Дэвид Эберсхоф - 19-я жена
Дом Куини заметить было легко — небольшой, оштукатуренный под мрамор дом-ранчо, вероятнее всего, две спальни, гостиная и ванная комната. Еще одна деталь выдавала его принадлежность — патрульная машина ее мужа, припаркованная под углом на въездной аллее.
На другой стороне улицы я свернул в сухой водосток и съехал в каньон. Фургон пробирался вверх по старому руслу реки, шины скрипели по песку, пока мы не добрались до излучины, где никто не мог нас заметить. Стены каньона отбрасывали длинную тень — Электре будет здесь вполне прохладно. Я налил ей в миску воды и открыл окна. Стал объяснять ей, какая она хорошая девочка, но она понимала, что сейчас произойдет: хвост ее безвольно свалился с задницы вниз. Когда же я вылез из машины, она принялась лаять, да с какими-то подвываниями, словно я слопал ее малышей. Эхо разнеслось по всему каньону. Когда я сказал ей «ш-ш-ш!», эхо разнесло по каньону и мое шипенье тоже. Все это никуда не годилось.
— Ох, да ладно тебе, — сказал я, беря Электру на поводок. — Ты — младенец великовозрастный!
Ее хвост, взметнувшись, тут же вернулся к жизни.
Стены каньона были холодными, шершавыми и почти синими от укрывавшей их тени. Возле устья каньона мы ступили в мир ярко-белого солнечного света. Разница температур составляла, должно быть, градусов тридцать. Мы перебежали через дорогу к двери Куини, и та открылась прежде, чем я успел постучать.
— Джордан, что ты здесь делаешь?
— Я тоже рад тебя видеть!
— Ш-ш-ш, Хайрам спит. Пойдем поговорим в гараже.
Она провела нас с Электрой через темную гостиную по тропинке, протоптанной в ковре. В гараже она включила малярный фонарь: густой желтоватый свет залил верстак и оружейную стойку с пистолетами и дробовиками.
— Что ты затеваешь? — спросила Куини.
— Думаю, ты про мою маму слыхала?
— Еще бы.
— Ну, я хочу в кое-каких вещах разобраться.
— Вроде чего, например?
— Вроде того, что тут на самом деле случилось.
В желтоватом свете лицо Куини казалось желтым и холодным. Она не очень изменилась, по-прежнему красива, в глазах по-прежнему бунтарский огонек. Ее мать вышла за моего отца незадолго до того, как меня вышвырнули из дому. Она была, как мне кажется, его двадцать третьей или двадцать четвертой женой, эта женщина с выступающими вперед зубами; к тому же она еще и ногти грызла. Они познакомились через полигамный веб-сайт с персональными объявлениями (www.2wives.com, проверьте). Она явилась в наш дом с тринадцатилетней дочкой Елизаветой. Мой отец стал называть ее Елизаветой Второй, чтобы не путать с другой девочкой. Помню, какой потрясенной она выглядела в первые недели пребывания в нашем доме: бледный лоб, в глазах — чувство, что ее предали, и это выражение возникало в ее взгляде каждый раз, когда ее мать называла ее Елизаветой Второй. Она поняла, что очутилась в очень странном месте. Что до меня, мне она сразу понравилась: она была ну вроде как… поразительная, сказочная какая-то, хотя это, конечно, было задолго до того, как я стал употреблять такие слова. Как-то вечером она сказала мне, что терпеть не может всех, кто называет ее Елизаветой Второй. «Я от этого начинаю чувствовать, вроде как я — та самая гребаная королева», — объяснила она. «Ты — кто?!» — спросил я. Тут она устроила мне краткую консультацию о британском королевском семействе. Сначала-то я ей не поверил. На одной из пленок Пророк сообщал нам, что, хотя Англии удалось избежать тотального уничтожения во время последней войны, там теперь не осталось ничего, кроме разоренного народа, живущего в хижинах и лачугах. «Он лжет», — заявила Куини. «Это ты лжешь», — возразил я. Но наш разговор случился вскоре после того, как я отказался забивать собак и овец. Два этих события каким-то образом сплелись друг с другом, породив крохотную жемчужину сомнения. Шесть недель спустя мой папочка застал нас держащимися за руки. Остальное вы знаете.
В гараже я спросил у Куини, что происходило после того, как я ушел.
— Большого скандала не было, — ответила она. — Тебя наказали отлучением. А меня — замужеством. Пророк выбрал для меня Хайрама. Или, думаю, я должна говорить «выбрал меня для Хайрама». Хайраму тогда было двадцать, так что на самом деле он не такой уж старый. Нас запечатали на следующий же день. Ты знаешь, как это делается, ты же слышал такие истории миллион раз. Только знаешь что? Вот это — самая потрясающая часть всего, что случилось. Мы полюбили друг друга. Он хороший человек. И он меня любит. И любит нашу маленькую дочку. Джордан… Прекрати строить такие гримасы!
— Какие еще гримасы?
— Ты думаешь, я с ума сошла?
— Нет-нет, я думаю, это просто здорово, — солгал я. — Похоже, он замечательный. — (Она что — шутит? Любовь? В Месадейле?) — Я просто поражаюсь, — сказал я. — Моногамия тут у вас вроде как штука запретная.
— Я знаю. Последнее время Пророк все нажимает и нажимает на Хайрама, чтоб еще жену себе взял. Но мы сопротивляемся и пока что устояли.
Я спросил, как поживает ее мама. Она опустила глаза, посмотрела на Электру, потом снова на меня. В глазах — серый шторм.
— Мама умерла.
— Что?! Как?
— Несколько лет тому назад она заболела. Почки.
— Мне очень жаль.
— Только дело не в этом, — продолжала Куини. — Месяцев шесть назад она вдруг стала все подвергать сомнению. Хотела уйти от твоего отца. Хотела уехать отсюда. Так они ее убили.
— Прости, не понял?
— Они соли насыпали в ее аппарат для диализа. Из-за этого ее сердце кристаллизовалось. И она умерла. Она поехала в клинику на лечение и так и не вернулась.
О'кей, остановлюсь на секунду. Я знаю, что вы подумали. Я бы подумал то же самое. Только в Месадейле это не так невероятно, как оно звучит.
— Кто же, по-твоему, это мог быть?
— Пророк. Ну, не он сам, конечно, а парочка его людей. Он хотел всем показать, что бывает с теми, кто хочет уехать.
— Ты знаешь это наверняка?
— Нет, но я знаю — это правда.
Я думаю, что на Месадейл так долго не обращают внимания именно из-за таких вот историй. Когда они просачиваются наружу, то, когда люди их слышат, они начинают думать: «Ох, ну вот вам, пожалуйста, соль в аппарате для диализа! Кристаллизовавшееся сердце? Похоже на плохое кино». И никто этим историям не верит, от них отмахиваются. Пророка и его Апостолов оставляют в покое. Мистер Хебер совершенно не прав, полагая, что здесь, в этом захолустье, хоть что-то изменилось.
— Ну, как бы то ни было, — сказала Куини, — значит, ты вроде как шпионить сюда приехал?
— Ага, что-то вроде того.
— Думаешь, не твоя мама это сделала?
— Не знаю.
— Это меня не удивляет. Тут никого нет более верующего, чем твоя мама.
— Знаю. Потому и хочу выяснить тут побольше.
— А ты с его самыми последними женами говорил? Я на твоем месте с них начала бы.
— Почему?
— Не знаю. Просто у меня такое чувство. Все стало меняться сразу, как появилась последняя пара жен.
— А как их зовут?
— Сейчас, погоди. Сестра Кимберли — эта самая новая. Живет за большим домом, в бревенчатом домике, твой отец ей построил. Может, стоит с нее начать. — (Тут с другой стороны дома послышался плач маленькой девочки.) — Это Энджела, мне надо идти. А тебе и так надо отсюда поскорее уходить, пока тебя никто не увидел.
— Куини, можно мне еще раз прийти?
— Не думаю, что это такая уж хорошая идея. — Но тут она немного смягчилась. — Если нужно будет — да, конечно, приходи. Джордан, я не хочу с тобой очень уж сентиментальничать, но, когда ты уехал, я все время о тебе думала и молилась, чтобы все у тебя было хорошо.
— Я тоже. Но мне кажется, у нас обоих все вполне прилично складывается, учитывая все обстоятельства.
— Думаю, да, — согласилась она. — Тебе надо уходить. И будь осторожен. — Она нажала кнопку, и дверь гаража открылась в стену слепящего света.
— Чуть не забыл, — сказал я. — У Сестры Карен для тебя пакет лежит.
— О, в самом деле? Интересно, что там.
Но солнечный свет не позволил мне прочесть выражение ее глаз.
Оттуда я поехал в Канаб — город в пустыне, на высоком плато. Одну треть его населения составляют хайкеры-экотуристы, питающиеся гранолой,[32] две другие трети — Святые Последних дней. Находится он милях в сорока за Месадейлом, и поездка туда — все равно что путешествие во времени: вж-ж-ж-жик — и ты из девятнадцатого века приземляешься прямо в двадцать первом. Я остановился у бутербродной под названием «Мега-Байт»[33] и заказал продавщице, на именной планке которой значилась цифра 5, сэндвич с тунцом.
— Прям чудно, — сказала она, когда принесла мне мой заказ, — ведь я тебя знаю.
— Ну да?
— Ты вроде как бы мой брат.
Меня ее слова поразили меньше, чем вы могли бы подумать. Поразительным здесь было лишь то, что произнесла их хорошенькая девочка-подросток, которой удалось сбежать из Месадейла. Хорошеньким никогда не удавалось сбежать.
