Михаил Волконский - Жанна де Ламотт
– Но ведь не я виноват в этом!
– И я не виноват… Я не виноват ни в чем, а между тем ваше оскорбление, которое вы пустили мне в лицо, памятно для меня…
– Какое оскорбление?!
– Вы мне крикнули…
– Да! Помню! – сказал Саша Николаич, – я был неправ тогда… Мне не надо было забываться… Простите меня!
(При последней встрече Николаич назвал Савищева «жалким человеком» и указал ему на дверь).
Бывший граф Савищев вздрогнул весь и топнул ногой:
– Да не великодушничайте!.. Мне ваше великодушие отвратительно… понимаете, оно больше всего и оскорбляет меня!
Саша Николаич, добрый, простой и несложный человек, никак не мог понять, что творится в этот миг с его незваным ночным гостем. Он, напротив, хотел поговорить с ним в самом миролюбивом духе.
– Вы не думайте, – стал уверять он, – что мои слова неискренни. Напротив, уверяю вас, что я от всей души хотел бы вам помочь…
– Не надо! Не надо мне вашей помощи… Я обойдусь и без нее! Как вы не понимаете, что ваше поведение со мной мне обидно! Ну, вы меня поймали ночью при помощи ваших холопов у себя в кабинете. Вяжите… делайте все, что вам предоставляет закон, а не разыгрывайте благодетеля.
– Да нет же, я не разыгрываю, уверяю вас! – с искренним чувством произнес Саша Николаич. – Если вы пришли сюда, чтобы… – Он запнулся и с трудом договорил: – чтобы взять денег, то я дам их вам, и никто не узнает об этом!.. Если хотите, я буду давать вам каждый месяц…
– Я ничего не хочу! – опять топнул ногой бывший граф Савищев. – Ваших денег мне не нужно, потому что у меня самого достаточно их, и я сам могу вам платить ежемесячно. Но уж раз судьба нас свела вместе, мне надо, чтобы вы иначе расквитались со мной!.. Я не так глуп, чтобы отдаваться в ваши руки в то время когда вы думаете, что держите меня. Идя сюда, я принял свои меры…
С этими словами бывший граф Савищев выхватил из кармана обнаженный итальянский стилет и взмахнул им в воздухе. Но в это время Орест, не удалившийся со слугами, а лежавший, притаившись, под окном, как он лежал и во время разговора Саши Николаича с госпожой де Ламотт, одним прыжком очутился возле Савищева и остановил его руку, воскликнув:
– Помилуйте, сеньор, такие манеры не приняты в столичном аристократическом обществе, к которому мы с вами принадлежим…
Савищев рванулся от него, выпрыгнул в окно и побежал.
Саша Николаич удержал Ореста, который хотел последовать за ним, чтобы задержать его.
– Бог с ним, – сказал он, – пусть он скроется, а вы мне лучше скажите, откуда вы взялись и каким образом застали здесь этого человека?
– Из дивана.
– Из дивана?!
– Да, гидальго. Я был, по деликатному выражению вашей матушки, «нездоров»!
– Ну, это не ново! Дальше?
– Ваша ирония не уместна, ибо она прерывает связь моего рассказа. Конечно, мы настолько интимны с вами, что я открыл вам тайну моего нездоровья, но если вы помните, у нас с вами было условие, что я пьяный в вашу обитель не вхожу, а направляю свои стопы в палаццо моего собственного родителя. Но сегодня я по забывчивости попал в ваше священное жилище вдребезги пьяным… виноват в этом, главным образом, господин Борянский, душа-человек, аристократ, и одним словом, маэстро бильярдной игры. Но коньяк у него, это коньяк и сгубил меня, и я до того забылся, что нарушил наше условие. Однако, вступив пьяный в ваши чертоги, я, очевидно, устыдился, не пошел открыто через всю комнату, а стал искать себе укромного убежища и нашел его в этом диване. Все это я говорю предположительно, ибо никаких деталей не помню. Но факт тот, что я проснулся от шума, вылез из дивана и нашел здесь, как оказалось впоследствии, бывшего графа Савищева.
– Он, значит, шумел тут?
– Да, очевидная его неопытность выразилась в неловкости: он уронил стул!..
– Но зачем же он явился сюда ночью? – недоумевал Саша Николаич.
– Гидальго! – успокоил его Орест. – Зачем нам ломать свои благородные головы над тем, что станет вероятно в очень скором времени?.. Он тут рылся в ваших документах!
– В документах? – подхватил Саша Николаич. – Да! Очевидно… вон они разбросаны по бюро… но эти документы не могут иметь никакого значения, кроме исторического!.. Это – бумаги моего отца, которые я храню как память о нем… Другой же они цены не имеют… А знаете что? – сообразил вдруг он, – ведь я, может быть, действительно, оскорбил графа Савищева предложением денег? Он, со всем вероятием, явился сюда, чтобы достать у меня касающиеся его документы. Сделал же он это потихоньку, ночью, имея, вероятно, свои причины, чтобы сохранить инкогнито.
– Знаете, гидальго, мне ваши выражения начинают нравиться!.. строго говоря по-русски, это называется не инкогнито, а воровством, а вы говорите – инкогнито!.. Это крайне деликатно с вашей стороны!..
– Вот что, Орест, только не вздумайте как-нибудь матушке об этом проболтаться!
– Разве я не понимаю! – пожал плечами Орест. – Помилуйте!.. Можете быть уверены, что в таких случаях я – могила!.. А все-таки вы, гидальго, остерегайтесь на всякий случай! Какие-то гадости готовятся вам… Я еще ничего не могу разобрать, да, вероятно, и не разберу никогда, но так, чутьем чувствую, что этот граф Савищев не даром тут привязался… Берегитесь!
– Да что ж беречься! – махнул рукой Саша Николаич. – Я так рассуждаю: сам я зла никому не хочу и не делаю, так, вероятно, и зло, направленное против меня, будет бессильно повредить мне. Я слыхал только, когда человек сам делает зло, то это зло обращается на него от других.
И на этом они разошлись по своим комнатам и легли спать.
22. Расписка кардинала
Через неделю, не больше, после ночного происшествия у Саши Николаича, случилось нечто для него неожиданное, но как будто имеющее связь с появлением бывшего графа Савищева в ночной час через окно.
К Саше Николаичу явился присяжный стряпчий с доверенностью от дука дель Асидо, князя Сан-Мартино и потребовал личного разговора с ним. Саша Николаич велел пустить его к себе.
Стряпчий, лысый старичок с подслеповатыми, красными, мигающими глазками, гладко выбритый, в темно-коричневом камзоле, в чулках, с огромной папкой, набитой бумагами, под мышкой, вошел с низкими поклонами и сел перед Сашей Николаичем только после того, как тот указал ему рукой на стул.
– Позвольте представиться вам, ваше сиятельство, – начал он протяжно, нараспев, пряча свои ноги в башмаках под стул и потирая между колен ладони. – Я имею честь состоять присяжным стряпчим Амфилохом Веденеичем Петушкиным и являюсь доверенным лицом дука дель Асидо, князя Сан-Мартино, от которого имею порученье к вам, ваше сиятельство…
– Почему вы титулуете меня так? – спросил Саша Николаич и поморщился, – ведь я ни графского, ни княжеского достоинства не имею!
– Ах, благодетель! – вздохнул Петушкин. – Это у меня обычай такой – всех высокопоставленных величать «ваше сиятельство!»
– Да я и не высокопоставленный! – возразил Саша Николаич.
– Ну, как же, ваше сиятельство… Такой дом… облик барственный и все подобное в соотношении… нет уж, позвольте титуловать вас!
– В чем же дело-то? – спросил Саша Николаич, не желая более поддерживать дальше это до некоторой степени академическое рассуждение о титулах.
– Дело несложное, – совсем сладко запел Петушкин, – оно касается некоторых оснований денежных обязательств в рассуждении хранения ценностей, взятого на себя его сиятельством, вашим покойным батюшкой. Ваше сиятельство, ведь вы не отрицаете того, что вашим покойным батюшкой изволит быть его сиятельство кардинал Аджиери?
– Да, это – мой отец.
– И вы готовы подтвердить это в случае, если понадобится, своим подписом с приложением гербовой печати?
– Подписом я это подтвердить не могу, потому что имею паспорт на имя гражданина Николаева; по нему я проживал с малых лет и теперь ношу эту фамилию…
– Значит, вы от вашего батюшки отрекаетесь?
– Да не ловите вы меня на этих ваших крючках и тонкостях!.. Говорите, в чем суть?.. О каких обязательствах кардинала Аджиери идет речь?
– Надо, ваше сиятельство, прежде всего установить ваше отношение к кардиналу!
– Да какие тут еще отношения?! Всякое обязательство кардинала я беру на себя и отвечаю за него как за свое собственное. Довольно вам этого?
– Довольно, благодетель, если только вы, ваше сиятельство, удостоверите это подписом с приложением гербовой печати.
– Это я могу! – согласился Саша Николаич. – И сделаю, когда вам будет угодно.
– Да оно и по закону, и на основании указов так должно быть, раз вы приняли наследство его сиятельства кардинала полностью в свое владение… Так вот, изволите видеть, ваше сиятельство! Дело относится к ужасам французской революции. Во времена террора, как известно, вынуждены были скрываться бегством из цветущей дотоле столицы Франции аристократы; при этом они вывозили, разумеется, и свои богатства. Но путешествовать с большой суммой денег, в особенности, по стране, объятой пламенем, изрыгаемым стоглавой революционной гидрой, было небезопасно. И вот престарелый дук дель Асидо, князь Сан-Мартино, отец моего настоящего доверителя, спасаясь из Парижа, проездом через Голландию, на пути в Англию, оставил свои капиталы у его сиятельства кардинала Аджиери, в чем и получил надлежащую расписку, утвержденную подписью и надлежащей печатью.
