Орест Ницман - Мессия, пророк, аватар
Народ плотно окружил проповедника. И вдруг кто-то бросил ему в лицо гнилой апельсин. Плод угодил в скулу, под правый глаз. Это стало сигналом: раздались крики, угрозы, ругательства. Иоанн выбрался из окружения и побежал без оглядки. Вслед летели камни. Один попал в спину, другой – под колено, отчего подкосилась нога, а Иоанн упал в пыль. Тут же он проворно вскочил и, превозмогая боль, снова побежал. Но за ним уже не гнались, только летели камни и крики: «Обманщик, вонючий козел!..» Ах, что там камни! Боль от них утихает и забывается. Но вот эти голоса людей, эти оскорбления…
«Злой у нас народ, – подумал Иоанн, но тут же, сам себя устыдясь, нашел оправдание народной злобе: – А как не быть ему злым? Он ограблен, обманут… И все ж народ доверчив. Странно: и зол, и доверчив. Отчего же доверчив? А оттого, что многострадален. В страдающих всегда теплится надежда: когда-то ведь придет конец страданиям. Зол народ оттого, что надежды и мечты его не сбываются. Так и сменяется одно другим: надежда – злобой, а злоба – снова надеждой…» Однако Иоанну в конце концов пришло в голову, что не так уж все плохо. «Блеснула надежда, – усмехнулся он. – Новый Спаситель все-таки явится, он должен явиться. И надо продолжать предсказания. А на оскорбления постараться внимания не обращать. Терпеть, терпеть…»
Иоанн огляделся и увидел себя в пустынной местности, далеко за городскими воротами. Возвращаться в город опасно. Он присел на холмик, поросший колючками. Стал вспоминать, с чего же началось его пророчество, что привело его к такой жизни.
Еще в иешиве, школе при хевронском храме – в такой же школе, только в Назарете, учился и его двоюродный брат Ровоам, – Иоанн задумывался над несправедливостью жизни, не жизни вообще, а пока только своей собственной, мальчишечьей. Однажды кто-то украл у соседа Иоанна по парте чернильницу. Не простую, глиняную, какие выдавали всем ученикам – простую-то зачем красть? – а серебряную, подарок богатого дядюшки-ростовщика. В краже обвинили Иоанна: ведь он же сидит рядом с пострадавшим. Иоанн был так убит подозрением и обвинением, что даже не стал ничего ни отрицать, ни доказывать. Он молчал. Упрямо молчал, когда его спрашивали, зачем он это сделал… ну, может быть, и не он, но все же – зачем? Молчание часто принимают за согласие. И раз он молчит, значит, виноват. Товарищи перестали с ним разговаривать, исподтишка устраивали ему каверзы: подкладывали на его скамью острые осколки камней либо горячие гвозди, а когда он шел к доске, незаметно подставляли ножку, и он спотыкался и падал под общий злорадный смех. Не смеялся только учитель по имени бен Эзра. Должно быть, он верил в невиновность Иоанна. Дальновидный учитель опасался, что Иоанн потерпит-потерпит издевательства да в конце концов и ожесточится и сделает в ответ тоже что-нибудь нехорошее, неправильное. Зло не должно порождать зло.
Господин бен Эзра однажды задержал Иоанна после уроков, когда ученики уже разошлись по домам, и сказал ему в назидание только одну фразу. Иоанн хорошо запомнил: Лучше страдать от несправедливости, чем самому вершить ее. И мальчик Иоанн страдал. Но вот вышло так, что тот мальчик, его сосед по парте, сам нашел пропажу у себя дома. Всем тогда стало стыдно за напрасные обвинения и издевательства над Иоанном. Товарищи и хотели бы извиниться, да не знали, как это сделать, как преодолеть свой стыд и угрызения совести – ведь обвинения были несправедливы… и Бог все видел с самого начала.
Учитель бен Эзра хорошо понимал своих воспитанников, знал, какие чувства теперь владели ими, но решил выжидать и не идти на помощь, хотел, чтобы ребята сами справились с неловкостью. Мальчишки есть мальчишки: они скоро позабыли свою вину, – и Иоанн как будто тоже забыл о своих страданиях. По-прежнему все играли вместе, дружили и даже сообща, разбившись на кучки, готовили уроки. И все же обида осела на дне Иоаннова сердца.
И потом было немало несправедливостей по отношению и к нему, и к другим, о чем он тоже переживал. Вот такой случай припомнил сейчас Иоанн, сидя на холмике среди степи. Одного мальчишку выпороли за то, что он задавал слишком много вопросов учителю – это был уже не бен Эзра, а другой, – так что наконец поставил его в тупик. И учитель, прежде любимый классом, сразу потерял авторитет, после того как оборвал вопрошавшего, велел ему удалиться из класса и вне школы ожидать положенное за дерзость наказание. Мальчик покорно отправился получать свою долю палочных ударов. Иоанн же – он очень хорошо помнит тот день – не находил себе места, и когда слышал стоны бедняги, и когда шел домой.
Став старше, видел он бедняков, просивших милостыню. Их отовсюду прогоняли, запирали перед ними двери и ворота. Люди ругали несчастных, насмехались, кичились перед ними собственной обеспеченностью и вразумляли, говоря про некий «хомут жизни», который выбирают себе люди – каждый себе сам, по своим, дескать, возможностям. Перед беднягами разводили руками: в жизни, мол, всем управляет удача, везение…
Иоанн думал: неужели навеки установлен несправедливый порядок, неужели не явится человек, который сможет изменить порядок, установить справедливость? Ученик богословской школы при храме города Хеврона твердо верил в скорое повторное явление святого человека, который придет на эту землю и расскажет людям, как надо жить и любить друг друга. И не только расскажет, но и многому научит, будет оберегать народ от несправедливостей, от трудностей жизни – словом, спасет их, то есть сделает для них то, что не удалось предыдущему. «Оберегать – нелегкое дело, – раздумывал Иоанн. – Пусть лучше даст заповеди, заветы, как жить и что делать, чтобы жить лучше. Всегда лучше дать удочку и научить ловить рыбу, а не давать каждый раз улов. Пойманную чужими руками рыбу съедают и снова ждут подачки. Когда же, мол, придет продавец рыбы? Так и живут – подачками. Тот же, у кого в руках удочка да в кармане наживка, подачки не ждет, а сам идет к реке и забрасывает крючок. Если рыбак умелый, у него быстро начинает клевать. Ну а неудачник? Что ему-то делать, как быть?»
Вопросы, вопросы… «Нет, нет, разрешить их, – рассуждал Иоанн, – сможет только особенный человек. И он непременно явится на нашу землю и принесет спасение. Он – придет…» Но ведь уже приходил Спаситель, вспоминались Иоанну рассказы стариков. Да, конечно, он знает об этом. Но того Спасителя казнили, он воскрес и вознесся на небо как Сын Божий. А люди опять остались сиротами…
Иоанн просидел в пустыне до звезд небесных. Сильно озябнув, побрел домой. Мать покормила его, уложила спать. Сама же принялась стирать его одежду. Отца не было дома. Пьянствовал где-то непутевый Шлёме. Домой вернулся только в полдень следующего дня. А сына уж и след простыл. Елишеба объяснила мужу: отправился, мол, мальчик опять проповедовать о Боге и Спасителе.
А было так. Вечером Елишеба настояла, чтобы Иоанн ушел из Хеврона. Надоел он здесь людям, сказала мать. Хорошо еще, если просто побьют. А то и царю могут донести… Если кто-нибудь уже не донес… И опять схватят его да и посадат в яму. Тогда уж не сносить ему головы… Да Иоанн и сам уже решил уйти из города. Только не знал еще куда. Мать и подсказала: отправиться нужно в Назарет, пожить там у ее сестры, у Нехамы. Сын согласился. Понравилось такое предложение. Но прежде, велела мать, прими-ка, сынок, человеческий облик. Вот, мол, тебе чистая одежда – штаны да рубаха – и новые сандалии. Все это она взяла у Шлёме. Вырос сын, ему впору теперь отцовское. Еще велела мать покороче остричь волосы и причесаться. И конечно, вымыться, почистить ногти.
К утру Иоанн был готов. Хороший получился мальчик стараниями Елишебы. Красавчик. Жених прямо. Ни следа от прежнего грязного страшилы. Елишеба тяжко и с досадой вздохнула, рассматривая Иоанна. Вот бы на самом деле женить сына. Все бы как у людей устроить.
Спозаранку, пока город еще спал, Иоанн вышел из дому с котомкой за плечами. Прощаясь, мать перекрестила его, как он и учил. С Богом, значит!
Он шел и думал… Нет, пожалуй, просто наслаждался покоем, свободой, легкостью в душе и теле. Небывалой легкостью. Такого ощущения он давно не испытывал. Прежние заботы ушли куда-то. Какой он там прорицатель?! Он обычный человек, молодой притом, полный радостных юных сил и желаний…
Он вдруг вспомнил одну девушку – несчастную Шаломе, – прекрасную, взбалмошную, злую, но все же… несчастную дочку царского вельможи. Он слышал, она убила себя. Зачем? Он жалел ее, хотя ее диким желанием было, по примеру той, другой, порочной падчерицы царя Ирода – о, это такая давняя история! – влюбить в себя сидевшего в яме Иоанна. Да, да, эта девочка подражала царевне, своей тезке, подражала во всем, прямо копировала ее. И так же, как и та развратная дочь Иродиады, требовала от отца, царского приближенного, чтобы тот выпросил для нее – совсем обезумела девчонка! – Иоанна, когда юноша еще сидел в зловонной яме. Вот уж правда, что истории могут повторяться… Может быть, она тоже хотела его обезглавить, как того, другого Иоанна?.. Так вот, сейчас юноша подумал про сладкие уста ее, этой девушки Шаломе. Он даже закрыл глаза, вообразив себе поцелуй девичьих уст, нецелованных, наверное, хотя о ней и рассказывали при дворе разные нехорошие вещи.
