Борис Тумасов - Усобники
Подошли бояре — воевода большого полка Василий и воевода левого полка Наум. Василий сказал:
— Гридин из арьергарда донес — Кучум настигает.
— Поднимайте дружину, бой дадим!
— Гридни в сражение рвутся, — заметил Наум. — Они от самого Владимира готовы за мечи взяться.
— Поставьте полки заслоном. А тебе, Наум, с сотней в засаде выжидать. Как увидишь, что татары нас одолевают, ударишь свежими силами. А я впереди, где хоругвь, биться буду.
— Ты, княже, себя побереги.
— Не о том речь ноне. Поспешайте, воеводы, к полкам…
И дружина пришла в движение. А вскоре гридни встали плотным заслоном. Сдерживали коней, изредка переговаривались. Туман начал рассасываться, и дружинники увидели татар, услышали приближающийся конский топот, крики ордынцев.
— Вон они! Вон! — раздались голоса.
— Эвон, как гонят!
Дрожала земля от топота коней, гикали татары. Но вот Дмитрий встал в стременах, поднял меч:
— Встретим, други, врага достойно!
Негромко сказал, но все слышали. И еще добавил:
— За города наши поруганные, за землю русскую!
И сотни голосов взревели:
— За землю нашу!
И сшиблись. Завизжали татары, закричали гридни. Ржут кони, дыбятся. Зазвенела сталь, и застонали первые раненые.
Отбивается Дмитрий от наседающих ордынцев, увидел бунчук Кучума. Мурза на стяг дружины показывает, догадался, где сражается великий князь, татары вознамерились взять его живым. К нему уже пробиваются ордынцы. Левое крыло уже покачнулось.
Дмитрий крикнул отроку:
— Пробейся к боярину Василию, пусть держится! Еще немного чтоб выстоял!
На Кучума взгляд перевел — тот ощерился. Видать, победу чует.
Татарин в зеленом стеганом халате к великому князю рвется. Вот он коня вздыбил, но гридин опередил его: ударом меча выбил ордынца из седла.
Кто-то из дружинников выкрикнул:
— Левое крыло отходит!
* * *Уходили в Переяславль-Залесский, а следом, оглашая все вокруг победными криками, шли татары. Их передовые силы расчищали путь для второй армии захвата, которой надлежало раскинуть свои отряды подобно неводу.
Сломив сопротивление на Клязьме, ордынцы добрались до самого Торжка, разорили Муром и Владимир, Суздаль и Ростов, сожгли посады Москвы и Переяславля-Залесского. По дорогам в Орду потянулись груженые двуколки, гнали пленных и скот. Дымы пожаров застилали небо.
Многоверстный путь проделал Дмитрий, уходя из Владимира. Чуть передохнут гридни, и снова в седла. Великий князь ехал в Новгород, чтобы заручиться поддержкой горожан.
Гонит Дмитрий лошадей, и скачут за ним гридни. В Торжке встали на ночевку, истопили баню. Великий князь остановился у посадника. Боярин Спиридон гостя потчевал скудно, жаловался:
— Черная весть, княже, на крыльях летит. Сказывают, ордынцев видели в ста верстах от Торжка. Не ведаю, у кого защиты искать?
Промолчал Дмитрий, а Спиридон свое:
— Ты, княже, у Новгорода подмоги просить намерен, а я вот новгородцам не верю. Они к Литве аль к немцам льнут. На Русь Новгород косится. А отчего? Не верят новгородцы русским князьям.
Дмитрий в душе согласен со Спиридоном. Торжок город необычный — по осени торг здесь широкий. В ссыпки и закрома зерно свозят, а по морозу санные поезда тянутся по многим городам, и особенно славится закупками Великий Новгород. Он начинает скупать хлеб, еще не дожидаясь морозных дней. Рожь ссыпают в рогожные кули, грузят на просмоленные ладьи и по воде сплавляют в Новгород. Под бдительной стражей везут новгородцы хлеб и потому на Торжок смотрят, как на свою пятину. Коли доберутся татары до Торжка, много бед причинят они Новгороду. Оттого нет у новгородцев надежды на русских князей, больше верят Литве либо немцам.
И великий князь не стал переубеждать боярина Спиридона. Переночевал у посадника, а на рассвете снова заспешил дорогой на Новгород.
* * *У боярина Прова земля верстах в десяти от Переяславля-Залесского. Давно князь Дмитрий наделил ею старшего гридина за верную службу. На этой земле, вотчине боярина, жили смерды, они раскорчевывали лес и кустарники. Выжгли, засеяли рожью, и были эти поля урожайными.
Отдавали смерды десятину боярину, но ордынские счетчики со времен Батыя провели учет крестьян, и теперь они платят выход Орде.
Селятся смерды на земле боярина деревеньками в одну-две избы, и лишь молодой мужик по прозвищу Будый с женой Аксиньей поставил обжу [23] в стороне от всех. Жил замкнуто, ни с кем дружбы не водил и на работу был падок. Поговаривали, что не хотел Будый показывать никому свою жену-красавицу.
По осени и всю зиму Будый готовил поле, вырубкой занимался, выжигал, а по весне распахивал, засевал.
Все бы ладно у него было, не случись беды нежданной. Укараулил как-то Будый берлогу: медведь в спячку залег. Пришел с рогатиной и ножом, латаный тулупчик скинул, встал у выхода, снег вытоптал, принялся рогатиной зверя дразнить, да видно, чего-то недоучел. Выскочил медведь, отпрянул Будый и рогатину упустил. Тут на него медведь и накинулся, заревел, встал на задние лапы, обхватил и заломал. Всей тяжестью навалился. Изловчился Будый, сунул руку в пасть зверю по самое горло. Боли в горячке не почувствовал, а другой рукой вытащил нож из-за пояса и ударил медведя раз-другой. Тот обмяк и отпустил Будыя. Должно быть, в сердце угодил.
Выбрался Будый с трудом, весь в крови. Изодранной рубахой отер кровь с глаз и только тут боль в руке почуял. Погрыз ее медведь.
С той поры плетью обвисла рука, бездействовала. Не стал Будый ходить на охоту, в свободное время силки ставил, борти выискивал.
Так и текла жизнь в его ожоге [24] — в повседневных заботах, если бы не набежала на Русь орда. Рассыпались татары отрядами по землям муромским и Владимирским, рязанским и московским, достигли Переяславля-Залесского и Твери.
Будый успокаивал жену:
— Не сыщут нас ордынцы.
Ночами видели, как горят дома и избы, слышали крики и плач. А татары начали заходить в леса, деревни выискивать. Однажды конный ордынец наскочил на ожогу Будыя, увидел Аксинью и залопотал по-своему.
Соскочил с коня, ухватил за косу — видно, намеревался перекинуть женщину через седло — и не заметил, как Будый выскочил из-за деревьев и ударил татарина топором.
Не спас ордынца ни стеганый халат, ни войлочное покрытие, служившее ему защитой от стрел.
Конь заржал, рванулся и, подминая кустарники, ломая ветки, ринулся из леса.
Поднял Будый Аксинью, сказал глухо:
— Бежим, покуда ордынцы не наехали. Начнут товарища искать…
* * *Под Торжком настигла великого князя злая весть: татары осадили его вотчину Переяславль-Залесский, сожгли посад, грабят удел, добрались до Берендеева. А еще сообщили Дмитрию, что воевода Ростислав увел дружину за Кострому и Галич, где места болотистые, коварные. Непроходимые для ордынской конницы.
Дмитрий отправил к воеводе гонца, чтобы, покуда он не вернется из Новгорода, Ростислав леса не покидал, брал отроков и меньшую дружину.
В Торжке от боярина Спиридона Дмитрий узнал, что городецкий князь позвал удельных князей в Муром и на его грамоту откликнулись Федор Ярославский, Михаил Стародубский да Константин Ростовский. В Муроме князья должны решить, кому на великом княжении сидеть. А Дмитрию-де достаточно и Переяславского удела.
Нахмурился князь Дмитрий.
Иного от брата не ждал. В том он весь. Потому и Орду навел…
Мысли об этом не покидали великого князя, пока он ехал в Новгород. Ужели не понимает Андрей, что Русь в междоусобицу втягивает? Кто ему, Дмитрию, опора?
И на эти вопросы нет у него ответа…
В Волочке Дмитрий передохнул, отсюда послал гонца с грамотой к новгородскому посаднику, уведомляя его, что едет в Новгород на поклон. Беспокоился: как-то встретит его Господин Великий Новгород? По справедливости ли рассудит их с братом?
Не покидало сомнение — ненадежен Новгород.
Эвон, боярин Спиридон в Торжке сказывал, новгородцы к Литве и немцам клонятся. Видать, смирились с мыслью, что Русь под Орду попала…
Новгород открылся князю куполами Святой Софии, церквями, монастырскими постройками, каменными стенами и башнями, хоромами и ремесленными концами.
Распахнулись кованые ворота, и по мосту через Волхов Дмитрий въехал в Детинец.
* * *Он лежал на широкой лавке, на которой любил отдыхать его отец, Александр Невский. Лавка крепкая, на века срубленная, не заскрипит, не шатнется. Она стояла у стены опочивальни с давних пор, когда Дмитрий еще хаживал в подростках.
В последующие лета Дмитрий рос, мужал с годами, а лавка все оставалась такой, какой он увидел ее впервые.
Лежал Дмитрий и смотрел на свинцовую раму с вставленными италийскими стекольцами. Светила луна, и ее блеклый свет разливался по опочивальне, освещая развешанное по стенам оружие: мечи, сабли, луки, колчаны, — а на полках рядами стояли, отливая металлом, шлемы, лежали кольчужные рубахи.
