Перл Бак - Императрица
Й вот теперь, приближаясь к императорской кровати, широкой и длинной, скрытой за желтыми занавесками и затянутой золотой сетью, Цыси почувствовала внезапную жалость. Мужчина, который ожидал ее, несомненно, был обречен. Совсем еще молодой, он растратил свои силы слишком рано.
Она поспешила сделать последний шаг.
— Ах, мой господин неба, — вскричала она, — вы больны, а никто мне не сказал.
И действительно, при свете длинных свечей, стоящих в золотом подсвечнике, император выглядел крайне изнуренным. Желтая кожа туго натянулась на хрупких косточках, и Цыси казалось, что среди желтых атласных подушек она видит живой скелет. Руки императора безжизненно лежали на одеяле ладонями кверху. Цыси присела на кровать, протянула к нему свои теплые, сильные руки и почувствовала, как холодна и суха его кожа.
— У вас что-то болит? — с тревогой спросила она.
— Нет, боли нет, — произнес он. — Просто слабость.
— Но вот эта рука, — настойчиво продолжала она и подняла его левую кисть, — отличается от другой, она более холодная и жесткая.
— Я не владею ей, как раньше, — нехотя признался он.
Она отвернула атласный рукав: обнажилась худая, немощная, желтая, как слоновая кость, рука.
— Ах, — простонала она, — почему же мне не сказали?
— О чем тут говорить? — пробормотал он. — Ну, разве что с этой стороны все время мурашки ползут по коже.
Он спрятал руку.
— Иди сюда, — сказал он, — иди ко мне в постель. Ни одна из тех, кто был в ней, не доставила мне удовольствия. Только ты. Только ты…
Она увидела, как в его впалых глазах зажигается прежний горячий блеск, и с готовностью подчинилась. Однако, когда стрелки часов подошли к полуночи, Цыси охватила грусть, какой раньше она не испытывала. Каким же глубоким было горе этого бедного человека, императора могущественного царства! Холод смерти уже прокрался в нутро Сына неба, — он больше не был мужчиной. Беспомощный, как евнух, он пытался любить ее и не мог.
— Помоги мне, — снова и снова просил он. — Помоги… Помоги, или я умру от этого страшного огня.
Но даже она не могла помочь. Осознав это, она поднялась с кровати, села к нему поближе и взяла его на руки, как ребенка. И, как ребенок, он рыдал у нее на груди, убиваясь, что главная радость его жизни стала ему недоступна. Молодой годами — ведь ему не исполнилось еще и тридцати — он был стар телом и изнурен страстями. Слишком рано он отдался своим желаниям, слишком часто евнухи потакали им, слишком покорно придворные лекари возбуждали его кровь травами и лекарствами. Он был истощен, и впереди его ждала только смерть.
Женщина, прижимавшая этого беспомощного мужчину к своей груди, была потрясена. Она утешала его ласковыми словами и сама выглядела такой спокойной, такой сильной, что, наконец, убаюкала его.
— Вы устали, — говорила она, — вы обеспокоены, я знаю, у вас много врагов, знаю, нам угрожают европейцы со всеми их кораблями и армиями. Пока я жила своей женской жизнью, тревоги измучили ваш ум и подточили силы. Пока я вынашивала ребенка, вы поникли под бременем государственных забот. Разрешите мне помочь вам, мой господин. Переложите половину вашего бремени на меня. Позвольте мне присутствовать в Тронном зале. Я буду сидеть за ширмой и слушать ваших министров. Я смогу понять скрытый смысл их жалоб, а когда мы останемся одни, выскажу вам свое суждение. Конечно же, решения будут принадлежать моему господину, как велит мне долг.
От любви и неудовлетворенного желания она увела его к государственным делам, угрозам врагов и укреплению Трона, который теперь было кому наследовать. Она увидела, как измучили этого человека его высокие обязанности. Тяжело вздыхая, он поднялся с ее груди и снова откинулся на подушки. Держа руку любимой женщины в своей, Сын неба попытался поведать Цыси о своих заботах.
— Нет конца моим бедам, — жаловался он. — Во времена моих предков враги всегда приходили с севера, а Великая стена останавливала и всадников, и пехоту. Но теперь стена бесполезна. Белые люди полчищами идут с моря. Англичане, французы, голландцы, немцы, бельгийцы — не знаю даже, сколько стран лежит за пограничными горами Куньлунь! Европейцы воюют с нами, чтобы продавать опиум. А теперь появились еще американцы. Откуда они пришли? Где эта Америка? Если я уступлю европейцам, то и американцы будут требовать таких же выгод. Они намерены продлить свой договор с нами. Но я не хочу продлевать договоры с белыми людьми.
— Ну и не надо, — порывисто сказала Цыси. — Почему вы должны делать то, чего вам не хочется. Прикажите, чтобы ваши министры отказали.
— Оружие белых людей очень страшное, — простонал он.
— Тяните время, — посоветовала она. — Не отвечайте на их просьбы, игнорируйте их послания, отказывайтесь принимать их послов. Вы получите отсрочку: они не будут нападать, пока есть надежда, что мы возобновим договор. Поэтому не говорите ни да, ни нет.
Император был поражен такой мудростью.
— Ты для меня дороже любого министра, любого мужчины, — восторженно произнес он, — даже моего брата. Он докучает мне, чтобы я принимал белых людей и заключал с ними новые договоры. Он пытается напугать меня рассказами об их больших кораблях и длинных пушках.
Цыси засмеялась.
— Не позволяйте вас запугивать, мой господин, даже принцу Гуну. Море очень далеко от Пекина, и вряд ли есть такая длинная пушка, чтобы стреляла выше стен нашего города.
Она верила в то, что говорила, и он хотел верить в то же самое. Его сердце тянулось к ней все больше. Наконец он уснул, а она сидела рядом до самого рассвета. В этот час главный евнух пришел разбудить императора. Министры ждали обычной аудиенции. Увидев Ань Дэхая, Цыси поднялась, чтобы поговорить с ним, пока правитель еще спал.
— С этого дня, — объявила она, — я буду сидеть за ширмой в Тронном зале. Сын неба дал согласие.
Ань Дэхай поклонился до полу.
— Почтенная, — воскликнул он, — теперь я счастлив.
Отныне Цыси вставала до рассвета. При свете свечей служанки омывали ее и одевали в парадные одежды. Потом она садилась в плотно занавешенный паланкин, а Ли Ляньинь шел впереди с фонарем, освещая путь в Тронный зал. Там она скрывалась за огромной резной ширмой, а евнух становился рядом и охранял ее, держа кинжал наготове.
С этого дня наследник больше не спал в материнской спальне, — его перевели в собственный дворец. Слугой мальчика был определен главный евнух, наставником — брат императора принц Гун.
В том году холода пришли рано. Много недель не было дождя, и уже в середине осени с северо-запада задули сухие резкие ветры. Они несли бледный песок из далекой пустыни. Город оделся в тусклое песчаное золото. На крышах домов скупо поблескивало солнце, и только фарфоровые, ярко-синие и желтые, черепицы крыш Запретного города, с которых песок скатывался полностью, горели ярко и вызывающе в матовом воздухе.
В полдень, когда солнце еще немного нагревало землю и воздух, из домов выползали старики, закутанные в ватные одежды, и усаживались с подветренной стороны. Дети тоже выбегали на воздух и резвились, пока на их чумазых личиках не появлялись капельки пота. Но когда солнце уходило и возвращалась ночь, холод одинаково морозил кровь и старых и молодых. Ближе к рассвету тепло совсем покидало землю. Бездомные нищие, чтобы не замерзнуть, вынуждены были согреваться бегом в ожидании восхода солнца, а ледяная мгла улиц то и дело оглашалась воем бродячих собак. В такой вот холодный и безмолвный час, в день, отмеченный Советом императорских астрологов, Цыси предстояло, как обычно, отправиться в Тронный зал. Ее верная служанка спала рядом. Когда трижды прозвенел медный гонг караульного, старая женщина встала со своего тюфяка, подбросила углей в жаровню и поставила чайник с водой. Тот вскоре закипел, и она заварила чай, а потом подошла к огромной кровати Цыси, отодвинула занавеску и тронула свою госпожу за плечо.
Легкого прикосновения хватило, чтобы большие глаза Цыси широко раскрылись. Цыси спала крепко, но чутко.
— Я проснулась, — сказала императрица.
Служанка налила чай в чашку и обеими руками протянула ее госпоже. Цыси пила медленно. Она вернула чашку. В умывальной комнате уже поднимался пар из фарфоровой ванны. Цыси встала, и каждое ее движение было, как всегда, точно и изящно. Через несколько минут она сидела в ванне. Нежно касаясь тела, старая женщина вымыла ее, обсушила и стала обряжать к императорской аудиенции.
Поверх надушенных шелковых нижних одежд она нарядила императрицу в длинный халат из розово-красного атласа на соболиной подкладке. Поверх этого халата полагался другой-бледно-желтый газовый, расшитый маленькими голубыми медальонами с изображением птицы феникс. На ноги Цыси женщина натянула мягкие чулки из белого шелка на подкладке и высокие маньчжурские туфли с двойными каблуками посередине подошвы. Уложив госпоже волосы, служанка водрузила на них головной убор — переплетение фигурок и цветов из самоцветов и атласа, покрытого бисером маленьких жемчужин.
