Дмитрий Колосов - Император вынимает меч
Все было против него. Сенаторы пытались задержать вновь избранного консула судебными тяжбами — ему даже пришлось покинуть Рим тайком, не совершив ауспиций. Отовсюду приходили известия о зловещих знамениях: в Пренесте с неба падали раскаленные камни, священный источник в Цере покрылся кровавыми пятнами, в Капене средь бела дня взошли на небо две луны. Авгуры предрекали страшную катастрофу, но Гай знал, с чьего голоса они поют.
— Мое назначение неугодно сенату, так я плевал на сенат!
Консул не стал придавать значения и еще двум дурным предзнаменованиям. Когда войско выступало из Арремия, под Гаем внезапно взбрыкнула молодая кобыла. Не ожидавший подвоха консул — всадник не самый умелый — не удержался в седле и мешком свалился на землю. Доморощенные калхасы[12] тут же заголосили, что боги предвещают беду. Вдобавок знаменосец никак не мог вырвать глубоко ушедшее в землю древко орла. Консул гневно обрушился на него:
— Если страх, сковавший твои руки, не дает выдернуть знамя, так возьми лопату и выкопай его!
Естественно, после подобного окрика древко моментально оказалось свободным, а прорицатели благоразумно заткнулись.
Преодолев все препоны, Гай собрал войско и вывел его навстречу Пунийцу, разбойничавшему на Кортонской равнине. Тот обманул римлян, уклонившись от битвы, чем привел консула в ярость. Конечно, ярость — плохой помощник, но лишь если не подкреплена силою и здравым смыслом. Гай Фламиний ощущал себя расчетливым и сильным. Он не сомневался в успехе, приказав погрузить на возы цепи и кандалы для плененных пунов. Не сегодня-завтра должна состояться встреча. Будет кровавая битва, и он непременно одержит победу.
Мимо холма шагали, бряцая доспехами, триарии второго легиона. Консул поднял руку, приветствуя их. Квириты радостным криком воздавали хвалу своему полководцу. Консул всматривался в раскрасневшие лица, чувствуя, как теплеет в заледенелой на ветру груди. Гай знал, что любим солдатами. Ведь он не утомлял их долгими маршами, он следовал тактике победителя — найди врага и в решительном бою уничтожь его! Одна кровавая битва достойна десятка хитрых маневров. Храбрец всегда одолеет труса, к каким бы хитростям тот не прибегал.
В тумане появились очертания скачущего всадника, вскоре обретшие телесность. Фламиний признал одного из декурионов. Неумело дергая поводья, всадник остановил разгоряченного жеребца и доложил:
— Консул, передние манипулы наткнулись на войско Пунийца!
— Хорошо! — Фламиний усмехнулся, демонстрируя свое удовольствие от услышанного, и приказал:
— Без моего приказа битву не начинать!
Гонец бросился исполнять поручение. Консул выждал еще немного и тронул коня, направляя его вниз, к дороге. Следом поскакали ликторы и тридцать отборных всадников. Перед мутной полосой тумана лошадь Фламиний заартачилась, не желая ступать в неизвестность. Тогда он хлестнул ее плетью, еще раз напоминая о том, что любая тварь должна повиноваться воле хозяина. Повиноваться! Через мгновение белесая взвесь окутала всадника.
Туман совершенно поглощал дорогу — в таком молоке нетрудно сбиться с пути. Но равнина была слишком узка, чтобы воины могли здесь заплутать. Через двадцать шагов по левую руку виднелись смутные очертания скал, справа глухо дышало озеро.
Фламиний не спешил. Он намеревался собрать все свое войско и лишь потом дать сражение. Если же Пуниец попытается уклониться от битвы, римляне будут преследовать врага и разгромят его.
События развивались в точности так, как желал того консул. Все было великолепно. Мешал лишь туман. Он мешал осмотреться и оценить расположение неприятеля. Непроницаемая мутная стена угнетала. В глубине души ворочался червячок опасения, что за это стеной прячутся вражеские воины. Могут ведь прятаться! Но консул гнал черные мысли прочь. Ведь не мог же Пуниец, еще накануне грабивший дальние усадьбы и городки, успеть подготовить ловушку для римского войска.
— Не мог!
С этими словами Гай Фламиний решительно погнал коня. Увы, он не знал, что враг уже с вечера занял скалы отрядами воинов. Фламиний не знал, что ведет армию в западню, что выход из долины перегорожен отрядами галлов и балеарцев, а у входа, где еще шли, растянувшись колонной, легионеры, затаился отряд всадников. Он играл вслепую с умным и расчетливым противником, и его партия была изначально проиграна.
Враги напали в тот миг, когда замыкавшие походную колонну велиты оказались напротив взгорка, где еще недавно стоял римский консул. Всадники-нумидийцы выскочили из-за соседнего холма и обрушились на римскую пехоту. Не ожидавшие нападения легионеры не успели развернуться в боевой порядок и были смяты первым же натиском. Немногие, самые отважные, пали на месте, сраженные дротиками и стрелами, прочие бросились врассыпную. Одни искали спасения в холмах, другие бежали в лощину, стремясь соединиться с товарищами. Ловкие, облаченные в бурнусы всадники преследовали и тех, и других. Излюбленное оружие нумидийца — дротик, каким тот владеет в совершенстве, поражая врага за сорок и боле шагов. Когда все пять дротиков находят цель, всадник выхватывает легкий, хищно изогнутый меч, идеальное оружие для рубящего удара. Резко, с потягом на себя — и очередной легионер падает в траву с разрубленной головой. Клинки обагрились кровью…
Едва только над кортонскими холмами разнесся боевой клич нумидийцев, римляне были атакованы еще с двух сторон. В лоб передовому, уже почти развернувшемуся легиону ударили галлы и балеарские пращники. Последние нанесли немалый урон гастатам, прежде чем были оттеснены подоспевшими велитами и всадниками. Затем в бой вступили галлы — все, как один, обнаженные до пояса с тем чтоб испугать врага могучим телосложением. Как обычно, первый натиск их был страшен. Длинные, закругленные на конце клинки с лязгом обрушивались на щиты и шлемы, заставив гастатов попятиться. Тогда на помощь передовым манипулам пришли принцепсы. С ходу швыряя во врагов пилумы, воины врезались в неприятельский строй. Галлы на мгновение дрогнули, но устояли. Завязалась ожесточенная битва, исход которой предстояло решить триариям.
Но в организованное сражение, столь радостное сердцу каждого квирита, смогла вступить лишь четверть войска. Прочие отряды оказались в положении, совершенно незавидном.
Пунийское воинство напало на растянувшихся длинной колонной римлян со скал. Здесь Ганнибал загодя расставил отборные отряды ливийцев и иберов. По звуку трубы воины выскочили из засады и бросились на врага. Каждый знал, что предстоит делать. Каждый, сбегая по склону, уже освободившемуся от тумана, видел густые шеренги товарищей, с криком устремлявшихся на римлян, и это наполняло сердца атакующих силой.
Квириты же в отличие от неприятелей, не видели и не знали. Ничего! Поначалу до их слуха долетел дикий вой, — то был воинственный клич врагов, — а затем римлян стали поражать дротики. Они прилетали сквозь белесую пелену тумана, и легионеры, видевшие их в самое последнее мгновение, не успевали увернуться или подставить щит. Средь римлян началась паника, усиливавшаяся по мере того, как неровной, разорванной на квадратики манипул колонне пришлось вступить в бой с яростным противником.
Это была схватка из разряда тех, что не по душе римлянам. Легионер любит правильный бой, навязываемый врагу. Это когда легион наступает в три линии, имея перед собой велитов. Это когда неприятельские порядки сначала расстраиваются дротиками. Потом врагов избивают пилумами гастаты, нечасто сходящиеся врукопашную. Если противник держит, гастаты уходят в промежутки между манипулами принцепсов — за спины триариев, где переводят дух и берут новые пилумы. Принцепсы, бросив пилумы и сомкнув строй, уже бьются мечами. Если враг не поддается и в этот момент, они уступают место триариям — и в бой вступает фаланга из ветеранов, могучих и пугающих одним своим видом, чей натиск страшен, чей натиск подкреплен передохнувшими воинами первых разрядов. Попробуй выдержать один за другим три удара, теряя строй и шиты под ударами пилумов, убиваемый в горло и пах уколами острых мечей, пронзаемый массивными жалами гаст. Попробуй — и ты поймешь, что значит напор легиона!
Легионер силен единством строя, единством общего действия, четким ведением боя. При этом он не беспрекословный винтик отлаженного механизма, как педзэтайр, способный сражаться только в фаланге; принцепс или триарий прекрасно бьются в рассыпном строю, полагаясь на индивидуальное мастерство. В бою легионеру нет равных, но при условии, что он видит орла своей манипулы, слышит рев своих труб и окрики командиров. Но стоит квириту лишиться сих атрибутов воинской общности, он обречен. И тогда уже кажется, что враги отовсюду, а друзья мертвы или бегут с поля сражения.
