Гурам Батиашвили - Человек из Вавилона
— Нет, визит Варданисдзе оказался кратким… Потом… потом она посетила покои мамиды[17] Русудан, там пообедала, весь день они провели вместе, вместе и молились.
— Весь день? — уточнил Джорджикисдзе.
— Да, весь день, — на миг задумавшись, отвечал Абуласан. — К ним ненадолго заходил Бакар Бакарисдзе. Больше никто. Оттуда она отправилась в опочивальню.
— Выходит, у царицы было достаточно времени! — воскликнул Джорджикисдзе.
— Это так, — подтвердил Абуласан.
— А сегодня?
Абуласан задумался:
— Утром она принимала Отаго Шервашидзе, цхумского эристави, они долго совещались, царица собирается строить пристань в Цхуми[18]. И пожалуй, больше никто во дворец не являлся. Обедала царица с мамидой Русудан. Она и сейчас у нее.
— А это означает, что царица не получала никакого послания, — заключил Джорджикисдзе.
— Похоже, так, но… — Парнавазисдзе поднялся с кресла, сделал несколько шагов, чтобы размяться, — царица очень любит мамиду, а Русудан — женщина мудрая. Может быть, и вчера, и сегодня они только и говорили что об этом письме. Тебя она не позвала, Абуласан, спешить ей некуда, надо сперва с мамидой посоветоваться, — и Парнавазисдзе уставился в точку на полу, а Габаон, воспользовавшись паузой, сказал:
— А там не о чем советоваться, если эта история дошла до ушей царицы…
— Безусловно, мамида непременно посоветует ей отказаться от Боголюбского. Да что там какой-то княжич, бражник и пачкун, выдворенный из своей земли, сам великий князь Киевский Изяслав Мстиславович оказался никудышным зятем царя Димитрия! И Русудан это известно лучше всех! Возможно, Тамар уже велела Занкану возвращаться домой — нечего, мол, тебе там делать.
Эти слова Парнавазисдзе вызвали целую бурю чувств у Абуласана:
— Это как же! Царский дарбази сказал свое слово, и царица не может пренебречь им! Она обязалась выполнять решения дарбази!
— Не думаю, что царица осмелится сделать это, — поддержал его Джорджикисдзе, — вряд ли!
Парнавазисдзе запустил руку в бороду, почесал подбородок:
— О восстании Кутлу-Арслана начинают забывать, а царица с каждым днем обретает все большую силу. Не исключено, что именно сторонники Кутлу-Арслана в один прекрасный день посадят нас за решетку.
— Получается, иудей нас предал? — воскликнул Джорджикисдзе. — Почему ты молчишь, Абуласан?
— Если он послал письмо царице — это предательство! Предательство требует отмщения, и о возмездии мы должны подумать сегодня же!
— Ежели он нас действительно предал, он заслуживает наказания, но… — похоже, Парнавазисдзе начал сомневаться.
— Вы не правы, достойные мужи, — спокойно произнес Габаон, — вы идете неверным путем.
— Это почему же? — Джорджикисдзе не понравилось, что решение о наказании откладывается.
— Мы послали Занкана Зорабабели в страну половцев за женихом для царицы Иверии. Так ведь? — Габаон оглядел своих единомышленников. — Он доехал до места, увидел Боголюбского, ну не понравился он ему — бражничает, ничем другим не занимается. Что делать Зорабабели? Везти Боголюбского в Грузию? Нет, он поступает по-иному, и, на мой взгляд, абсолютно верно. Он сообщает нам: я ехал за одним человеком, а встретил совершенно другого. Как быть? — спрашивает он нас и теперь ждет нашего указания — либо письменного согласия.
— Выходит, он умнее нас? — воскликнул Джорджикисдзе.
— Ну почему же! Зорабабели — человек осторожный, трезвомыслящий. Он не хочет, чтобы завтра его упрекнули в том, что он привез бражника, вот и спрашивает нас, нужен ли нашей царице такой муж, — уточнил Габаон.
— А почему он спрашивает и, если спрашивает, какого ответа ждет от нас?! — не унимался Джорджикисдзе.
Абуласан встал, подошел к шандалу и стал убирать потеки воска со свечи.
— Ну и пусть спрашивает: он и сам знает, иной — бражничает, другой глух, как тетерев, третий страдает половым бессилием, но все они властвуют. — Абуласан почистил свечу.
— А зачем предлагать царице в мужья пьяницу, — со злостью спросил Габаон, — кто возьмет на себя такой грех?!
— Тогда согласимся на византийского царевича и примем как спасение все те мучения, которым подвергнут нас его оруженосцы!
— А я хочу сказать вам другое — не исключено, что этот русский княжич и не пьяница вовсе и… — Джорджикисдзе прервал себя на полуслове.
— И Занкан все это придумал? — сощурив глаза, закончил за него Абуласан.
— Нет, Занкан не пошел бы на это, но… мы прекрасно знаем Иванэ Палаванди, человека жадного и жестокого, и коварный Саурмаг Павнели также прекрасно известен нам, равно как и знаменитый Тарханисдзе, которого на козе не объедешь, но мы не знаем, что они могли предпринять, чтобы заставить Занкана написать это письмо. Разве нельзя предположить, что они велели Занкану написать это письмо, чтобы напугать нас и принудить отказаться от Юрия Боголюбского?!
— Действительно, допустим, наши враги как-то надавили на него… сохранил бы Зорабабели верность нам и стране?
В зале воцарилась тишина. Вельможи предались размышлению. Горьким было это размышление: все четверо пытались представить себе, что может последовать за их отказом от Юрия Боголюбского как вероятного жениха для царицы Тамар и как изменится их жизнь.
— Клянусь Богом, не могу понять, что это значит — предаваться бражничеству? Как может человек избрать лучшим своим другом вино?! — воскликнул Парнавазисдзе после долгого молчания.
— Я тоже не слышал о таком — зачем, почему человек должен поступать так? — проговорил Габаон.
— А я вот слышал: есть люди, для которых вино дороже всего на свете, — подал голос Джорджикисдзе.
Подобные разговоры казались Абуласану пустыми, поэтому он поставил вопрос ребром:
— Как мы поступим, достойные мужи, что изберем: Боголюбского и победу или византийского царевича и нашу погибель?
— Ну кто же предпочтет погибель? Сперва надо решить другое — верим ли мы Зорабабели, можем ли мы считать его честным человеком? — произнес Габаон.
И вновь воцарилась тишина.
— Скажите свое слово, господа, ежели мы верим Зорабабели, то, получив его письмо, обязаны поступить так, как подобает истинным радетелям отечества, а ежели мы не верим ему, решим дело по-другому.
Никто не спешил прерывать молчание, никому не хотелось выдавать свои мысли.
— Может быть, ты скажешь, Абуласан?! Ты веришь Зорабабели или нет? — обратился Габаон к Абуласану. Тот молчал, не торопился с ответом. Но Габаон не отставал от него: — Мы ждем, Абуласан, говори! — Голос его звучал почти требовательно.
— Я-то верю Зорабабели! — не поднимая головы, сквозь зубы процедил Абуласан.
— Да хранит тебя Господь за правду! — ответил Габаон и повернулся к остальным. — А вы что скажете, господа?
Опять никто не спешил с ответом. Наконец заговорил Джорджикисдзе:
— Абуласан, естественно, доверяет Занкану, он избрал его послом!
— А ты? Ты доверяешь? Скажи!
Джорджикисдзе медлил с ответом.
— Молчишь! Стало быть, не доверяешь! — заключил Габаон.
Джорджикисдзе вновь промолчал. А Габаон упрямо ждал от него ответа.
— Стало быть, не доверяешь?! — повторил он.
— Я этого не говорил.
— Доверяешь?!
— Я и этого не говорил, и не приставай ко мне, ничего не хочу говорить.
— Воля твоя, юноша, и все же дай Бог тебе здоровья. Я скажу, что думаю: я верю Занкану и убежден, что за нашей спиной он ни с кем сговариваться бы не стал. Верю, что не писал письма царице, а нам сообщил, чему стал свидетелем, потому что это мы послали его туда. А ты что скажешь? — Габаон повернулся к Парнавазисдзе.
— Я его знаю и верю ему, он бы не стал позориться, — не раздумывая, отвечал Парнавазисдзе.
У Габаона заблестели глаза.
— Так в чем же дело?! Идея признать Боголюбского хоть и принадлежала Абуласану, но мы ее поддержали…
— Опять Абуласан! — отозвался тот с раздражением.
— Дай сказать, — спокойно продолжал Габаон, — сегодня мы вместе и должны быть вместе всегда. Вот и отправимся вчетвером к солнцеликой и расскажем ей все: дескать, от верного человека узнали, что Боголюбский совсем не тот, каким мы его представляли. Таково наше мнение. Ты сама рассуди и сделай выбор, а мы, большинство царского дарбази, поддержим тебя. — В зале в который уже раз воцарилось молчание. — Ну что скажете, уважаемые мужи, будем правдивы и пред царицей, и пред Богом!
— А перед самими собой? А перед собственными семьями? Это же означает изменить самим себе! Дадим по веревке Иванэ Палаванди, Тарханисдзе да еще попросим связать нам руки-ноги, — воскликнул Джорджикисдзе.
— Они обойдутся без нашей веревки, так скрутят, за всю жизнь не выкрутимся, — проговорил Абуласан.
