, теперь это не от нас зависит. Предадимся воле божией.
— Как? Вы сказали…
— Увы! Пока ты околачивался на своих водах и попутно срывал знаки восхищения своих поклонников на дуэльных ристалищах Европы, в Петербург ушла бумага, в которой Королевская Курбрауншвейг-Люнебургская юстиц-канцелярия обратилась к русскому правительству оказать содействие в установлении автора памфлета и привлечении его к ответственности.
— Значит… Значит, там все известно?
— Помилуй, о чем ты говоришь? А я еще хотел рекомендовать тебя советником посольства. Даже ежели бы юстиц-канцелярия не проявила инициативы, все одно в Петербурге, чай, немецкие газеты читают. Но неудобство тут еще в том, что всему этому дали официальный ход. Подай-ка мне вон ту черную папку, что лежит на конторке. Так. Вот, изволь взглянуть.
Броун подал Коцебу бумагу с грифом «pro secreto».
— Взгляни-ка, дружок.
Август поначалу долго не мог приноровиться и попасть в строчки глазами. Все они куда-то от него упрыгивали, то появлялись, то опять в изломах и дроблениях рассыпались, будто на водной ряби. Наконец, ему удалось зацепиться за какую-то фразу, оная вдруг прояснилась и всей своей железной тяжестью, как Рок, как Закон бытия, прогремела на весь этот огромный зеленый кабинет:
«По Указу Ея Императорского Величества, самодержицы Всероссийской…»
Коцебу бережно положил листок на столик и ладонями закрыл лицо.
Броун усмехнулся. На основании Указа, правительствующий сенат предписывал рижскому и ревельскому генерал-губернатору «отобрать от Коцебу сведения об его отношении к ругательной книге»…
— Я извинюсь! Я публично покаюсь!..
— Ну, это уж как ты там сделаешь — дело твое. А сейчас, вот сию же минуту, поезжай и садись за меморию на мое имя. И чтобы ввечеру она была у меня. Ужо с нарочным отправлю. Однако, дружочек, не забывайся: прежде чем слово написать, наперед десять раз обдумай. Знай, что записку сию будет читать матушка наша, императрица.
