Александр Лукин - Беспокойное наследство
Грустноватым осенним днем, оставив на двери мастерской кокетливую записку «Побежал питаться», Мишка явился в кабинет директора продбазы.
— Евген Макарыч, — таинственным шепотом проговорил он, хотя в директорском кабинете никого не было. — Нащупал я кое-что…
— И что у тебя за характер, а? Отчего ты мне всегда в тайны мадридского двора играешь? Что, по-людски совсем разговаривать разучился? Все шепчешь да шепчешь.
— Так ведь, Евген Макарович… — смущенно пояснил Мишка, — ведь услышать могут…
— Дывлюсь я на тэбе, та думку гадаю: чому ты такый дурень? Чи в тату, чи в маты, га? А железный закон знаешь? Шепчи да оглядывайся — зараз погоришь. Так кого ты там пощупал, сынок? Не девку ли молодую? Ежели так — то мне без интереса. Стар стал! — он жирненько захихикал. — Шучу, шучу. Знаю, ты парень деловой. Как это вы нынче именуетесь? Биз-нес-мен? Все перед заграницей преклоняетесь. А великого пролетарского писателя Максима Горького штудировал? Савва Морозов, по-вашему, тоже был бизнесмен? А Савва Мамонтов? А Бугров? Эх, вы… Ну, ладно, выкладай свое дело, да поскорее. А то меня ждут в районном исполнительном комитете Совета депутатов трудящихся, — он покосился на новенькие настольные часы.
«И всегда из себя выламывается, жирный боров, — зло подумал Титан. — «В районном исполнительном комитете…» Знали б в том исполнительном комитете, чем ты занимаешься. А ведь до чего хитер, до чего ловок, гад! Ни черта, ни дьявола не боится!» Завистливо вздохнув, Мишка принялся докладывать.
Евген Макарович Пивторак слушал равнодушно, поглядывая в потолок, поглаживая пальцами-сосисками филигранную модель корабля на своем штилево поблескивающем столе, и то и дело отдувался. Оборвав Мишку на полуслове, неожиданно спросил:
— Пивка хочешь? Тепленького?
— Так ведь вы ж торопитесь…
— Тороплюсь, конечно, — печально согласился директор и издал могучий вздох. — Не поторопишься сам — подгонят. И куда торопимся? На тот свет?
— Ну, Евген Макарович, вам туда еще нескоро, — позволил себе Мишка подобострастную шутку. — Вашего здоровья на четверых хватит!
— Было, сынок, здоровье. Что было, то было. Да сплыло. — Пивторак грустно качнул головой. Еле-еле качнул, поскольку голову его жестко фиксировали мощная шея и классический тройной подбородок. — Так что, милый, мне-то до той веселенькой станции пара перегонов осталась. А вот чего твой молодой друг-приятель торопливость проявляет? С какой такой причины ему неймется все эти распрекрасные вещички, — Евген Макарович ткнул указательным перстом в Мишкин «реестрик», — распродавать? Почему такой аллюр три креста? Не попадем ли мы с тобой в какую-нибудь некрасивую аморалку? А? Может, твоему сердечному приятелю интуиция, как сказать, подсказку дает — про недалекий визит милых юношей из замечательной конторы под названием о-бе-ха-эс? На каком, как сказать, поприще осуществляет твой дружок свое неукоснительное право на свободный труд? Не имеет ли он дело, сынок, с товаро-, как сказать, материальными ценностями?
— Не, что вы, Евген Макарыч! — твердо заверил Мишка-Титан. — Какие там ценности! Он же творческая интеллигенция. На скрипочке в ансамбле песни и пляски лабает. Играет то есть.
— Это ты мне, сынок, снисхождение оказываешь? Слова переводишь? Думаешь, старик Пивторак навовсе от нашей прекрасной стремительной жизни отстал, простых ярких выражений эпохи не понимает? Спасибо, сынок, спасибо. Значит, приятель твой духовными капиталами ворочает… Опять неясно, с чего это ему процесс купли-продажи погонять. Мы бы потихоньку-полегоньку пошукали, нашли бы заинтересованных лиц… А так… Это ж курим на смех цена будет…
— Ему на гастроли ехать. Прямо на той неделе.
— А зачем ему на гастролях монета? Небось командировочные худо-бедно платят. А там, смотришь, и налево… сыграет. А?
Мишка не сдержал снисходительной ухмылки:
— Так ведь он на какие гастроли — за границу! В Канаду и даже вроде в Южную Америку.
— Тогда обратно же непонятно. Чегой-то я, сынок, не разберу. Ну, так и не схочешь пивка? Твоя воля, — смиренно произнес Евген Макарович. — Заходи, сынок, заходи при случае. Когда будешь свободен от творческого свободного труда. Всегда тебе рад…
«Что это он сегодня, старый барбос? — запаниковал Мишка. — От выгодного дела увиливает. Из цены воздух выпускает?»
— Как вас понять, Евген Макарыч? Может, я у вас из доверия вышел? — Мишка вложил в свои слова побольше горечи. — Ну, скажите, положа руку на сердце, разве я когда вас подводил?
— Ну, Миша, сынок, зачем ты говоришь такие душераздирающие мне сердце слова?
— Отчего же вы не хотите это дело обделать? Не все ли вам равно, зачем Степану вещи загонять? Может, он какую-то акцию задумал — чего-нибудь здесь купить, там — толкнуть, на выручку там купить, здесь — толкнуть. Деньги — товар — деньги.
— Вот именно — «деньги — товар — деньги», — передразнил Пивторак. — А ежели он с этим товаром попадется и спросят его, раба божья, — откуда взял деньги? И начнет веревочка виться-расплетаться… А?
«Ишь, какой ты вдруг стал деликатный, — обозлился Титан. — Кто да что, да откуда, да как бы чего… Очень он боится, ну да, держи карман! Ясное дело: цену сбивает, хитрозадый пузан…»
Человеку дано сообразить, что его обводят вокруг пальца, и проникнуть (или попытаться проникнуть) в механику этой комбинации в том случае, если комбинатор выше его не более, чем на два умственных пальца. Или, как выражаются математики, — на два порядка. Когда таких «пальца» три, тем паче — четыре, — мы с вами никогда не поймем, что именно замыслили против нас…
Закон этот непреложен. Никакие иные категории, кроме тех, что связаны с «лобовой» выгодой, с однолинейным барышом, никак не могли попасть в Мишкину черепную коробку. Даже ненароком.
Но не станем судить Титана строго. В конце-то концов он не имел ни малейшего представления о том, что за три дня до беседы с ним Евген Макарович имел некое рандеву, которое ну никак не доставило ему удовольствия. Как говорят в подобных случаях склонные к юмору одесситы, даже совсем наоборот. И сейчас свидание это не вылезало из головы директора спецпродбазы. Как, впрочем, в течение всех этих трех дней и четырех ночей. Снова и снова всплывали в памяти детали, фразы, отдельные словечки шефа, даже оттенки его интонации…
Начать с того, что прибывший в Одессу шеф вызвал его на свидание в зоопарк. Уже это насторожило Пивторака. Он давно приметил: между настроением шефа и местом рандеву всегда существует какая-то странная, почти издевательская связь. А тут — зоопарк… Да еще — возле клетки со слоном… Что бы все это могло значить? Евген Макарович не мог уловить окраску новой прихоти шефа и терялся в догадках.
Так уж сложилась жизнь — Евген Макарович никогда не бывал в Одесском зоопарке. Это было странно. В Москве, в Ленинграде, в Киеве, Горьком и даже в городах пониже рангом, приезжая туда в командировки или же по личным надобностям, Пивторак от нечего делать и не без интереса фланировал вдоль клеток и вольер местных зоосадов. А в своем родном — нет, не случилось. Поэтому загон слона он нашел не сразу. Повинуясь указателю-стрелке, на которой блеклыми буквами было выведено: «Хищники», Евген Макарович, кося глазом, прошел мимо заискивающего перед редкими посетителями медведя, который по собственной инициативе вставал на мягкие задние лапы, пританцовывал и протягивал правую переднюю — дай, чего не жалко; миновал нервно позевывающего тигра, грустного-прегрустного льва, двух бодрящихся шакалов… Потом, после дощечки «Наши предки», начинались, естественно, обезьяны, потом почему-то кроты, еноты, лисы вперемешку с пернатыми всевозможных родов и видов, затем — пустой вольер, на котором висела медная табличка: «Почетный экспонат. Антилопа гну».
Потом шли еще несколько пустых, но уже обезличенных загонов, и, наконец, Пивторак увидел, нет, еще не слона, а — шефа. Тот стоял лицом к загону и совал сквозь прутья французскую булку. Только потом Евген Макарович заметил ответственного съемщика загона — не такого уж большого, какими заочно представляются нам слоны, несколько линялого, словно обитого очень старым ковром. Слон стоял, опустив хобот, и, видимо, совершенно не интересовался скромным человеком в скромном костюме, который пытался всучить ему черствую — слон знал это по опыту — булку. Может быть, одесский слон отличался особой вежливостью, а может быть, ему просто надоело непримечательное лицо, которое так давно маячило перед его глазами, — но только он лениво-неуклюже изогнул хобот и взял булку. Правда, пересилить свое отвращение слон не мог и, слегка взмахнув хоботом, швырнул булку в угол.
Пивторак подошел вплотную к решетке и сунул слону горсть рафинаду. Тот не заставил себя просить…
— Почему опаздываете, Евгений Макарович? — очень четко выговаривая суффиксы и окончания, без всякого выражения спросил шеф.
