Дэвид Эберсхоф - 19-я жена
— Сколько — немного?
— Я бы хотел задержать процесс на несколько месяцев, может быть, на год.
— На год?
— Я понимаю, это кажется очень долгим сроком, но на самом деле это не так. Происходит очень много такого, о чем ни вы, ни я просто не знаем. Соперничающие фракции, люди бегут, другие бросают вызов авторитету Пророка… В данный момент Пророка прессуют как снаружи, так и изнутри. Дело вашей матери пройдет гораздо глаже, если оно окажется частью этой более значительной истории.
— Не знаю, с кем вы обо всем этом разговариваете, но, простите, я только что побывал в Месадейле: там ничего не изменилось. Никогда не менялось и никогда не изменится. До этого Пророка был его отец, а до него — его дядя. Один мошенник сменяет другого вот уже более ста лет, начиная с тысяча восемьсот девяностого года и гребаного Аарона Уэбба.
Я поднялся на ноги, дернул Электру за поводок, и мы ушли. Морин пошла за нами по коридору, быстро ступая в босоножках на высоком каблуке.
— Как найти другого адвоката? — спросил я.
— Ваша мама должна подать просьбу об этом.
— Прекрасно. Я ей скажу.
— Кончится тем, что он будет гораздо хуже.
— Почему он не хочет ее спасти?
— Он хочет ее спасти.
— Почему он не возмущается?
— Он не многого бы стоил, если бы все время возмущался.
Я был в таком обломе, что просто готов был заорать. Но тут Морин коснулась меня — ее прохладные пальцы мягко легли на мое предплечье, и я потерял выдержку — расплакался как дитя. Вот блин! Слезы лились, лились не переставая.
— Я не знаю, что мне делать.
Морин усадила меня на стул в обнимку с коробкой бумажных носовых платков.
— Не спеши, приходи в себя.
А я все повторял «простите меня», а она — что, мол, это ничего, все нормально. Она написала номер своего сотового на записке-наклейке и, свернув, сунула мне ее в ладонь, просто на всякий случай. Почуяв надвигающееся групповое объятие, Электра протиснулась между нами и уткнулась носом в промежность Морин.
— Хочется поговорить об этом? — спросила Морин.
Мне хотелось. И не хотелось.
— Странно было возвращаться туда?
— И да и нет. Нет, потому что все осталось таким, как было. И — да, потому что я снова почувствовал себя как бы ребенком и все время ожидал, что вот-вот маму увижу.
— А можно мне спросить тебя о чем-то? О чем-то, чего я никак не могу понять? — Морин придвинулась поближе. — Отчего же все эти люди вот так верят в него?
— Они не знают ничего другого.
— Я понимаю, но в наши дни, в нашем веке?!
— Я знаю, это прозвучит как бред сумасшедшего, но весь наш мир начинался и заканчивался в Месадейле. В том-то все и дело. И знаете что? Для большинства из них… для большинства из нас этого было вполне достаточно.
Она покачала головой, вроде ей рассказали самую нелепую на свете историю.
— Ты не против, если я спрошу тебя, какой он, — продолжала она, — Пророк этот?
— Он… Не знаю. То есть я хочу сказать, я его толком и не знал никогда. Просто он всегда был там, но я никогда по-настоящему с ним не разговаривал или как-то еще… Я только видел его в церкви по воскресеньям. Он обычно неподвижно стоял, когда службу вел, он не из тех, кто взад-вперед ходит, его ноги всегда прочно установлены на одном месте, и похоже, что он сам — часть алтаря. Чем больше я думаю об этом, тем трудней мне его описывать. Вроде как пытаешься ветер описать.
— Он старый или молодой? Толстый или худой?
— Он старый, только я, по правде, не знаю, сколько ему лет. Это знаете как? Вы представляете, что Бог стар, но не знаете насколько. Что-то вроде того. Мне думается, лучше всего я помню его голос. Он не из крикливых, голос у него вроде как тихий и довольно высокий, и он чуть-чуть пришепетывает. Помнится, голос этот очень мягкий, такой баюкающий, он прямо втягивает вас в себя. Помню, когда я маленький был, я в церкви сидел у мамы на коленях, а она целовала меня в макушку и шептала: «Слушай, сынок, это голос Бога».
— Ну это же просто нехорошо — говорить детям такие вещи.
— Это-то еще ничего. В школе учительница, бывало, ставит кассету и мы часами слушаем Пророка. Мальчикам он часто говорил об истории священничества. Куини мне рассказывала, что девочкам он говорил о ведении домашнего хозяйства, о роли хорошей, доброй жены, о покорности — о всяких таких вещах. Но большую часть времени он говорил о конце света, который всегда должен был вот-вот наступить. Он говорил нам, что когда-то нам придется перерезать горло нашим врагам, как это когда-то сделал Нефий. — Я поднял взгляд на Морин. — Вы уверены, что хотите слушать про все это?
— Если ты хочешь мне это рассказать.
— Они в школе учили нас делать это. То есть как надо горло резать. Мы должны были практиковаться в школьном дворе на кроликах и курах. «Когда вы делаете это, вы должны молить о силе духа» — так говорил Пророк на пленке, а потом начинал описывать, как выглядит горло человека, если откинуть его голову назад, и как надо рассечь это горло от уха до уха, и как будет выглядеть кровь, хлынувшая из раны, густая и горячая, и как мы не должны этого пугаться. Когда мы становились старше, мы должны были забивать собак и овец. Но я отказывался это делать, никогда не мог убить собаку… Думаю, то были первые, слабые ростки сомнения, потому что я понимал — не знаю как и почему, просто понимал, и все: эти животные не должны погибать. Все это было подготовкой к тому дню, когда наши враги явятся убивать нас, — вот что он нам говорил. А мы сидели там часами и слушали его голос из магнитофона, а потом у нас проводили экзамен. Казалось, это самая естественная вещь на свете — ходить в школу и учиться таким делам с голоса на кассете. — Я помедлил и рассмеялся. — Я хочу сказать — теперь это кажется такой вонючей мурой, но, когда я был мальчишкой, нам в самом деле представлялось, что в классе с нами — Бог.
~~~
В середине 1830-х гг. Святые Последних дней[26] (также известные как мормоны), подвергнувшись преследованиям в своей метрополии — Кертланде, что в штате Огайо, предприняли переселение на запад штата Миссури. Большинство их осело в населенном пункте под названием Фар-Уэст,[27] но около 75 семей остановились у Шоул-Крика в округе Колдуэлл, создав там оживленный городок, ставший известным как Хонз-Милл.[28] К 1838 г. Джозеф Смит, Бригам Янг и другие лидеры СПД, как и большинство мормонов, переселились в Миссури.
Их надежда найти здесь мирное обиталище скоро растаяла. Уже летом 1838 г. напряженность между мормонами и окружающими их немормонскими сообществами возросла до предела. Немормоны опасались мормонов по трем причинам:
1. Мормоны голосовали блоком и быстро стали влиятельной политической силой в своем новом округе.
2. Мормоны очень быстро — а кое-кто утверждает, что при помощи тайных сделок, — скупали крупные земельные участки.
3. Более всего разногласий возникало из-за слухов о многоженстве, следовавших за мормонами от самого Огайо. Джозеф Смит и Бригам Янг неоднократно опровергали эти обвинения, однако многие жители Миссури с подозрением относились к брачным обычаям своих новых соседей.
БОЙНЯ
27 октября 1838 г. губернатор штата Миссури Лилберн У. Боггз издал «Указ об Устранении», по которому мормонам предписывалось покинуть штат либо подвергнуться истреблению. Мормоны восприняли указ вполне серьезно, но, вместо того чтобы бежать, предпочли бороться, планируя военное сопротивление. Три дня спустя, 30 октября, в четыре часа пополудни, примерно 200 или 250 участников милиции[29] Миссури ворвались на конях в Хонз-Милл. Женщины и дети бежали в лес, вброд через мелкую речку, с нагими младенцами на руках, успев захватить только сковородки. Мужчины и некоторые подростки, отказавшиеся покинуть отцов, заняли оборонительную позицию в здании кузницы. Милиция окружила здание и расстреливала загнанных туда мормонов почти в упор сквозь трещины в опалубке. Не успело стемнеть, как семнадцать мормонов были убиты вместе с одним сочувствовавшим им немормоном, приехавшим в город по делам. Среди тех, кто находился в кузнице, выжил только один — каретник Чонси Дж. Уэбб. Жена Чонси, Элизабет, и его пасынок Гилберт, прячась за мельничным колесом, где им пришлось стоять по плечи в воде, слышали чуть ли не сотню ружейных выстрелов. Все время, пока шел этот бой, Элизабет молилась, чтобы ее муж остался в живых. Когда его нашли живым, она и многие другие сочли это чудом и долго потом говорили об этом как о чуде.
