Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар - Роман роялиста времен революции :
Добравшись до своей депутатской скамьи, Анри избавился отъ ожесточеннаго народа только для того, чтобы очутиться среди еще болѣе ожесточеннаго Собранія. Мирабо и его друзья обходили группы, то отдавая приказанія, то ободряя, то шепотомъ сообщая какую-нибудь ужасную весть.
Для Мирабо этотъ "grippesou genevois". какъ онъ обыкновенно называлъ Неккера, вдругъ превратился въ фетиша. "Съ ужасомъ приходится думать о той безднѣ, въ какую низвергнуто отечество съ удаленіемъ этого великаго человѣка", говорилъ онъ.
Этотъ день въ Собраніи, какъ и на улицѣ, могъ быть только днемъ битвы.
Мунье, Тарже, Лалли тотчасъ же возвѣщаютъ о посягательствѣ:
— Ахъ! — восклицаетъ Лалли своимъ слезливымъ тономъ, — скажите вы, члены общины, когда вы проливали надъ нимъ (Неккеромъ) ваши чистыя слезы, скажите, развѣ онъ имѣлъ видъ заговорщика…
Нечего сказать, нашелъ время для трогательныхъ словъ! Передъ слезливостью "самаго толстаго изъ чувствительныхъ людей" Анри не смотъ удержаться. Онъ вскочилъ на трибуну. Въ нѣсколькихъ словахъ онъ разсказалъ, въ какомъ лихорадочномъ состояніи онъ оставилъ Парижъ:
— Кровь лилась въ эту ночь, — воскликнулъ онъ;- мы идемъ между двумя подводными камнями, одинаково опасными — неистовство народа и предпріятія враговъ общественнаго благополучія… Аппаратъ насилія, которымъ насъ окружаютъ, не можетъ насъ поколебать. Но также и возбужденіе народа не должно увлекать насъ…
"Мы не можемъ не признать за королемъ права выбора его министровъ. Какія бы соображенія ни побуждали насъ сожалѣть о тѣхъ, которые уходятъ… мы не должны стѣснять заявленій королевской власти… Какъ! неужели мы посягнемъ наложить руки на скипетръ?..
Это была благородная рѣчь. Вооружившись своей конституціонной фикціей, Анри надѣялся смирить всѣ смуты, успокоить всякія злобы. Но если, съ одной стороны, раздались апплодисменты, съ другой послышался ропотъ. Крики, запросы такъ и перекрещивались. Анри никого не успокоилъ. Напротивъ, онъ разнуздалъ страсти этого собранія, которое хорошенько не знало, ни чего оно хочетъ, ни къ чему стремится. Да зналъ-ли онъ это и самъ, когда закончилъ свою рѣчь слѣдующими революціонерными словами:
— Призванные королемъ, котораго мы любимъ, чтобы возродить государство, сблизимъ тѣснѣе узы, связующія насъ, оставшись неизмѣнно вѣрными резолюціи 20-го іюня, которая призываетъ насъ всѣхъ къ общимъ обязанностямъ…
— Да, поклянемся… поклянемся мы, всѣ сословія вмѣстѣ, быть вѣрными этимъ постановленіямъ, которыя только однѣ въ настоящее время могутъ спасти королевство. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вирье предлагалъ въ новомъ изданіи тотъ же Jeu de paume. Въ то время какъ де-ла-Рошфуко бросился ему въ объятія, а Клермонтъ-Тоннеръ восклицалъ: "Или конституція, или насъ не будетъ…"; въ то время, какъ духовенство и дворянство роптало, а третье сословіе безумно апплодировало, вошелъ курьеръ съ письмомъ, которое разомъ положило конецъ всѣмъ спорамъ:
"…Въ Пале-Роялѣ толпа громадная… 10 тысячъ человѣкъ вооруженныхъ… Они заявляютъ, что идутъ въ Версаль… Всѣ заставы разрушены… застава Трона горитъ… у всѣхъ зеленыя коварды… говорятъ, всѣ тюрьмы будутъ раскрыты".
Можно-ли себѣ представить, что для того, чтобы предотвратитъ эту страшную опасность, депутаты не придумали ничего лучшаго, какъ послать 40 человѣкъ изъ своихъ къ королю, чтобы умолить его отозвать войско… "присутствіе котораго раздражаетъ отчаяніе народа?"…
Если король уступитъ, вторая депутація немедленно отправится возвѣстить мятежникамъ "утѣшительную вѣсть"… Такъ это и значится въ "Moniteur".
У Анри, который не входилъ въ составъ депутаціи, было нѣсколько свободныхъ часовъ. И вотъ онъ летитъ въ Парижъ въ страхѣ за жену и дѣтей. Но каково его удивленіе — онъ застаетъ всѣхъ въ улицѣ Вареннъ въ отличномъ настроеніи!
Только одна герцогиня повидимому не была въ восторгѣ отъ обращенія графа д'Артуа съ Неккеромъ:
— Ты куда лезешь, предатель-чужестранецъ? Развѣ твое мѣсто въ совѣтѣ, с…? Убирайся въ твой городишко или ты погибнешь отъ моей руки… — кричалъ графъ, стараясь заслонить рукою женевцу дверь кабинета короля.
Выходка графа д'Артуа свидѣтельствовала, до какого діапазона дошли враги Неккера. Его смѣщеніе было для нихъ сигналомъ всевозможныхъ реакцій. Однимъ махомъ будутъ стерты съ лица земли и Собраніе и парижская сволочь, будетъ возстановлена самодержавная власть, будетъ пополненъ дефицитъ. Епископъ де-Памье придумалъ уже какія-то кредитныя деньги, чтобы совершить это чудо.
И вдругъ король, своимъ отношеніемъ къ дѣлу, точно подтвердилъ эти химеры. Депутація Собранія, принятая послѣ долгаго ожиданія, была встрѣчена сухо. Не только она не добилась того, чтобъ войска были отозваны, но Людовикъ XVI приказалъ депутатамъ остаться въ Версали, гдѣ присутствіе ихъ могло быть необходимо для важныхъ дѣлъ, "послѣдствія которыхъ, — прибавилъ иронически король — я прошу васъ имѣть въ виду"… Анри не зналъ этого отвѣта, — но онъ зналъ, что, каковъ бы ни былъ отвѣтъ Людовика XVI, онъ не удовлетворитъ ни Собраніе, ни улицу.
"Революція, — писалъ онъ, — настала для націи, и m-me Роганъ должна знать, что даже если бы реакція взяла верхъ на время, то господствовало такое отвращеніе къ возврату прошлаго, что новыя междоусобія неминуемы".
Но что могло быть общаго между этимъ ораторомъ, и его безнадежнымъ ослѣпленьемъ вѣрностью и преданностью?..
Анри говорилъ, говорилъ долго. "Какъ видно, никто не слыхалъ меня", — замѣтилъ онъ… Никто не соблаговолилъ ему даже отвѣтить. Это уже былъ не прежній гнѣвъ… "въ глазахъ m-me де-Роганъ искрилось презрѣніе"…
Между герцогинею и Анри въ мгновеніе ока оказалось "то безнадежное разстояніе, которое дѣлало ихъ совершенно чужими другъ другу". Она отдалась прошлому, онъ ринулся въ будущее. Его благодѣтельница напоминала собою статую, которая вдругъ обернулась бы сразу вся. Анри понялъ, что отнынѣ между нимъ и этимъ мраморомъ все кончено. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Его дочь продолжаетъ это печальное повѣствованіе:
"… Мой отецъ едва ли зналъ, что дѣлалъ, отправляясь въ Версаль… Въ свою очередь, не внимая мольбамъ моей матери, онъ уѣхалъ.
"Онъ уѣхалъ, почти не отвѣчая ей, она тоже сознавала, что прошлое рушилось и хотѣла бѣжать съ отцомъ. Но онъ былъ неумолимъ.
"Не имѣя возможности разсчитаться за долгъ счастливаго прошлаго, она хотѣла, чтобы мы расквитались за него. Заботы моей матери были необходимы для m-me де-Роганъ… Увезти ее было бы со стороны моего отца местью недостойного его благороднаго сердца. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И съ этихъ поръ въ отелѣ де-Роганъ Вирье сталъ невиденъ, онъ появлялся точно тайкомъ. Тотъ, кто былъ въ домѣ какъ сынъ, появлялся мелькомъ, чтобы поцѣловать жену, детей… Ему суждено было еще разъ встрѣтиться съ герцогиней… на этотъ разъ въ послѣдней сценѣ агоніи.
III.Вернувшись ночью въ Версаль, Анри засталъ въ Собраніи настоящее возмущеніе. Для того, чтобы подчеркнуть свою дерзостъ по отношенію къ королю, оно избрало Лафайетта своимъ вице-президентомъ. Человѣкъ, которому нѣсколько дней позже предстояло сказать Фрошо: "Я побѣдилъ короля Англіи въ его могуществѣ, а короля Франціи въ его власти", могъ достойно председательствовать въ собраніи мятежниковъ. Послѣдніе объявили, что они не разойдутся и подъ предлогомъ обсужденій дѣлъ, просидѣли ночь съ 13 на 14 іюля.
Въ дѣйствительности же они не расходились для того, чтобы спастись отъ государственнаго переворота, на который такъ сильно разсчитывали m-me де-Роганъ и ея друзья.
Но они ожидали слишкомъ многаго отъ Людовика XVI. Нерѣшительный, какъ всегда, онъ отложилъ всякое дѣйствіе на завтра, какъ будто во время Революціи король можетъ разсчитывать на завтрашній день. Вирье, вернувшись въ Версаль, долженъ былъ пройти только черезъ залъ для того, чтобы попасть въ свой piedаterre въ улицѣ Petites Écuries. Но эта квартира была слишкомъ близка къ дорогѣ въ Парижъ, чтобы онъ могъ въ ней оставаться чуждымъ тому, что творилось.
Съ разсвѣтомъ около Собранія началось движеніе. Со всѣхъ сторонъ сновали любопытные, напуганные люди, къ которымъ присоединялись депутаты, чтобы объяснять малѣйшій шумъ, чтобы прислушиваться ко всякому слуху.
Одни увѣряли, что слышатъ пушечную пальбу, другіе, что увѣрены въ этомъ, нѣкоторые даже ложились на землю и прислушивались, приложивъ ухо къ землѣ…
Болѣе, чѣмъ когда либо, какъ это видно изъ замѣтокъ Анри, ему были отвратительны всѣ эти страхи. Но есть жестокій способъ быть выше событій — это обозрѣвать ихъ съ высоты безграничной печали. Для Анри драма происходила не въ Парижѣ, не въ Версали, но въ его сердцѣ; онъ самъ сознается, что совсѣмъ иначе думалъ о своемъ личномъ несчастіи, "чѣмъ объ опасностяхъ, которымъ подвергалось общественное дѣло". Впрочемъ и всѣ вокругъ него противорѣчили другъ другу. Одни говорили "о 300.000 вооруженныхъ гражданъ въ Парижѣ, которые рѣшили погибнуть подъ развалинами города…", другіе — "о Варѳоломеевской ночи патріотовъ"…
