Алексей Разин - Изяслав
Монахи не подавали виду, что следят за перепалкой игумена и келаря. Но их быстрые косые взгляды были достаточно красноречивы. Феодосий насупился и сказал келарю:
- Неверящий Фома - что скот без ума. Ступай в клеть и найдёшь мёд в корчаге.
Келарь по обыкновению заупрямился. Феодосию пришлось потратить немало сил, прежде чем келарь пожал плечами - ничего не могу поделать, иду, но не верю - и пошёл в клеть. Он наклонился над корчагой, которую ещё полчаса тому назад видел пустой, и остолбенел. Сосуд был наполнен до краёв янтарным мёдом.
С возгласом удивления и восхищения перед чудом келарь упал в ноги игумену. Феодосий возрадовался, увидев такое раскаянье. Он поднял келаря с земли и усадил по другую сторону от себя. Монахи с благоговейным трепетом взирали на своего игумена, а он думал: "Господи, владыко всесильный! Отчего сам не заботишься о славе своей? От чего я, червь ничтожный, должен творить за тебя чудо?"
Вслух же молвил:
- Не по нашему хотенью, а по Божьему изволенью. Воистину, десница Господня - чудотворна!
Изяслав-дружинник посмотрел на свою правую руку, липкую от мёда: "Так это и есть десница Господня?"
5
Как-то на рассвете возвращался Феодосий от князя. Он изрядно устал от душеспасительных бесед и дремал в одноместном княжеском возке. Возок плавно покачивался, убаюкивал. Игумен вновь переживал сегодняшнее пиршество, приём папских послов. Какие злобные искры засверкали во взорах легатов, когда увидели рядом с князем Феодосия... Поняли, зачем он здесь. Но ещё страшнее был их ответ на отказ князя. Они не вздрогнули, не закричали. Наоборот - смиренно притенили глаза ресницами и произнесли в один голос:
- На всё воля Господня.
Феодосий хорошо понимал, что означает "воля Господня". Папа присвоил себе сан, равный апостольскому. Он направляет длинные руки своих слуг. А в тех руках - бич коварства, яд клеветы, нож измены. Игумен советовал князю поостеречься. Ярославич испуганно глянул на черноризца. На лбу князя сошлись морщины раздумья. Если послушаться папу, он поможет вступить в союз с иноземными властителями-католиками. Вместе с ними легче будет отражать несметные полчища степняков. Но и Феодосий прав: папа ничего не делает даром. На каких же весах взвесить, кто опаснее для Русской земли и власти Ярославичей - папа или половцы?..
Игумен печерский ехал в тревожном настроении. Делу, в которое он вкладывал всю свою жизнь, грозила опасность. Он нуждался в утешении и словно снова увидел лики икон, созданные в печерах лучшими художниками, свитки пергамента, десятки книг, списанных монахами, широкие листы летописи, составляемой великим Никоном.
В разные концы Русской земли разошлись послы Феодосия, странствующие монахи. Среди них был и любимейший брат Кукша, немало потрудившийся для обращения язычников в православие. Труды Кукши увенчались щедрыми плодами. Сотни язычников пришли в лоно Христианской церкви. "И хотя теперь его нет среди нас, - думает игумен, - хотя он вкушает блаженство в райских кущах, крестники продолжают его дело. И вместе с ними он опять живёт среди нас..."
У Феодосия от долгого сидения затекла нога. Он уселся поудобнее. Теперь игумену видно возницу, сидящего верхом на коне. Он что-то напевает себе под нос, чтобы не уснуть. Это - слуга княжьего дружинника Изяслава, бывший новгородский челядин Верникрай. "Говорят, будто он превосходный древосечец, - думает игумен. - Надо поручить ему сделать дверь для церкви".
Время от времени Верникрай оборачивается. Игумену кажется, что возница с любопытством и почтением глядит сквозь полуоткрытый верх возка на черноризца. "Верникрай не знает, кого везёт, - мыслит игумен. - Но и простой монах вызывает в нём чувство уважения. Он готов свой живот положить за меня. Простая чадь - верное стадо наше".
От этих мыслей игумену становится спокойно, дремотно. Он опять закрывает глаза и откидывается на подушки.
Внезапно возок останавливается. Возница слезает с коня и заглядывает к игумену[56]. Их взгляды встречаются. Феодосий ласково улыбается - очевидно, древосечец хочет спросить, удобно ли ехать святому отцу. Игумен слышит:
- Черноризче, ты вечно нероба, а я всегда в трудах. И сейчас не могу сидеть на коне. Я отдохну в возке, а ты сядь на коня. Так будет по правде.
Глава VIII
НА ТОРКОВ!
1
Всадник в кольчуге и островерхом шлеме скачет по Подолию. Он поднимает на длинном копье, чтобы все видели, вить - горящий обруч, свитый из луба, лубяную гривну. Завидя её, женщины с плачем прижимают к себе ребятишек, кого-то проклинают, о чём-то молятся. Мужчины угрюмо глядят вслед всаднику и направляются по своим дворам. Там одни седлают коней, другие достают боевые топоры на длинных держаках, дубины. Остальные спешат за оружием на гору, в княжий двор. Всадник, несущийся с витью по Подолию, - витский, вестник войны.
Увидел витского и Славята, сплюнул с досады через правое плечо и начал собирать в дорогу одного из своих захребетников - Грома. "На черта собралась дружина, - думал Славята, - все эти бояре и отроки, если они сами не могут управиться с врагом, без помощи воев? Их кормят за охорону, а они? Жрут, пьют, гуляют, а как дело делать - так подавай других! Дармоеды!"
Знал Славята, что многие бояре, которые должны были бы сейчас идти на торков, осели в своих наделах маленькими князьками. Расползается княжья дружина, а воюет простой люд. Расплачивается за боярские забавы не только потом, но и кровью.
"Говорилось раньше, что дружина боярская - щит против врага, - думал староста. - А теперь к щиту тому столько золота прилипло, что для битвы он не годен. Каждый из бояр лишь за своё богатство трясётся, только и помышляет, как бы нахватать побольше - всё равно у кого. Вот и выходит, что "боярский меч - голова с плеч", да чья голова?"
Жмурясь и ворча, Славята протянул Грому хлуд, буркнул:
- Держи пока. Смелым Бог владеет, пьяным черт качает, а князь обвооружит...
Захребетник Гром, прозванный так за высокий рост и трубный голос, троекратно облобызался с хозяином, хозяйкой, их детьми, двумя другими захребетниками, вскинул хлуд на плечо и пошёл к воротам. Там его ожидало ещё несколько воинов. Всего кожемяки должны были представить в войско десять человек.
Они зашагали в гору к теремному дворцу князя. Сюда же со всех концов Подолия сходились реденькими цепочками ложкари, градоделы, каменосечцы, гончары, шерстобиты...
На огромной площади, простирающейся от княжьего двора до Десятинной церкви, собралось около восьми тысяч воинов. На угорских быстроногих конях разъезжали бояре в расшитых плащах, в шеломах с золотыми насечками, вооружённые дамасскими и киевскими мечами, щитами с умбонами[57], надёжно прикрывающими от копий и стрел. Тут были и лучники, наконечники стрел у которых оканчивались двумя зубцами, разрывающими тело и увеличивающими рану. Отдельно стояли полки новгородцев с боевыми топорами и булавами. Перед ними гарцевал боярин Вышата.
Словно стая опытных хищных зверей, держалась особняком семья Жариславичей под водительством самого боярина Жарислава. Старик как влитой сидел в седле. Под ним плясала тонконогая кобыла, кося на уздечку чёрным злым глазом. Боярин оглядывал шумное пёстрое воинство, останавливал глаз на золочёных шеломах и затейливо изукрашенных плащах прочих бояр, на их великолепных конях. Он восторгался этой пышностью и богатством. "На рати покрасуюсь", - вспомнились слова песни. Взгляд Жарислава, поражённый нестерпимым сиянием, метнулся и замер. Один боярин показывал другому меч, недавно сделанный киевским оружейником Матвеем. Рукоять меча блистала изумрудами и яхонтами, а клинок был подобен чистому ручью, в котором отразилась радуга. Кузнец Матвей ковал этот харалужный клинок из нескольких скрученных полос, переплетения горели узорами в клинке.
Всё новые и новые воины прибывали на площадь. Вот из ворот княжьего дворца, окружённый отроками и боярами, выехал воевода Коснячко. Он объехал полки, поставил над воинами-подолянами сотских и десятских. Около кожемяк задержался, оглядел Грома, успевшего разжиться топором и сулицей. Воевода расчесал пятерней длинную узкую бороду, задумался: кого над этими поставить? Он оглянулся на свою свиту, его взгляд упал на Изяслава. Вспомнил: князь приказал поставить его десятским. Воевода с самого начала презирал этого выскочку, и теперь ему в голову пришла неплохая мысль. Он подозвал Изяслава и, указывая на кожемяк, спросил:
