Павел Северный - Андрей Рублев
– Поучать вздумала? – крикнул Стратон.
– Тебя сколько ни учи – добру не научишь. Горб нажил от поклонов татарам. На свою хозяйку покрикивай, а со мной шепотом разговаривай, прикрывая рот ладонью.
– Боярыня!
– Помилуй, княже, что молвлю, не угождая тебе и боярам. Ведаешь ведь, что по характеру я поперешная. Не серчай. Молчать не стану. Князь ты для меня, а все одно спрошу: пошто до сей поры не в шаг с Москвой шагаешь, внимая советам боярским?
– Своим умом обхожусь!
– Почитаешь свой удел выше всея Руси?
– Думай о спрошенном! С князем беседуешь!
Князь шагнул к боярыне, готовый закричать, но смолчал, встретившись с взглядом собеседницы, увидев холод в ее голубых глазах.
– Бояре твои меня ослушницей их боярской воли почитают. Молву недобрую перед татарами про меня распускают. Надеются, что татары меня подомнут, тогда и шептунам кое-что на зубок достанется. Только зря у них слюнки текут от зависти. Пока жива, ни один волос из конского хвоста никому не отдам. Твои бояре обиду на меня таят за то, что не чту ихнюю удельную родовитость.
– Во всем заносишься перед нами! – подал голос Лавр.
– Не заношусь, а в сторону сворачиваю, всеми помыслами от вас в стороне. Понятней скажу. Не с вами, веру в вас утеряв, глядя, как перед татарами с ноги на ногу по-сиротски переступаете.
– С кем же твои помыслы? – спросил князь.
– С Москвой, княже. Московскому князю верю на слово.
– Вона как! С Москвой потаенность водишь? Своему князю не веришь? Аль не хозяин он тебе? Да тебя за молвленное надо…
Но Лавр замолчал, не досказав задуманного. Слова застряли в горле, как приметил, что у боярыни пальцы сжались в кулак, а голубые глаза остекленели. Но спросила она Лавра тихим голосом, от которого у всех по спинам пробежали мурашки.
– Пошто замолчал? – проговорила она, не отводя глаз от Лавра и прижав к груди посох. – Зачав, договаривай, не то сама такое скажу, что слово к тебе прозвищем пристанет.
Потеряв самообладание, Лавр вскочил с места и опершись на посох, закричал не своим голосом:
– Молода учить меня, как на Божьем свете жить!
– Сядь, – спокойно, но повелительно произнесла боярыня.
– Да, видать, ты ополоумела? Княже! – обратился Лавр к князю. – Подай голос!
– Сядь, говорю.
Лавр, стукнув посохом в пол, сел, со стоном опустив голову.
– Вот так сиди и слушай.
Осмотрев бояр, Ирина Лукияновна заговорила:
– Надумали меня проучить в угоду баскаку? Татарскую угодницу вздумали из меня сотворить? Благо не трудно. Вдовица. Молчите? Сказывайте, чего ордынскому нюхачу от меня надобно? Вам от меня чего надобно?
– Слово мое к тебе, Арина, такое. Уразуметь должна накрепко, что никто в уделе не волен хлестать татар плетью. От содеянного тобой в моем уделе может кровь пролиться. Орда мстительна.
– От тебя ли слышу такую речь, княже? Припомни, помог ли княжей волей, когда татары табун с острова угнали? Помнишь? Молила тебя о помощи. Но ты не смог. Вот я и решила на свою силу надеяться.
– Помолчи! Велю быть послушной моему слову.
– Нет во мне овечьей послушности.
– Помолчи.
– Голос на меня, княже, не подымай!
Ирина Лукияновна встала. Встали и все бояре. Опершись рукой о стол, она твердо произнесла:
– Сказывай, княже, повеление свое в наказание за поношение татарину, учиненное мною.
Князь молча шагал, заложив руки за спину.
– Сказывай, не то уйду, не узнав твоей воли, учинив тебе обиду.
– Отдари мурзу Алимана тремя конями.
– Твое решение, княже, али баскаково приказание?
– Мурзы Алимана пожелание.
– Коней захотел баскак? Пошто же не сказал ему, что коням моим хозяин московский князь? Тебе-то ведь о сем ведомо.
– Добром не исполнишь, он силой больше возьмет. Спиной князя Дмитрия не заслоняйся. Орда сильнее его.
– А твоя спина разве слаба? Алиману у меня коней не взять. В вотчине для него управа найдется. Видать, баскак не знает, что у меня ханский ярлык водится?
Со двора донеслись татарские голоса.
– Кажись, мурза Алиман, княже, пожаловал, – прошептал боярин Турвон.
Князь поспешил к двери, но она распахнулась, и вошел мурза Алиман, зло оглядев бывших в палате. Бояре отвесили поясные поклоны, а боярыня села.
Баскак был средних лет, но жирен. На лбу красовался синий шрам. Одет был мурза в халат из турецкого золотистого атласа с переливами синего и зеленого цветов в рисунках диковинных растений. Тулово баскака с пухлым животом на кривых ногах. Сафьяновые сапоги с серебряными подковками. Ножны кривой сабли – в цветной эмали с бирюзой и рубинами.
Не ответив на поклоны, баскак удивленно уставился на боярыню, раздувая дыханием ноздри. Буркнул приветствие:
– Ассалям галяйкюм.
Боярыня с князем в один голос ответили:
– Вагаляйкюм ассалям.
Устав от огляда баскака, Ирина Лукияновна спросила:
– Кажись, поглянулась тебе?
– Ты баской баба! Ах, какой баской. Приеду к тебе.
– Приезжай, ежели охота на ярлык хана поглядеть.
Удивленный татарин переспросил:
– У тебя ханская милость?
Но боярыня на вопрос не ответила, встав, перекрестилась на иконы и, поклонившись только князю, сказала:
– Будь здрав, княже, на многие лета!
Проходя мимо баскака, задела его локтем и вышла из палаты. Мурза Алиман, задумавшись, сел к столу. Подняв глаза, смотря на бояр, все еще не веря услышанному от боярыни, спросил раздраженно:
– Почему молчали про ханскую милость злой бабе? Ты, князь, тоже молчал.
– Разумел, премудрый мурза, что тебе о сем ведомо.
Баскак встал, походил по горнице, что-то крикнул татарам в открытое окно и почти выбежал из палаты. Опешившие бояре с князем смотрели ему вслед.
– Осерчал! Не приведи господь тепереча ему на пути попасться. Окровянит! Да и на нас не ласково глядел. Из-за Арины и на нас Алиманова немилость. Боязно вспоминать, как подмяла мурзу помином о ханской милости. Тепереча к ней за конями не сунется, – сокрушался Мертий. – А нам как носы утерла? Срам! Вот ведь, выходит, на Руси и такие бабы родятся, что самому черту хвост узлом завяжут, – сказал Мартий, закрестившись на иконы. – Прости, Пресвятая Владычица, за худое слово о вдовице Арине…
Глава шестая
1
На березах и липах желтилась листва. Природа украшалась оттенками осенних красок увядания, и была в них та особенная прелесть, от погляда на которую у людей от умиления замирало сердце.
Осень заставила людей задуматься обо всем, что было пережито в летнюю пору цветения, чтобы из него сохранить в памяти все радостное, дабы в долгие дни и ночи зимнего избяного сидения не одолевала глухая скука…
2
Ночь.
В удельное княжество она подкралась кошачьей поступью. Кошки частенько так подкрадываются к пташкам, не всегда уверенные, что, поймав их, полакомятся теплым мясом…
Остров с вотчиной Ирины Лукияновны укрыла темнота. Еще совсем недавно вечер густил темноту мглистостью сумерек, они ползли по водной глади сиреневым туманом. У берегов туман запутывался в осоке, камышах, прибрежных кустарниках, продираясь сквозь них, дымом стелился по острову, становясь ночной темнотой. Предчувствуя ненастье, встревоженно лаяли собаки и визгливо ржали кобылицы. Пошаливал ветер, и именно в его порывах собаки вынюхивали сырость грядущего ненастья…
В хоромах боярыни, в трапезной, на дубовом столе, заставленном посудой, блюдами со снедью, горели в свечнике четыре свечи. От их огоньков на серебряных ендовах с медами, на золоченых с чернью сулеях с водками, на чарах ползали жучки бликов, они то вспыхивали, то потухали, будто светлячки.
В сулеях – водки по крепости на любой вкус, начиная от боярской двойной, убойной для рассудка, до сладкой – на патоке.
На одном окне приоткрыта створа. Она, поскрипывая, шевелится от ветра, когда его дуновения залетают в покой, огни на свечах начинают метаться и чадить черными прядями копоти.
Во главе стола в кресле, укрытом волчьей шкурой, – Ирина Лукияновна с накинутой на плечи парчовой душегреей, опушенной собольим мехом. Чуть поодаль, по правую руку от хозяйки, – нежданный, но желанный гость. Повстречала его боярыня в хоромах, вернувшись со встречи с удельным князем.
Гость широкоплеч, одет по-простецки, но все на нем из иноземной материи. Приехал на Вычегды, а родом из богатой семьи купцов Строгановых и крещен именем Хрисанф. Темен волосом, в бороде волос курчавится, а на свету заметен блеск россыпи седины.
Лицо исчерчено морщинами. На лбу – два шрама, над правым глазом только половина брови. Левое ухо пробито стрелой, но не татарской, а вогульской, спущенной с тетивы на берегу реки Вишеры. На левой руке нет большого пальца – отрублен, когда Хрисанф сидел в плену у пермяков.
Застольная беседа хозяйки и гостя была настолько интересна, что оба позабыли и про снедь, и про чары.
Для Ирины Лукияновны Хрисанф дорогой гость. С ним дружна ее память с девичьей юности. Однако прошедшие годы Строганова не пощадили, нет в его глазах памятной ей застенчивой удивленности, лишь настороженное холодное созерцание. Такой взгляд бывает у людей от свидания с постоянной опасностью.
