Ульрих Бехер - Охота на сурков
— Я имею в виду Сирио, — нравоучительно ответил Йоон, скривив язвительной улыбкой губы.
— Ах, вот как! — продолжала подтрунивать Пола. — Ого, Требла, погляди-ка на комиссара Мавеня! Подумать только, вот так хват! Гляди-гляди, какими влюбленными глазами он уставился на Ксану!
— Похож на Горного старца из шиллеровского «Альпийского стрелка», — констатировал я. — В омоложенном изда-пии.
Мавень поймал наши взгляды. Приподнял гигантскую лапищу и помахал сигарой. Йооп, не вставая с кресла, приветствовал его наклоном головы. Пола кивнула раз двенадцать подряд, да с таким проворством, какого я и не ожидал от нее.
— Здоровайсяжездоровайсяже, — заклохтала она вполголоса.
— Я? Но почему? Я же с ним не знаком вовсе.
— Этот Мавень важная птица в кантональной полиции. С ним нельзя ссориться. Близкий друг Ротмунда. Ксана, улыбнись, улыб-нись!
— Простите? — переспросила Ксана, чуть склонив голову, стараясь смотреть на Полу с вежливым вниманием.
Было очевидно, что она не заметила благоволения Мавеня, не слышала нашей беседы. Судя по ее отсутствующему виду, она думала о Джаксах. Но сегодня в ее «отсутствии» было что-то новое, какая-то новая игра, словно она поставила между собой и мной прозрачную ширму. Возможно ли? Действительно ли она разгадала мой вынужденный обман: «Был наверху, на Кор-вилье», и сердилась на меня за это? Обиделась нг меня? Она вовсе не обидчива по пустякам — правда, никогда нельзя знать точно, где граница, за которой она все-таки почувствует себя обиженной. Черт побери, я не мог объяснить ей, почему вышел на станции Кантарелла, хотя купил билет до конечной станции — Корвилья.
— А кто такой Ротмунд? — перевел я разговор.
— Что? Ты не знаешь, кто такой Ротмунд? Ты слышал, Йоопикуклик? Он не знает, кто такой Ротмунд!
— Ну и что же? — промямлил я, закуривая сигару. — Что в этом такого, что я его не знаю. Тебя не беспокоит, что я курю?
— Ты слышишь, Куклик? Не беспокоит ли меня, что Требла курит! Словно бы в этом жут-ком дымище не все равно — одним курильщиком больше или меньше. Так вот, о Ротмунде, — Полари шлепнула меня по руке, — он твой верховный начальник.
— Мой верховный начальник? Я-то думал, что таковым является фюрер, с тех пор как я стал жителем Остмарка.
— Ротмунд — это господь-повелевающий-твоей-жизнью-и-смертью, Требла.
Говоря это, она шлеппула меня семь раз по руке.
— Вот как? — развеселился я.
Йооп нагнул свою полированную лысину. Приподняв край скатерти, он обиженно прищурился, заглянув под стол.
— Господин Генрих Ротмунд — начальник швейцарской полиции по делам иностранцев, — поучающе объявил он. — Что до меня, так у меня осталось приятное впечатление от знакомства с ним.
При трехстах тысячах дохода от всего получаешь самые приятные впечатления, подумал я.
— А Горный дух его личный друг, вот оно что. Вы с ним хорошо знакомы?
— Так ведь его шурин посредничал при покупке Йоопом «Акла-Сильвы».
Белесые глаза Йоопа обратились к Граубюнденскому залу, где комиссар осмеял чей-то карточный проигрыш.
— Да-да, да-да. Господин Мавень — превосходная модель для «Короля Бернины».
— А кто это? — неожиданно спросила Ксана (видимо, пытаясь преодолеть свою отрешенность).
Тен Бройка не торопился с ответом; он вновь заглянул под стол. Его, кажется, на этот раз покоробило, что Сирио уже не повизгивал, а успокоился и уснул, свернувшись.
— Знаменитейший охотник на серн. Великан. Герой местных легенд. А в обыденной жизни, — Йооп довольно плоско пошутил, — злостный браконьер и «оптовый» контрабандист, специализировался на предметах роскоши, Джан Марчет Ко-лани.
— Колани? — переспросил я. — Не предок ли этого нашего адвоката Гав-Гав?
— Привет, мингер тен Бройка, прелестные дамы! — Пенсне доктора Тардюзера жизнерадостно сверкало; он, без сомнения, оттого веселился, что выиграл в ясс. — Правда ли, что наш Грушеголовый — потомок короля Бернины, Марчета Колани? Да никоим образом. Семейство де Колана ничего общего не имеет с Горным духом Джаном. Но в стародавние времена был де Колана, который умертвил гениального государственного деятеля Конфедерации — Ппомппеуса Ппланта. В замке Ридберг, в году тысяча шестьсот двадцать первом. Дада-а, наш пропойца Грушеголовый прямой пот-томок вероломного убийцы-аристократа!
Удивительна та враждебность, какую проявляет курортный врач к адвокату…
Как сообщила мне мадам Фауш, супруг ее в настоящее время нес офицерскую службу в пограничном шестьдесят первом полку. Но какова разница между военной подготовкой и переподготовкой, она мне не разъяснила; я это понимал так: переподготовка есть подготовка — для данного полка — на незнакомой территории, в данном случае в глетчерах Бернины.
За стойкой бара стоял фельдфебель Фаустино Пьяцагалли, как две капли воды схожий с мопсоподобной мамашей (но стройнее и в очках), цедил бесплатно пиво приятелям по батальону, коротающим в баре субботний вечер. Они все принадлежали к батальону горных стрелков, состоявшему (не считая штаба, но какой уж батальон может обойтись без штаба?) из штабной роты, четырех рот горных стрелков и пулеметной роты. Отличительным знаком подразделения был не только погон с вышитыми цифрами; у горных стрелков на правом рукаве скорее болотного, чем оливкового мундира нашита темнозеленая эмблема, напоминающая срез плохо заточенного карандаша. Рукав фельдфебеля Пьяцагалли-младшего был украшен к тому же двумя серебряными уголками, а над ними — серебряным швейцарским крестом[37]. Он одинаково хорошо говорил по-итальянски, по-реторомански и на швейцарско-немецком диалекте; ему доставляло видимое удовольствие выступать в роли щедрого хозяина-камрада, еще и еще раз доказывать, что он мастер наливать пиво, сдувать пену. Солдаты между тем побратались с двумя жандармами из Самедана, сидевшими со скатками через плечо; они дурачились, мерились силой, тянули друг друга за пальцы, а Фаустино приветливо посмеивался.
— Еще кружечку, Солдат-Друг?
— Слушаюсь, господин фельдфебель. Хахаха-а-а! — бурно взрывался тот хриплым хохотом, словно считал свой ответ куда каким находчивым.
Солдат был на удивление красив. В отличие от большинства у него на рукаве не было «карандаша», а виднелась нашивка, схожая с трезубым топором без ручки, в середине — крошечный треугольник, символ горы. Горный стрелок. Высокий, узкобедрый и широкоплечий, идеальный образ юного Ахилла, фуражку он лихо сдвинул на затылок, прядь смоляно-черных волос падает на бронзовый от загара лоб, круто выступающий подбородок, признак упрямства и даже жестокости, расщеплен глубокой ямочкой, очень белые зубы. Желал кто-нибудь помериться с ним силой, он подцеплял противника за палец и чаще всего перетягивал его на свою сторону.
— Хахаааха!
Но если протянет он свой цепкий палец кому-нибудь, а тот не примет вызова, раздается тот же взрыв хохота.
— Хахаааха!
Он беспрерывно хохотал, захмелев от пива, и при этом на его лице, хорошевшем от ямочек на щеках, появлялось мрачно буйное и, пожалуй, похотливое выражение.
В дверях бара колыхнулось лягушачье-зеленое пальто. Пухленькая девица, наскочившая на меня недавно в подземном переходе. Гром приветствий грянул ей навстречу. Красавец солдат тут же подхватил ее и легко поднял вверх на вытянутых руках, девица, болтая короткими полными ножками, помахивала зонтиком, вскрикивала от радости и повизгивала по-поросячьи, а солдаты хохотали, в павильоне грохали шары, в Граубгонденском зале по карточному столу стучали кулаки игроков и, словно выстрелы из пистолета, гремели крики: «Три листика!», «Четыре» и «Сто!» или «Чем черт не шутит! Двести!»
Красавец, держа девицу в воздухе, уронил с головы фуражку. Приятель поднял ее и ждал, пока тот медленно-медленно, демонстрируя свою силу, опускал взвизгивающую девушку на пол. После чего, скользнув рукой под распахнутое пальто, Солдат-Друг обхватил ее пышные бедра и с очевидной гордостью собственника притянул к себе.
— Фрейлейн Туммермут — пивка? — осведомился, ухмыляясь, Фаустино.
— А почему нет, — задорно ответила лягушачье-зеленая дева.
И тут обнаружила меня.
Она подмигнула мне, сморщила свой вздернутый носик, втянула, прыская со смеху, голову в плечи. Прижавшись щекой к бычьей груди юного Ахилла, которого фельдфебель назвал «Солдат-Друг», она, без конца прыская, затараторила, а он, выдвинув подбородок, медленно оглядел зал, нашел меня. Девица, взвизгивая от дурашливого блаженства, то и дело стреляя в меня глазками, рассказала и солдатам какую-то историю, солдаты, обернувшись ко мне, разразились хохотом.
— Йё-ё, Ксана, посмотри-ка, — с восторгом выдала меня Пола, — эта солдатская любушка у бара подмигивает нашему Требле. Сколько волка ни корми, он все в лес глядит! Я его хорошо знаю, ставлю сто к одному, что он уже завел подпольные шашни.
