Орест Ницман - Мессия, пророк, аватар
Обзор книги Орест Ницман - Мессия, пророк, аватар
Орест Рейнгольдович Ницман
Мессия, пророк, аватар
Старец Ровоам и Нехама
Вечереет. Солнце уж совсем низко. Вот-вот оно коснется лилового гребня далеких гор; пронзенное их зубцами, оно на несколько мгновений растечется по гребню, подобно тронутому ножом яичному желтку на сковороде, и наконец исчезнет. Но свет еще будет исходить от закатившегося светила. Потом дальние горы сделаются черными, а холмистая равнина пред ними примет цвет остывающих в горне кузнеца углей. Быстро станет холодать. Уляжется пыль, поднятая вернувшимся с пастбищ стадом. И вот уж ночь опустится на кучку хижин на окраине города, землю накроет мрак, и случайный путник сможет найти дорогу в узких улочках лишь по кострам, что уже загораются там и тут.
У одного из таких костров, возле воротец, ведущих во дворик небольшого дома, сидит Ровоам. Он стар. Когда-то он пробовал вести счет своим годам, но безнадежно сбился, и теперь уж ему все равно, сколько лет он прожил на свете. Зато он знает: осталось совсем-совсем мало. Он очень стар. Впрочем, не настолько же, чтоб равнять свой возраст с долгожитием, скажем, праотца народа Аврома или даже Ицхака, того самого, от колена которого, как говорят, происходил человек, принятый в народе как Спаситель рода человеческого, да и он, сидящий у костра Ровоам, будто бы происходит тоже. Но почему же «будто бы»? Все это чистая правда о его происхождении от Ицхака. Так когда-то разъяснил ему не какой-нибудь болтун, а один уважаемый левит храма в Ершалаиме. С тех пор и он, Ровоам, стал гордиться почетным родством. Ах, как приятно тогда было думать об этом! Теперь-то совсем другое дело. Сознание высокого родства его больше не тешит. Наоборот, Ровоама теперь гложет тоска, потому что с продолжением его собственного рода, того рода, который начинается именно с него самого, вышло вовсе не так, как ему хотелось бы, как он себе воображал, когда был молод, или, иначе говоря, как это получалось у других.
А дело было так. Четырнадцать лет назад, на исходе десятого месяца по календарю римлян – о, этих незваных пришельцев, этих жестоких поработителей его, Ровоама, родной земли нельзя вспоминать без гнева и негодования! – итак, на исходе децембера Нехама, жена, родила мальчика. «Ну и что в этом особенного?» – может спросить всякий. Замужняя женщина когда-нибудь да обязательно должна родить. Для того и выдают замуж девиц, чтобы они приносили потомство главе семьи, продолжали его род, множили численность племени. А если, скажем, жена не может родить – такое ведь случается, – то либо ее нужно прогнать и взять в дом другую, либо пусть она останется, если любима, но рожать за нее будет одна из рабынь, зачав от хозяина, и обязательно при родах пусть устроится эта рабыня на коленях бесплодной жены. Тогда-то новорожденный и будет считаться законным ребенком… С ними же, то есть с Ровоамом и Нехамой, вышло недоразумение. О том и размышлял старец, сидя у костра.
Когда Ровоам взял в жены молодую девушку, он был уже стар и немощен и не мог бы лишить девственности свою супругу. Поэтому и отношения у них сложились как у отца с дочерью. «И зачем было тогда соглашаться на брак?» – спрашивал себя сейчас Ровоам, помешивая палкой угли. Ясно, это Нехама настояла на их союзе. Да ведь, если по правде, ему самому было жаль ее, сироту. Он хорошо знал ее родителей – Анну и Иохима, так рано умерших. Как-то однажды он при них обмолвился, что, мол, всегда готов помочь девушке и не оставит в беде дочь своих друзей, если что случится. Как поняли они тогда его слова – один Бог теперь знает…
Однако очень привязалась к нему сиротка. Ну как оттолкнешь это дитя?! «Все буду делать, как повелишь», – обещала девушка и так умоляюще и преданно смотрела ему в глаза, что Ровоам сдался наконец. Но он не раз предупреждал ее, что не будет у них такой жизни, как у мужа с женой, что он уже очень старый («Будто я не вижу», – смеялась Нехама), и плоть, мол, его слаба, и не может он спать с женщиной, а тем более лишить невинности девственницу, для чего, как известно, требуется немалая мужская сила. И все равно они стали мужем и женой. Народ глазел и удивлялся, за спинами новобрачных шептались. Что до Нехамы, то она вся светилась счастьем и крепко держала Ровоама за руку – теперь своего супруга и защитника. Быть замужем – это тебе не в девках сидеть, когда всякий бездельник и пьяница так и норовит привязаться.
После церемонии и скромного застолья они не легли вместе на циновку, как полагалось, а просидели всю ночь на плоской крыше домика, завернувшись в шерстяные одеяла. Говорили ли они что-то друг другу, Ровоам не помнит. Может быть, и говорили, а может быть, только молчали и глядели на звезды. Под утро Нехама пошла спать в дом, а Ровоам так и остался на крыше, продремав до рассвета.
Тогда было начало весны. А месяца через четыре, летом, Ровоам заметил, что жена будто бы беременна, но не подал виду. Да и усомнился он: «Может быть, ошибаюсь?» Однажды на вечерней трапезе, когда Нехама, подавая ему миску с чечевичной похлебкой, подошла очень близко и притулилась своим уже заметно округлившимся животом к его плечу, он, как ему показалось, даже ощутил шевеление плода в ее чреве. И тогда он спросил Нехаму, взяв ее за руку:
– И что там у тебя?
Она же отерла ладонью лоб и сказала просто:
– Там – наш ребенок.
Ровоам удерживал ее руку и не смотрел ей в лицо. Ему было нестерпимо стыдно и больно за нее, явную обманщицу.
И он с трудом вымолвил:
– С кем ты зачала его?
Она попыталась вырвать руку. Но у Ровоама было еще довольно сил, чтобы не выпустить маленькую ее ладошку.
Нехама нашлась с ответом:
– С тобой, Ровоам, муж мой законный.
Он задохнулся от такой неприкрытой лжи.
Ведь он же отчетливо помнил, что не познал своей жены-девственницы и, как он полагал, этого уже никогда не будет. Кровь прилила к вискам, тяжестью наполнила веки. Он так стиснул руку Нехамы, что она вскрикнула.
– Отвечай! – почти закричал Ровоам. – Кто оставил в твоем чреве семя, кто? Признавайся!
– Ты, ты! Кто ж еще?!
И много раз Нехама со слезами повторила эти свои «ты, ты». А бедняга Ровоам продолжал исступленно требовать: «Отвечай, признавайся!» И они так долго друг другу говорили – нет, выкрикивали! – все это, что оба вконец утомились и обессилели.
Первым успокоился Ровоам. Он поднялся из-за стола и, сгорбившись, вышел из дому. Он направился в степь, добрался до ручья, что бежал невдалеке, сел на камень и принялся размышлять…
Да, это было тогда, давно, целых пятнадцать лет назад. И сейчас, темной ночью, он тоже сидит на камне перед костром, ворошит угли и вспоминает прошлые времена… Нехама долго упрямилась и все уверяла, что он просто забыл, как у него однажды возникло желание, да такое, что он даже набросился на нее, словно верблюд во время гона, у него явились силы – и он познал ее, сделав женщиной. А она зачала во чреве от него и теперь носит под сердцем его ребенка. Его ребенка! «Ты забыл, мой милый супруг, – говорила тогда Нехама, – как мы вместе легли на циновку, нет, ты просто повалил меня и…» Тут она пустилась в подробности и, ничуть не стыдясь, рассказала о том, как все было. И надо же! Ровоам склонен был поверить ей и даже согласиться, что память его и в самом деле так ослабела, что он забыл самое главное. А может быть, он просто устал от ее объяснений и от своих вопросов к ней и готов был на все махнуть рукой. Все равно правды не узнать. Но странное дело, немного погодя Нехама стала рассказывать нечто совсем другое: о каком-то ангеле, будто бы явившемся ей во сне и сообщившем, что она, оставаясь девственницей, сама собой зачала и через положенное время родит младенца. Ну уж в такую небывальщину Ровоам верить ни за что не хотел. Он не тронулся умом, чтобы верить подобным выдумкам. Он, правда, слышал, будто тот, кто считался Спасителем и погиб на кресте, а потом воскрес и вознесся на небо, тоже был рожден девственницей. Но ведь такое, даже если и произошло однажды, больше не может повториться! Бог не допустил бы. И Ровоам, уж было успокоившийся и уверовавший в свое отцовство, вновь почувствовал возмущение и негодование против Нехамы. И тогда он не нашел ничего другого, как покинуть дом, и много дней и ночей скитался в одиночестве по окрестностям.
Он ушел не слишком далеко. Люди видели его то тут, то там, угрюмо шагавшего с длинным посохом в руке. Люди передавали Нехаме, что видели ее Ровоама. Некоторые спрашивали, в чем дело, что произошло между ними. Ведь они – такая хорошая пара. Нехама отмалчивалась либо вздыхала, скромно опустив глаза. Затворившись дома, она тихонько плакала.
Вернувшись, Ровоам почти перестал разговаривать с женой, хотя ему и было жалко ее. Она тоже не заговаривала с ним, ничего у него не просила и жила себе как хотела. Впрочем, при всем том свои обязанности по хозяйству она выполняла.
Так и шло до рождения младенца, которого они, к тому времени как бы помирившись, нарекли тоже именем Ровоам. Произошло это в малом городке Вифлееме, куда они зачем-то отправились. Кстати, – ему сейчас это пришло в голову, – когда-то в этот самый городок, по приказу тогдашнего кесаря, велено было сойтись всем людям Иудеи. Говорили, будто кесарь вздумал переписать поименно всех своих подданных. Там-то, рассказывали, и родился святой младенец, в котором увидели будущего Спасителя… Да, да, вспоминал Ровоам, тогда пошла именно такая молва в народе… И сколько уж лет прошло с той поры? Пожалуй, это было во времена его, Ровоама, молодости. Нет, как ни напрягал он свою память, а припомнить не мог…
