Филипп Боносский - Долина в огне
— Почему ты не на пикнике?
Бенедикт пожал плечами, — он не сумел бы объяснить, почему он ушел оттуда. Ему захотелось взять отца за руку, но вместо того он молча пошел рядом с ним. До них все время доносился праздничный гул, а когда они вышли на поляну, всеобщее веселье захватило и их. Ярко горели разноцветные фонарики, озаряя раскрасневшиеся лица и блестящие глаза, и у Бенедикта снова поднялось настроение. Он увидел Тони и на этот раз подбежал к нему и обнял за плечи.
— Не забудь, что в субботу мы играем против «Птичек-соек»! — строго напомнил Тони, глядя на него своими темно-карими глазами.
— Помню, помню! — засмеялся Бенедикт.
— Мы им всыплем, этим черномазым! — продолжал Тони, моргая длинными ресницами.
«Нехорошо так называть их», — покраснев, подумал Бенедикт, и его улыбка вдруг погасла. Он потупился.
— Знаешь, Тони... — начал было он, но прикусил губу. Его товарищ, не подозревая, в чем дело, доверчиво смотрел на него.
— Мы побьем их, если ты будешь играть, Бенни! — с гордостью заявил Тони.
Бенедикт на миг заколебался, встретившись с его восхищенным взором, но затем круто повернулся и, не сказав ни слова, ушел. Он был польщен и вместе с тем чувствовал себя виноватым.
Танцы были в разгаре. Он стал пробираться сквозь толпу людей, которые, смеясь, с увлечением хлопали в ладоши, и вдруг изумленно отпрянул: на полянке отплясывали польку его отец и мать! Лицо у матери было бледное, покрытое испариной, и, хотя она смеялась, видно было, что она страшно конфузится, зато отец, казалось, забыл обо всем на свете... Бенедикт быстро отошел и спрятался в толпе. Но взрывы радостного звонкого смеха звучали так заразительно, что он не устоял и вернулся обратно.
Перед ним мелькнуло лицо Джоя: с робкой улыбкой, застывшей на его мордашке, тот глядел во все глаза на невиданное зрелище — его родители танцуют! А Бенедикт не решался смотреть на отца. Наверно, он пьян, думал мальчик. Ему казалось, что матери должно быть мучительно неловко из-за этого. Однако выражение откровенного, безудержного веселья, которое он раза два уловил на ее лице, сбивало его с толку. Неожиданно ему пришло в голову, что когда-то в молодости его родители были вот такими, как сейчас, и у него даже рот приоткрылся от удивления.
Полька продолжалась. Его отец, возбужденный, с разгоревшимся лицом, выхватил аккордеон у музыканта и заиграл сам. Все с восторгом ему зааплодировали. Круг расступился, и в центре остался один отец; он играл и продолжал плясать. Вдруг из толпы стремительно выскочил маленький Джой и тоже пустился в пляс. Он носился по кругу вслед за отцом, в точности копируя его движения. Джой неистово выбрасывал вперед ноги, скрестив на груди худенькие ручонки. Бенедикт улыбнулся ему — он так любил его в эту минуту! — но Джой вдруг шлепнулся с размаху на землю. Грянул хохот. Джой растерянно поднялся — наверное, он больно ударился — и подошел к Бенедикту; тот обнял его за плечи.
А отец все плясал. Он кружился на каблуках, подпрыгивал, приседал, снова кружился. И все это время его аккордеон, которому откуда-то издали вторил другой, ни разу не сбился с ритма!
Когда он наконец остановился, раздался гром рукоплесканий и новый взрыв хохота. Из гущи толпы, хлопая в ладоши, выступил отец Дар. Его густые волосы вздыбились, как чудовищная копна. «Неужели отец Дар тоже намерен танцевать?» — подумал Бенедикт, и сердце его упало, когда старый священник пошел вприсядку, с трудом поспевая за аккомпанементом. Лицо отца Дара пылало, на багровой шее налились жилы. Отец Бенедикта играл все быстрей и быстрей, с лукавой улыбкой, — все быстрей и быстрей плясал старый священник, а зрители хлопали в ладоши все громче и громче!
Оглушительно грянули последние аккорды — будто дерево свалилось, — музыка оборвалась, и отец Дар торжествующе помахал рукой. От аплодисментов и смеха фонарики качались из стороны в сторону. Старик обнял отца и что-то ему сказал, а отец расхохотался и потряс в воздухе аккордеоном. Они хлопали друг друга по плечу, смеялись и кивали. Кто-то поднес им по стакану вина; они выпили залпом, и лица их еще больше вспотели и стали ярко-красными, как глянцевитые, румяные яблоки. Но вот аккордеоны заиграли новую мелодию, отец и старый священник вернулись в круг. Зрители обступили их стеной. Воротничок у отца Дара оторвался и болтался поверх его черной сутаны. Сначала они, заложив руки за спину, не спеша прошлись друг против друга на каблуках. Потом отец с грозным видом проплясал несколько тактов, и старый священник передразнил его. Отец принял вызов и вдруг выкинул неожиданное коленце, к которому старый священник отнесся как бы с пренебрежением. И между ними началось бурное состязание, — словно подхваченные вихрем, они закружились, заплясали под все нарастающий одобрительный гул. Бумажные фонарики колыхались, как от порывов буйного ветра. Воротничок отца Дара совсем оторвался, упал на землю; его затоптали в пыли, но никто этого даже не заметил. Волосы старого священника развевались в бешеной пляске.
И в этот миг Бенедикт увидел лицо отца Брамбо: оно возникло с неумолимой четкостью среди хаоса звуков, красок и запахов. Мертвенно-бледное, оно выделялось как шрам на фоне этого празднества. Отец Брамбо не отрываясь смотрел на его отца и на старого священника, потом оглянулся на стоявших вокруг людей — в глазах его промелькнул ужас, он отпрянул и растворился в толпе.
Страдание и отчужденность с такой силой отразились на этом лице, что сердце Бенедикта больно сжалось от сочувствия. Вот такое же лицо было у молодого священника, когда Бенедикт с гордостью показывал ему в первый раз долину — его приход и пастырский вертоград... Бенедикту захотелось остановить музыку, броситься к отцу Брамбо и как-нибудь его утешить...
Но он стоял, не сдвинувшись с места, словно прикованный к чужому страданию, пока аккордеоны не умолкли.
Тогда отец Дар взобрался на скамью, которую сколотил отец Бенедикта, и крикнул:
— Замолчите-ка все! Тихо!
Ему пришлось прокричать это несколько раз, да еще прибавить какие-то смешные словацкие ругательства, вызвавшие удивленный смех женщин. Наконец наступила тишина. Он простер над толпой руки.
— Ну, как? Все уже раскошелились? — вскричал он.
И мальчишки хором ответили:
— Не-ет!
— Деньги вашу пойдут на церковь, — продолжал отец Дар, — так что тратьте, тратьте все, что у вас есть! Бог вас не оставит... Перед вами разные кушанья и напитки... — Он умолк с невинным видом, и все понимающе захохотали. — Но, конечно, только не крепкие напитки, — добавил он. — Я хочу поблагодарить детей... — он остановился и строго посмотрел вниз, — за то, что они хорошо себя вели и слушались матерей. — Раздались выкрики шалунов, но отец Дар не обратил на это никакого внимания. — Я хочу поблагодарить отцов, которые смастерили столы и прилавки, и матерей, которые приготовили еду. Я рад, — громко провозгласил отец Дар, — что мы еще не разучились радоваться и веселиться даже перед лицом... всяких событий. Даже когда наши помыслы омрачены заботами. Но светлый день настанет! Будьте мужественны, не теряйте веры! Светлый день придет! Бог победит Маммону, ибо он сильнее! Бог вас не оставит, друзья мои! — Отец Дар остановился и вытер разгоряченный лоб, потом продолжал уже более спокойным тоном: — Этот пикник... этот праздник устроен по важному поводу: к нам приехал новый священник — мне в подмогу. Вы видели его в прошлое воскресенье. Сегодня мы пригласили его сюда. Он придет, он будет говорить с вами: откройте ему свои сердца! Он ваш пастырь: заботьтесь о нем, охраняйте его, будьте с ним ласковы. Помните — он молод; помните, что ему понадобится ваша помощь! — Отец Дар стукнул кулаком по открытой ладони. — Помогите ему! — крикнул он так громко, что на его голос отозвалось эхо. — Скажите ему, что бога можно найти и здесь. Да, здесь, в этой бедной долине, — среди вас, если поискать. Бог в ваших мозолистых руках; бог в вас самих. Он с вами, когда вы работаете у пылающих горнов, — а души ваши в руках господних!
Старый священник умолк. Голова его поникла, пряди волос свесились на лоб. Потом, устремив взор в толпу, он стал звать:
— Отец Брамбо! Где вы? Подите сюда, скажите несколько слов вашим прихожанам.
Он смотрел поверх голов, возвышаясь над всеми.
— Отец Брамбо!
Люди начали оборачиваться, искать глазами молодого священника. Бенедикт влез на стол и напряженно вглядывался в окружавшую их темноту. Ему показалось, что в проблеске света он видит, как кто-то быстро идет по склону холма, спешит прочь отсюда, и черные полы сутаны развеваются, подымая облако пыли.
Бенедикт не слушал больше отца Дара. Спрыгнув со стола, он поднял с земли затоптанный воротничок старого священника, сунул к себе в карман и стал проталкиваться сквозь толпу. На опушке леса он заметил Джоя, — тот растерянно стоял под дикой яблоней, а потом обошел ее в поисках исчезнувшего козленка. Бенедикт прошел стороной по тропинке вдоль заброшенных шахт, — глубокие шурфы угрожающе зияли у самых его ног. В кустах слышались шорохи, высоко над головой, выгнувшись, как арбузная корка, висел тоненький месяц. Мальчик уходил все дальше, музыка затихала вдали, и боль в его сердце тоже утихала. Неотступно стоявшее перед ним бледное лицо отца Брамбо растаяло в темноте, словно последняя вспышка церковной свечи. Мимо него, задевая крыльями за ветви деревьев, неуклюже пролетела сова. Бенедикт достал из кармана воротничок отца Дара, стряхнул с него пыль и разгладил его...
