Елена Крюкова - Русский Париж
Ее жгли глаза мужчины, похожего на смуглого ангела. Безумный взгляд, обреченный. Он быстро махал кистью по холсту, будто опаздывал, будто бежал от пожара, от гибели. Ее гладили глаза усатого франта — боже, таких усищ не видала она никогда! Ее сверлили глаза маленького мужчинки, почти карлика, он тоже спешил, ударял кистью, как шпагой. Выпад. Еще выпад! Сраженье! Искусство — это сраженье. Кто выиграет? Кто победит?
Самый сильный, в чем вопрос.
Ольга выгнула спину. Стать танцорки, профиль святой. Красное знамя на плечах — может, она прикатила из Совдепии? Хорошо говорит по-французски, но не безупречно. Господа, глядите, как блестит плечо! Как кожура граната. Она сама похожа на гранат: смугла, и губы темно-алые, и сладкие, должно быть. Молчите, господа, работайте!
Художники работали. И время остановилось.
Опять пошло, когда Кудрун, раскачиваясь жирным колоколом, прошлась мимо выставленных на обозренье холстов.
Ее портреты. Портреты Ольги Хахульской.
Ее написали маслом на холстах настоящие художники, здесь, в Париже!
Облизнулась, как лиса. Стянула с плеч красную бархатную тряпку.
Кудрун остановилась около холста Пако Кабесона. Сдернула с толстого пальца бирюзовый перстень — и подала Пако.
Все закричали: «Пако! Пако!». Испанский карлик бросил на пол кисти и палитру и подошел к Ольге. Он ростом ей по грудь. Он победил. Бирюза Стэнли у него на руке. Поцеловать этого скотчтерьера?! Никогда!
Пако встал на цыпочки. Закинул руку Ольге за шею. Пригнул ее голову грубо. Впился губами ей в губы. Она и пикнуть не успела.
Игорь видел это. Он сидел на венском стуле за портьерой. Надвинул на лоб краденый мусульманский берет. Тень от портьеры ложилась ему на лицо и колени. Он здесь никого не знал, и его не знал никто. Узнает ли когда?
Завели граммофон. Самые модные пластинки ставили.
Шимми сменял кэк-уок, чарльстон — томное танго. О, танго Освальдо Пульезе, какое ты чудо! Женщины откидывались назад, будто хотели упасть, мужчины ловили их на лету, и женские ноги дерзко вздергивались, юбки ползли вверх, обнажая бедра. Медленно, страстно, все ближе! Это любовь, только не лежа, а стоя. Это танец тоски и признанья.
Задыхайся и танго танцуй. На том свете не потанцуешь!
Все, все — лишь здесь и сейчас. Танго страсти, а может, ты танго смерти? Если изменишь — кинжал под полой. Поглядишь на другого — застрелю! Ножи, револьверы и яд, вы перед страстью бессильны. Это все обман. Все музыка. Головы кружит.
Одни танцуют, другие беседуют. Каждому свое.
— А вы слышали, в Германии кавардак? Молодежь сбилась в новую партию.
— А, идеи фашизма! Эта мода пройдет. Нечего беспокоиться. Ну и что, Муссолини убил пять евреев и замучил десять кошек? Христа распяли — и то народ не плакал!
— Говорят, у них фюрер.
— В России вон тоже: один вождь, другой.
— И что? Вы против социализма?
— А вы представляете себе Францию социалистической?
— Я? Нет. Ха, ха, ха!
— Господа, ни слова о политике!
Сняли с граммофонного диска пластинку. Захлебнулось танго маэстро Пульезе. Теперь — быстрый фокстрот!
И фокстрот станцевали.
— А теперь — экзотика, медам, месье! Индийские танцы! Бхарат натьям! С жестами мудра! Классика!
На середину зала вышла девочка, удивительно наряженная. Широкие, ярко-розовые шаровары. Расшитая золотом и серебром кофточка-фигаро. На голове — странный убор в виде огромной митры, унизанный крупным жемчугом; лоб обнимает золотая цепочка, в цепочке пылает красный, гладко обточенный кабошон. Звенят браслеты на запястьях. И на лодыжках — звенят. Босая. Ногти на руках и ногах, ступни и ладони разрисованы мелкими красными узорами. Будто ногами, руками давила ягоды. И сок не смыла.
Прелестная кукла. Мастер, мастер делал ее. Изящно сработал. О, и двигаться как грациозно умеет! Одна куколка пляшет, другие куклы бьют в ладоши.
— Кто это?
Хилл наклонился к мадам Стэнли, пощекотал ее щеку усами.
— Индуска. Звать Амрита. Приемная дочь Дурбин. Приятная крошка, а? Танец Парвати!
Девочка в розовых шароварах присела, раздвинув ноги. Это жест близости к земле, Ольга знала это. Испанский карлик, живчик, не отставал от нее. Вился вокруг, как пчела над медом. Она отмахнулась: подите прочь! Пако упрямо ухаживал: нес от накрытого рядом с бильярдным стола бокал с шампанским, разрезал апельсин ножом — шкурка в виде морской звезды.
Игорь глядел из-за портьеры, сжимал в кармане две железяки: револьвер и браслет.
Танец Парвати закончился. Все захлопали. Стэнли довольно курила. Игорь, прикрыв беретом пол-лица, ринулся к индуске, за руку — цап! — и поволок за собой, к подоконнику.
Уселись оба на подоконник. Игорь задернул портьеру.
Вытащил из кармана серебряную змею.
Хоп! — ловко надел браслет на руку девочки.
— На! Твое!
Зачем так поступил? Не мог себе объяснить. Мысли метались. Прощай, змея, а так хотел продать! За такую массу чистого серебра в ювелирной лавке много бы дали.
— О! Гран мерси!
Оба плохо говорили по-французски. Оба так недавно в Париже. Еще не научились. Индуска говорила побойчей, чем он.
— Кто вы?
Игорь водил глазами по коричневому лицу девочки. Все коричневое, шоколадное: губы, скулы, щеки, лоб, глаза. Вспомнил московский темный шоколад от Эйнема, и детская забытая сладость повисла, растаяла на губах. Выпить шампанского, что ли?
Еще раз не подойдет к столу. Вдруг Ольга узнает его!
— Я? Бродяга. Никто!
— И дарите такую… такой…
Она не знала, как по-французски «браслет».
— Это браслет моей матушки.
Наврал, а она поверила. Наклонилась и смешно, по-детски поцеловала его.
— Где вы живете?
— Нигде.
— Никто, нигде, о, как печально! — Она смеялась шоколадными губами. — А где же будете жить?
— Здесь. Под бильярдным столом. Попрошу мадам Стэнли, она разрешит.
Теперь и он смеялся.
Смеялся — и пытался расслышать, о чем говорит этот испанский, перемазанный масляной краской уродец Ольге. Его Ольге.
Пако держал Ольгу за руку. Если бы могла, она бы оглохла на время. Чтобы не слышать того, что Пако лепетал ей.
— Выходи за меня! Не пожалеешь. Я богатый! Мои холсты продаются направо и налево! Я выстроил себе огромную виллу у моря. В Санари, близ Ниццы! Поцеловал тебя — и теперь вкус твоих губ не забуду! Не могу уже без тебя, слышишь!
Ольга не знала, хохотать ей или плакать. На них, любопытствуя, смотрели. От них отворачивались, пили шампанское, курили. Рядом с ними целовались. В салоне мадам Стэнли царили свободные нравы.
Пако закурил, их обоих окутал табачный дым. Я сижу в дыму, как в шубе из чернобурой лисы, подумала Ольга.
— Согласна.
Сказала это тихо. Пако не услышал.
«Я никогда больше не буду подметать за деньги. Варить за деньги. Убирать за деньги. Я не буду даже умирать за деньги. И танцевать за деньги больше тоже не буду. У меня будут деньги. Будут деньги!»
— Что, что? Повтори!
— Согласна! — крикнула Ольга пронзительно, и мальчик в сером мышином смокинге от испуга выронил из рук бокал с шампанским. Бокал разлетелся вдребезги. Шампанское растеклось по полу.
— На счастье, — прошептал уродец восторженно.
* * *Игорь и индуска глядели друг на друга. Рты бросали слова, а беседовали глаза и души.
Им было все равно, что говорить. Им тепло было друг с другом.
— Кто твои родители?
— Я сирота.
— Тебя часто приглашают выступать?
— Второй раз. Здесь. Мадам Стэнли сказала, что меня будут снимать на кино! Простите… в кино!
— О, кино! Отлично!
— Мадам Стэнли хочет поехать в Индию и Тибет. Снять там фильм о Востоке. Она сказала — к ней приедет из Германии женщина. Она снять… снимать… кино. Ее зовут Ленни Риттер. В Германии жить плохо. Сюда приходит один человек. Он пишет книги. Его зовут… о, забыла. Интересный! Да, Россель. Убежал из Германии. Его хотели сжечь в печи за его книги!
— Где, где?!
— В печи. В такой специальной тюрьме. Там держат много людей, изучают их, бьют их. Потом сжигают. Так в Германии. Мадам Стэнли мне говорила. И еще маман.
— Так у тебя есть мать? Она индуска? Она жива?
— Есть. Чужая мать. Не знаю, как это по-французски.
— Неродная.
— Неродная.
— Приемная!
— Да, приемная.
— Хочешь шампанского? Тогда принеси два бокала. Мне и тебе.
Индуска улыбнулась. Слишком белые зубы; слишком смуглые щеки. Совсем ребенок.
— Я не хочу вина. Я не пью вина. Я хочу конфету.
Она подошла к столу, взяла две конфеты и апельсин и вернулась.
Ели конфеты. Игорь очистил апельсин и выбросил кожуру в кадку с фикусом. Разломил фрукт надвое. Глядел, как девочка жадно ест, утирает сок с подбородка. Рука коричневая, а ладошка розовая. Как у обезьянки.
