Николай Ульянов - Атосса
Скоро палатка наполнилась пьяными голосами, раздались сверлящие звуки костяных дудок, глухие удары в барабан. Завязались споры и похвальба подвигами.
Тогда Скопасис велел Никодему выйти на середину. Никодем ждал этого и с жаром стал рассказывать вождям о нашествии царя царей. Он рассказал о великом числе войска, коней и колесниц, описал несчетное количество ослов, быков и мулов, но когда упомянул про мост такой длинный, что с одного его конца едва можно различить человека, стоящего на другом, среди вождей начался смех.
Скопасис нахмурился.
— Подними свою руку, — сказал он Никодему, — пусть видят все, что ты был на царском суде и выдержал испытание огнем и железом.
Никодем поведал, что другой такой же длинный мост перевезен на кораблях через море и поставлен на Истре. Через него войско Дария вторгнется в скифскую землю.
Смех усилился. Особенно смеялся вождь траспиев, самый заносчивый и непочтительный в обращении с царем. Он развалился на волчьей шкуре, запрокинув лицо в войлочный купол палатки, борода его прыгала от смеха. Тогда Скопасис, бледный, поднялся и прежде чем гости опомнились — копье его, сделав большую дугу под сводом, с хрустом вонзилось в грудь траспию. Люди вскочили, хватаясь за оружие, а в палатку ввалилась толпа воинов царя. С минуту все стояли, как барсы перед прыжком, ища глазами противника и оскалив зубы. Опомнившись, Скопасис воскликнул:
— Он заплатил за свою дерзость, а вы пируйте и не жалейте об этой собаке.
Он велел принести кратеру, расписанную черным лаком, завезенную в Скифию, может быть, самим Никодемом, и приказал наполнить из нее свой кубок.
— Вот я поднимаю чашу с заморским вином. Кто думает одинаково со мной и не таит на меня зла — отопьет из нее.
Отхлебнув душистого, захватывающего дух вина, он пустил чашу в круговую. Но один из приезжих вождей поперхнулся. За ним другой. Красный от гнева царь обратился к воинам:
— Вы видите их двоедушие? С сердцами, полными черных замыслов, они пытаются пить из чаши дружбы!
Воины закричали, замахали оружием. Никодема грубо толкнули так, что он отлетел к ногам царя и, поднявшись, увидел спины людей, кольцом окружавших Скопасиса. В шатре стоял вой, лязг железа, треск ломающихся копий. Гости оказались прижатыми к стене. Их беспощадно избивали. А в палатку валили новые толпы.
Вожди карабкались по деревянным ребрам остова под самый купол и падали оттуда, как перепела, пронзенные стрелами. Другие разрезали войлочные стены, пытаясь выскочить наружу, но там их побивали каменными палицами. К Скопасису неслись клятвенные уверения, обещания богатого выкупа, простирались руки, умолявшие о пощаде.
С остановившимся взором, ничего не понимая, Ни-кодем шатался, как пьяный. Он застыл в ужасном сне, а когда очнулся, палатка пустела. Открылись забрызганные кровью стены, яства, смешавшиеся с мозгами, полуотрубленные головы, торчащие из ребер копья. Два рыжих скифа добивали раненых.
Не успели убитых привязать к конским хвостам и выволочь в степь, как пришла весть, что на Истр прибыло столько врагов, сколько скифский ум не в силах сосчитать.
В походе
I
Персы всю жизнь воевали в странах с твердой почвой. Ступая по мощеным дорогам Вавилона, по каменистым ущельям Кавказа и Тавра, по затвердевшим пескам Сирии. Они привыкли слышать дрожание земли от своей поступи. В степях их топот поглощался травой и мягким, как ложе, грунтом. Колесницы чуть возвышались над ласкавшимися головками стеблей; бронзовые колеса, врезываясь в почву, не издавали ничего, кроме скрипа.
Дарий хмурился. Особенно невыносим был вид коней, когда-то рвавшихся из упряжи, а теперь умиротворенно шедших по брюхо в цветах. Он велел вытянуть войско в колонну. Впереди пошли конница и верблюды, а по примятой ими траве двинулись колесницы, оставляя за собою полосу взрытой земли. Пешее войско месило ее, растаптывало в пух, обращало в пыль, поднимало в воздух и окутывалось тяжелым дымным облаком. Сотни тысяч ног вытаптывали и выбивали жирную землю до тех пор, пока под нею не открылись бурые пески. Задние полки шли по песку. Он вырывался в степь при каждом дуновении, засыпая ненавистные травы. Аравийская пустыня вставала из-под скифского чернозема.
— Это первая борозда, проведенная плугом твоего могущества, — сказал царю Ариарамн. — Скоро вся Скифия будет вспахана и там, где ты пройдешь, не вырастет ни одна былинка.
Но победив траву, Дарий не вернул величия своему войску. Справа и слева подстерегали степные пространства, десять китов заходили с края небес, собираясь пожрать вселенную, а с другого края, белее пены, поднимались шлемы несметного воинства. Оно встало горной грядой, охватившей весь восток. Плыли синие глыбы, величиной с Олимп. Жрец Диауса, молчаливый индус, был взволнован всем совершавшимся над головами. Дарий приказал ему внимательно следить за скифским небом. Напор туч, шедших с непреодолимой мощью, был неприятен царю.
Но особенную тревогу испытывал он в те дни, когда небо было чистым и только на самом горизонте стояла маленькая круглая точка. Она всегда возникала на одном месте, точно ее ставили для наблюдения за Дарием.
Однажды, после захода солнца, там, где она стояла, вспыхнул свет, как от зажженного костра. Край неба густо залило кровью.
— Если бы зажечь Вавилон, — говорили люди, — то и тогда зарево было бы меньше.
Индусы шопотом передавали, что горят жилища богов. Ненавидевшие Дария и его поход стали сеять смуту, запугивать трусливых, уверять, будто на войско надвигается кара, ниспосланная за дерзкое намерение царя достигнуть края вселенной.
Когда зарево разрослось до ужасающих размеров, показался кусок раскаленного железа. Он принял форму диска, медленно выталкиваемого снизу. Громадный, кровью налитый шар отделился от земли и поднялся в воздух. Тогда в наступившей тишине раздалось пение, сопровождаемое звуками систра и барабана.
— Яуху! Яуху! — кричали египтяне. Индусы тоже узнали Сомму. Все, поклонявшиеся луне, славили ее восход.
Когда песнопения раздались на множестве языков, Дарий приказал запретить молебствия. Вестники поскакали по всему лагерю и от них узнали, что эта луна не та, которая восходит в Персиполе, светит в Саисе и озаряет Сарды, а другая, скифская луна, враждебная царю и его народам.
II
Молодой скиф шел, прикованный длинной цепью к колеснице. На ночь ее ставили подле звездного шатра Атоссы и царица, ворочаясь на бессонном ложе, слышала лязг оков своего пленника, ощущала его присутствие, как близость льва или леопарда. Подходить к нему боялись. Он пинком ноги чуть не убил карлика, приблизившемуся воину выдрал бороду и свернул лицо на сторону. Не притрагивался к пище и, когда ее ставили поблизости, отбрасывал прочь. Ждали, что умрет с голоду.
Атосса пригрозила прогнать Эобаза, если со скифом произойдет недоброе.
— Лучше бы тебе, великая царица, дать мне на воспитание свирепую змею, чем это порождение Аримана. Скоро раб твой совсем лишится рассудка через это чудовище, — вопил Эобаз, простершись у ее ног.
Но однажды скиф сломал клетку с фазанами и, схватив птицу, пожрал ее, разорвав на части. Когда об этом сказали Эобазу, он велел ставить клетку с дичью возле пленника. Потом, вместо нее, явилась телега со снедью, плотно укрытая и завязанная ремнями. Выбрав минуту, скиф разрывал ремни, оттягивал тяжелые воловьи кожи и похищал с воза куски вяленого мяса.
Железное кольцо натерло ему шею до крови. Атосса велела снять цепь и приставила к пленнику пятерых воинов. Но. скиф не пытался бежать, он также покорно шагал за колесницей, как будто продолжал оставаться прикованным к ней.
Так шли дни за днями. Персы углублялись в степь.
Сначала тянулась неровная местность, чувствовалась близость Понта по долетевшим струям соленого ветра и белым чайкам. Потом пошла плоская необозримая гладь. Открывалась подлинная Скифия с дремотным колыханием трав, жужжанием шмелей, криками коростеля, стадами зубров, сайгаков и кабанов, с тучными дрофами и с серебряными трубами лебедей в речных заводях. В степях стояла знойная весна: зацвел ковыль, жеребились дикие кобылицы и, предводительствуемые вожаками, повели жеребят на заветные пастбища. Иногда, совсем близко, из вькокой травы поднималась задорная морда степного коня.
Атосса шла в самой гуще пешего войска, в клубах пыли, в потных испарениях. Большую часть пути сидела в закрытых носилках, пропитанных благовониями. Но она хотела видеть степь и потребовала, чтобы ей позволили идти в передовой линии. К удивлению Эобаза, представшего перед царем с этой просьбой, Дарий не стал противиться. При имени Атоссы он испытывал теперь глубокую горечь и редко посещал ее. Непроницаемое лицо, взгляд, полный затаенных чуждых мыслей — вот, что осталось от прежней царицы — его вдохновительницы. Дарий рассказывал ей, как скифы день и ночь бегут перед ним, не смея оглянуться и посмотреть на стальную поросль мечей и копий, заменивших траву в их степях, как он настигнет их у Гипаниса или у Борис-фена, истребит воинов и поведет закованных жен и детей в рабство. Он не остановится после этого, но пойдет в загадочные земли Гелонов, одноглазых Аримаспов, дойдет до самых гриффонов, охраняющих золото, и посетит земли счастливых гипербореев. Потом он достигнет края земли.
