Сергей Сергеев-Ценский - Утренний взрыв (Преображение России - 7)
Прошли мимо Сыромолотовых и два мичмана, оба невысокие, еще юные и державшиеся бодро: каким-то чудом они не были ни ранены, ни обожжены, и если немного казались как будто сконфужены, то только тем, что лишены повязок.
Зато изобильно снабжен был повязками и головы и лица последний, за которым сомкнулась толпа, но этот последний был не моряк, а какой-то чиновник в фуражке с зелеными кантами и в черной шинели с зелеными петлицами.
Фуражку он придерживал рукою, так как она едва могла держаться на толстой повязке. Из-за этой руки и другой повязки — с правой стороны лица трудно было разглядеть его лицо, но и Алексей Фомич и Надя не могли не заметить, что оно было безбородое, безусое и даже как будто безбровое… На шинели его не хватало двух пуговиц.
Он прошел мимо, глядя вниз на ступеньки. Видно было, что его никто не встречал, и непонятно было, прибыл ли он на катере с моряками или один из толпы, моряков встречавшей.
— Ну, вот видишь, Алексей Фомич, и нет нашего Михаила Петровича! — со слезами в голосе громко сказала Надя.
— Да… Нет… Значит… тяжело ранен, может быть… — забормотал Сыромолотов.
И вдруг этот последний, в повязках, в шинели и фуражке чиновника какого-то ведомства, остановился, обернулся к ним и крикнул:
— Алексей Фомич!
На него напирала толпа, пробиться сквозь которую было ему невозможно, так что Сыромолотов поднялся к нему сам вместе с Надей, желая догадаться, кто это его окликнул.
И вот они сблизились тут же на лестнице, где стоять им было нельзя, а можно было только двигаться вместе со всей толпой.
— Не узнали? — говорил на ходу чиновник. — Мудрено и узнать… Я бы и сам себя не узнал… А шинель и фуражка это мои, помощника лесничего… Из квартиры привезли на «Екатерину»… Ведь у меня все погибло вместе с «Марией»… а запасного не было.
И только выслушав все это, Алексей Фомич понял, что перед ним не кто другой, как его свояк, прапорщик флота Калугин, и совершенно неожиданно для себя чуть не всхлипнул:
— Миша!.. Голубчик ты мой!.. Жив, а!.. Надя, смотри, жив!..
— Вот Нюра обрадуется!.. Вот обрадуется!.. — воскликнула Надя, пытаясь найти на лице Калугина место, в которое можно было бы его поцеловать.
— А Нюра? Что Нюра?.. Как? — спросил Калугин, которого в это время обнял левой рукой и нес над ступеньками Сыромолотов.
— Операция была сегодня… мальчик!
— Ну, слава богу!.. Вот радость!.. Ну, слава богу!.. Вот спасибо вам!.. Без вас бы как?.. Никак! Гибель!.. Вот спасибо!
И дальше, до того места, где им попался извозчик, шли они трое, не говоря о том, что произошло на «Марии», а только ощущая именно это радость, радость от того, что жизнь не прекратилась, что она продолжается, что он выправится, что заживут ожоги, что отрастут волосы, что на земле теперь уже не один Калугин, лесничий, — временно, по необходимости, не им созданной, ставший моряком, — а уже двое их, Калугиных: большой и маленький.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В свой Рыбный переулок помощник лесничего приехал снова моряком, так как Алексей Фомич на радостях заехал на Большую Морскую в магазин военного портного Лифшица и купил ему там готовую шинель с погонами прапорщика, а рядом, в магазине "головных уборов" — фуражку.
Зато в уютной большой комнате, сидя на мягком стуле, Алексей Фомич услышал подробный рассказ о том, что произошло рано утром на линейном корабле "Императрица Мария", как этот корабль погиб, перевернувшись кверху килем, и как его свояку посчастливилось спастись.
Вернувшись в гостиницу Киста уже часов в восемь вечера, Алексей Фомич и Надя не могли думать о том, чтобы перейти куда-то в другую гостиницу или хотя бы в другой номер здесь: они были слишком утомлены впечатлениями этого необычайного дня.
Надя только справилась по телефону в больнице о здоровье Нюры и ее «Цезаря», как окрестил младенца Сыромолотов, и просила передать Нюре, что завтра сможет ее навестить Михаил Петрович.
Разумеется, и утром, едва одевшись, она уже пошла к телефону и, когда вернулась, радостно передала мужу, что у Нюры все благополучно.
Коридорный, который с виду не перестал еще относиться к ним подозрительно, внеся самовар, сказал как будто в сторону:
— Вчерашний день офицеров с «Марии» доставили…
— Видели!.. Видели, братец ты мой, мы их всех, — перебил его Сыромолотов, — и своего встретили!
— Жив оказался?
Тут коридорный поклонился низко Алексею Фомичу и добавил весьма торжественно:
— С чем вас имею честь поздравить!
Алексей Фомич суетливо потянулся за своим кошельком и дал ему, что подвернулось под руку, объяснив потом Наде:
— Очень проникновенно это у него вышло, — нельзя было не дать!
А придя убирать самовар, коридорный, сияя, осведомил их:
— Вчерась офицеров, а нынче, как мне слышать довелось, матросов с «Марии» доставят.
— Матросов? Вот надобно пойти посмотреть на них, Алексей Фомич! — схватилась за это Надя. — Пойдем, а?
— Непременно! Непременно пойдем! — очень воодушевился художник.
— А куда же именно доставят? — спросила Надя. — На Графскую тоже?
— На Граф-ску-ю? — протянул коридорный. — Как же это может быть, чтобы матросов да на Граф-скую?.. У них своя пристань есть, — называется Экипажная.
— Хорошо, пусть Экипажная, а как туда идти или ехать?
— Да трамваем можно, если не желаете прогуляться… А не захотите если трамваем, — на извозчике… Я бы и сам пошел, да ведь меня отсюда не пустят: кто же будет самовары по номерам разносить?
— Ну, хорошо, нынче, а когда же все-таки нынче? — захотел уточнить Алексей Фомич.
— Да говорили мне так, что люди уж идут туда, на Экипажную пристань, и в большом числе.
— Вот видишь! — заторопилась Надя. — Как бы не опоздать нам!
И, чтобы не опоздать, они вышли из номера тут же после чая.
Алексей Фомич видел, что большая деловитость охватила Надю. Еще только спускаясь с лестницы, она уже распределяла все дообеденные часы:
— Значит, мы так: сначала посмотрим матросов, потом к Михаилу Петровичу и вместе с ним тогда к Нюре… А теперь пускай-ка он спит: ему как следует выспаться надо, чтобы хоть сколько-нибудь в себя прийти.
До Экипажной пристани они доехали на трамвае. Это была обыкновенная пристань, необыкновенно было только то, что около нее скопилось действительно очень много народа. Это была далеко не та вполне прилично одетая, наполовину чиновная публика, которая накануне встречала офицеров с «Марии»; это был Севастополь Корабельной слободки, Малахова кургана, Куликова поля. Женщины в этой огромной толпе решительно преобладали. Ведь у многих матросов были здесь жены с детьми. Никто из них не знал и нигде не мог добиться, живы ли их мужья, отцы их детей. Только теперь, именно здесь, около пристани, к которой причалила баржа, могли они, наконец, узнать это.
Они изболелись, ожидая этого часа. Но гораздо раньше их явился на пристань большой наряд полиции, и Сыромолотов заметил даже несколько жандармов очень высокого роста.
— Не иначе, как служили раньше в гвардейских полках, — сказал о них Алексей Фомич. — Народ отменно бравый… А вон у одного, погляди, Надя, даже солидная золотая медаль под бородой: должно быть, вахмистр…
— Да, я вижу, что жандармы, но зачем же все-таки они здесь? — недоумевала Надя. — Если для того, чтобы оградить и без того пострадавших от напора на них публики, то… кажется, и полиции было бы достаточно: куда ни погляди, везде на полицейского наткнешься!
— А ты забыла, что этот пестрый офицер в ресторане вчера говорил? — напомнил Алексей Фомич. — Да ведь и Михаил Петрович вчера сделал на этот счет довольно намеков.
— Значит, не просто пострадавших матросов встречают, а преступников? — вознегодовала Надя.
— Не возмущайся здесь громко, — это лишнее, — остановил ее Алексей Фомич. — Отложим-ка возмущение до более удобного момента.
Они не рвались непременно вперед, — это им было не нужно, — они стали в стороне, но так, чтобы все-таки побольше видеть. И видели они, как, выходя из приставшей баржи, строились матросы, которых никто не принял бы за матросов по их виду.
Прежде всего, почти ни у кого из них не видно было присущих матросам бескозырок с ленточками сзади. Почти все были открытоголовые. У многих головы были забинтованы и ярко белели. Иные были на костылях. Все в своих тельняшках с синими полосками на груди, — в одном нижнем белье, а между тем день был хотя и солнечный и безветренный, однако по-осеннему прохладный.
— Посмотри-ка, Алексей Фомич, ты — дальнозоркий: мне кажется, они даже босые! — в ужасе выкрикнула Надя.
— Да-да, кое у кого как будто есть туфли больничные на ногах, а в общем… — пригляделся и не договорил Сыромолотов.
— Как же они будут идти?
— Ну, ведь у них тоже все погибло на "Марии", — откуда же им так вот сразу возьмут, — ты подумай! — объяснил Алексей Фомич и добавил:
