Лидия Обухова - Набатное утро
— Удалитесь все, — на этом же языке приказал Батый.
Свита вышла, пятясь. При хане остался лишь писец с восковыми дощечками, два телохранителя-тунгута да невидимый подносчик кумыса.
— Все про тебя знаю, — проговорил старый хан, бесцеремонно рассматривая его. — Страха в тебе нет. Звал тебя — не ехал. Врагов разбил — сам в Орду пришел. Поклон сильного ценнее во сто крат. Прибавилось ли счастья в твоем сердце?
Его глаза вдруг ярко вспыхнули, стали желты и выпуклы, как у осы. Александр Ярославич привык уже к монотонному течению речи, к полуопущенным векам хана. Внезапная вспышка заставила его вздрогнуть. Он рассердился на себя за это, потому что понял рассчитанность эффекта.
Заметив досаду князя, Батый усмехнулся. «Да что он, как книгу, что ли, меня читает?!» — вконец возмутился Александр. Но и поразился проницательности хана. Урок, над которым стоит подумать.
— Ступай теперь к царевичу Сартаку, — мановением руки тот отпустил русского князя.
Александр ему нравился. «Быстр взглядом, приметлив. Сыну надо бы подружиться с таким. Молодость щедро передает свою силу слабейшему». Батый вздохнул. Сколько он ни приглядывался к Сартаку, тот не радовал его ни воинским рвением, ни злой жаждой власти — тем, что единственно почиталось Батыем. Впрочем, времена меняются.
— Что ты скажешь о сыновьях Иру-сылау? — спросил у писца-советника, когда они сидели вдвоем в задней каморе, и хан уже скинул скользкий парчовый халат. — Отец их был жаден до власти, а потому, хоть гневлив нравом, но перед Ордой благоразумен. Кого посадить во Владимире на отцов стол?
— У оросов, ты знаешь, право первородства считается по братьям, — с осторожной задумчивостью проронил советник.
Батый качнул головой. Презрительно отозвался о нынешнем великом князе:
— Старой луной не прикрыть восходящего солнца. Беркут вслед за курой ходить не станет. К тому же Святослава и в Каракоруме не признали. Нам это сейчас, пожалуй, кстати. Думаешь, что опасно отдавать Русь рукам Искандера?
Советник наклонил голову в знак восхищения его прозорливостью.
— Ты сам сказал, Саин-хан.
Батый взглянул на него с легкой насмешкой:
— Обидеть молодого льва еще опасней. Врага надо или убить, или приручить.
— Хан прав, — с вежливым упорством повторил царедворец. — Не отталкивай никого. Страху смерти можно противиться, а перед медовым словом дерзкий ум бессилен. Сошлись на волю их отца: раздели Русь между обоими братьями. Только не сажай Искандера во Владимире. Окажи ему честь: отдай старый Киев. Народ там поедает кору разорванным ртом, а земля после ордынских коней и травы не родит. Брат же его смел, но прост, и для нас будет, как письмена начертанные.
Неграмотный Батый ничем не показал, что недоволен сравнением. Советник поспешно поправился.
— Изменить фигуры на доске всегда в твоей власти. Донесли мне сегодня: пока старшие в отъезде, четвертый сын Иру-сылау Михаил прогнал дядю и сам безнаказанно сел во Владимире.
Хан затрясся в мелком смехе.
— Когда родичей брал мир? Войны между ними нам не надобно, но пусть один перед другим походят, кичась и переваливаясь, подобно гусям. После весеннего праздника Белого стада, когда воздадим славу духу Чингиса, объявлю снова решение и пусть оба едут к Гаюку в Каракорум.
Еще задолго до решения хана Александр знал, что может быть и такой оборот: во Владимире сядет Андрей. Скорее всего Батый не лгал — такова воля отца. Он помнил, как суровый Ярослав год за годом ласкал и научал Андрея в обход ему. Но, вспыльчивый по природе, Александр воспитал в себе терпение.
Спустя месяц, выйдя из парадного шатра Батыя, новоиспеченный великий князь с явной неловкостью бросил взгляд исподлобья на старшего брата.
— Веришь, что сделано по отцову хотенью? Я не верю.
Александр ответил не сразу.
— Не в том суть, Ондрюша. Ордынцы считают, что тем ослабили Русь. Пусть считают. Лишь бы мы были за одну душу. Этого и хотел батюшка. Помнишь завещание?
Андрей с горячим чувством сжал руку брата. Дивно, что тот не настаивает на своем первородстве.
У Александра сказывался новгородский опыт: силен не тот, кто выше сидит, а кто вершит дело. Отец готовил его на вторую роль. Он же убедился, что именно в крепости западных рубежей и есть сердцевина пользы для Руси. Без слова уступил Владимир. Но не Новгород! Титул князя Киевского и Новгородского был явным новшеством. Александр Невский скорее Киев принял как довесок...
Вновь ощутил он пагубность удельного разделения державы. Притерпевшись к частым опасностям, когда степь — то печенегская, то половецкая, — бешеной конницей обрушивалась на порубежные заставы, — эта вековая привычка отбиваться, а потом вновь отстраиваться на еще теплых пепелищах, как ни странно, не обострила, но притупила инстинкт опасности. Орда уже надвигалась, подземный гул многотысячных копыт был уже различим, а князья тешились распрями, считались самолюбием. Все русские княжества могли бы сообща выставить сто тысяч бойцов. Могли бы! А сто сорок тысяч монгол были единым кулаком. И не встала на тот час дева — Обида, не заплескала крыльями над Русью, чтобы очнулась та от своего зачарованного недомыслия...
Часть третья
Устроитель Руси
Извержение народов
Несмотря на свою прозорливость, Александр Невский не мог, разумеется, знать, как складывался по камешку тот монолитный монгольский таран, который так ощутимо ударил Русь и раз, и другой... Все началось, подобно раздуванию искры, с дерзких из-за малочисленности, но ошеломительных по успеху вылазок головорезов Чингисхана — одного из сыновей матушки Оэлун, вдовы племенного вождя, — против соседствующих кераитов, маркитов и найманов. Как это удалось? Причин, самых разнородных, было множество.
Скромный достаток кочевого семейства из пяти человек зиждился на поголовье скота, равном двадцати пяти лошадям, пяти головам рогатого скота, шести овцам или козам. Стадо кормило, одевало и защищало. Для перевоза кибитки требовалось четыре вьючных животных (для юрты богача все двенадцать). Такому хозяйству необходимы были значительное пространство и постоянный корм.
Конное войско монгол (собственно, это и есть перевод слова «орда») тоже вынуждено было безостановочно передвигаться: степь, искромсанная колеями обозных повозок, прибитая копытами, должна иметь время прийти в себя, возродить травяной покров!
О себе сподвижники Чингисхана говорили, что их предки — народ Сивого волка и народ Прекрасной лани, — когда-то переплыв бурные воды, поселились в долине реки Онон. Посреди степей восточного Забайкалья, то и дело сокрушаемых суховеем, обитатели холмистой местности Онона, густо заросшей сосновыми борами, черемуховыми, тополиными и березовыми рощами, изобилующими птицей и зверем, вполне могли считать себя удачниками, избранным народом. Была в этой легенде и прекрасная чужеземка, ставшая женой вождя племени, и не менее чудесное рождение ею сынов-богатуров от некоего светоносного юноши, который проникал к ней тайно через дымовое отверстие юрты. Отсчет времени всех событий ограничивался присказкой: «Это случилось через двенадцать поколений...»
На самом же деле народы Азии, включая сюда кочевников Великой степи с их предводителями-ханами, подобно ожившим песчаным барханам, из века в век теснили друг друга и смешивались друг с другом. Сходно с тем, как и по Европе прокатывались волны то гуннского, то готского нашествий, а недавние норманнские набеги захлестнули берега Англии, Западной Франции, даже Южную Италию, частично укоренясь там.
Сородичей матушки Оэлун, маленькое свирепое племя тата, ее сын покорил первыми. Но то ли их воинственность стала нарицательной, то ли сам Чингис велел для устрашения называть так свое войско, только имя разбитых татар объяло всю Орду — капля дала имя океану. Словно сама Азия, этот народоизвергающий вулкан, села тогда в седло и «ветром разрушения» пронеслась от подошвы Алтая, обогнув южный берег Каспия, через Кавказ и Грузию в половецкие степи...
Приметливый соглядатай Карпини записал, что татары, будучи видом «безобразнее всех», обладают «мужеством льва, терпением собаки, хитростью лисицы, дальнозоркостью ворона, хищностью волка, чуткостью кошки и буйностью вепря». Чтобы держать таких людей в повиновении, Великому хану пришлось отрешиться от многих родовых предрассудков, провозгласив чисто племенную взаимовыручку, ответственность за судьбу каждого законом для всей Орды.
Уже перед Чингисом стояла проблема, как поступать с побежденными: принуждать их к повиновению страхом или милостью? Джучи, отец Батыя, старший сын Чингиса, был даже убит по приказу отца за свою приверженность к более мягким действиям. Однако и свирепому Чингису требовалось войско надежное, преданное... Горсточка первоначальных сподвижников, «верных монгол», давно растворилась. Великое множество племен влилось в монгольский поток — тех, кто жил на просторных степях и по берегам Волги, в сырых дремучих лесах, и по озерам... «Прежде чем собирать народы, — говаривал Чингисхан, — надо душой овладеть у них. Если душой у них овладеешь, то тела их куда же денутся?»
