Григол Абашидзе - Лашарела
Улыбка царя, как это всегда бывало, развеяла мрачные думы Лухуми.
"Не знает он, ничего не знает о том, какая несправедливость творится вокруг него. Если сказать ему про недостойный поступок кахетинского эристави, он накажет его по заслугам и вернет коня обездоленному сироте. Ведь наказал же он настоятеля монастыря и заступился за вдову и сирот. Обязательно расскажу, в какую беду попал Карума Наскидашвиди. Выберу только время – и пусть тогда своевольный эристави держит ответ за то, что грабит крестьян", – думал Лухуми и, уверившись в благополучном исходе дела, совсем успокоился.
В это время раздались звуки охотничьего рога и лай собак. Из чащи выскочил преследуемый гоном кабан и закружился у шатра. Лаша и Алексей Комнин, схватив копья, вскочили на коней.
Первым метнул копье Комнин, но промахнулся.
Кабан подпрыгнул на месте, затем стремительно кинулся на коня трапезундского кесаря и полоснул его клыком. Конь свалился на землю, увлекая за собой седока. Пока Комнин пытался высвободиться из-под раненного насмерть жеребца, кабан разбежался и снова кинулся на своего врага. И конец бы пришел Комнину, если бы не копье Мигриаули. Оно вонзилось глубоко в бок кабану. Тот повалился на сторону. Вторым ударом Лухуми добил зверя.
Все бросились к кесарю.
Осторожно высвободив его из стремени, подняли и внесли в шатер. Правый бок и нога у него оказались изрядно помятыми, и при малейшем движении он чувствовал резкую боль.
Лухуми остался один возле издыхающего коня. В ушах у него звучали слова горемычного Карумы: "У всех людей есть на свете кто-нибудь, у меня же никого нет, кроме этого коня…"
Печально окончился этот день.
Комнин лежал в шатре, окруженный лекарями. Лаша не отходил от него.
Когда боль немного утихла, кесарь попросил привести к нему царского телохранителя.
– Чем отблагодарить тебя за то, что ты спас мне жизнь? – торжественно обратился он к входящему Лухуми. – Из великого рода Комнинов после смерти моего брата Давида остался только я один, – продолжал он взволнованно. Византия ждет, когда я верну ей былое величие и блеск. Я не могу умереть, пока не буду венчан на престол в городе святого Константина. Грешно мне было бы умереть так глупо. – Комнин немного помолчал, привстал, опершись на локоть, и заговорил еще более напыщенно: – Провидению было угодно, чтобы я остался жить и ты стал его орудием, спас от гибели надежду ромеев, последнего отпрыска прославленного рода Комнинов. Когда я взойду на престол, велю поставить тебе памятник на главной площади. А пока проси у меня, чего захочешь!
Лухуми стоял не шевелясь и молчал. Еще совсем недавно у него могла быть просьба к кесарю Трапезунда – вернуть каракового жеребца крестьянскому парню Каруме Наскидашвили. Но теперь жеребец был мертв. О чем же просить кесаря? Ничего путного не приходило в голову Лухуми, и он стоял по-прежнему молча, нахмурив густые брови.
– Ну, говори же, Мигриаули, чем пожаловать тебя? – повторил вопрос Комнин.
– По милости нашего царя, у меня есть все. Мне не о чем просить, государь! – произнес наконец Лухуми.
Ответ телохранителя понравился Георгию и его приближенным.
– Ну, тогда возьми пока хоть это, – Комнин взял из рук визиря кисет, набитый золотом, и протянул его Лухуми, – и знай, что наследник престола византийского будет помнить о твоей услуге…
Лухуми не двинулся с места. Рука с кисетом повисла в воздухе.
Стоявшие вокруг визири перешептывались, дивясь глупости и заносчивости царского телохранителя. Что ж он не падает на колени перед кесарем, не целует руку, не благодарит за оказанную милость?
Комнин решил, что Лухуми не берет денег, не получив на то разрешения своего государя, и выразительно поглядел на Лашу: дескать, прикажи взять награду.
– Возьми, Лухуми! Не обижай кесаря, нашего гостя… – приказал Лаша. – А я к тому еще жалую тебе звание азнаури да землю с крестьянами. Если у тебя будет какая-нибудь просьба, ты поведай мне, я не откажу.
Эристави и визири наклонили головы в знак согласия и одобрения, но на новоиспеченного азнаури поглядывали хмуро.
Лухуми принял кисет из рук Комнина, и опять ему вспомнился горько плачущий Карума. При последних словах царя Лухуми вскинул голову и глянул прямо в глаза стоявшему напротив него кахетинскому эристави.
Какая еще может быть просьба у Лухуми, как не о Каруме Наскидашвили! "Как только останусь с глазу на глаз с царем, расскажу ему всю правду, и тогда зарвавшийся эристави не избегнет справедливого гнева!"
Подумав об этом, Мигриаули пал на колени перед обоими государями.
В тот же вечер охотники из Курмухи рассказали Лухуми, что едва они подтащили задранного кабаном коня к пропасти, как из лесу выскочил какой-то оборванец, кинулся к коню, обхватил руками его голову, целовал мертвые глаза… От трупа его оттащили с трудом. Парень ничего не отвечал на расспросы и только просил не бросать коня на съедение воронью. Он сам взялся вырыть яму. Охотники согласились, помогли ему вырыть могилу и засыпать коня землей. Когда они уходили, незнакомец еще оставался сидеть у свеженасыпанного холмика.
Мигриаули слушал этот рассказ, едва сдерживая слезы.
– Не в своем уме, должно, парень, – заключили охотники.
Охота расстроилась. Георгий велел возвращаться в Тбилиси.
Лухуми отпросился на несколько дней у царя и поехал в Велисцихе.
У переправы через Адазани его дожидался Карума Наскидашвили. Мигриаули сошел с коня и молча подал ему руку.
– Если бы кабан не задрал твоего коня, я бы обязательно выпросил его у царя, – проговорил Лухуми. – Но что поделаешь! Мне посчастливилось спасти жизнь греческому кесарю, он наградил меня. Вот они, эти деньги, я взял их только для тебя. Возьми, на них ты сможешь купить целый табун коней, Карума! – Он протянул парню кисет с золотом. Рука Лухуми застыла в воздухе. Карума отвел глаза в сторону.
– А ты рассказал царю о моей беде? – спросил он, не глядя на Лухуми.
– Я не успел… Но непременно расскажу, как только останусь с ним наедине.
– Не надо… – почти со злобой проговорил Карума. – Я сам найду дорогу к правде! – Нахмурившись, он отошел от ошеломленного Мигриаули.
– Постой, Карума… Куда ты?
– Я и сам не знаю, – обернулся Карума. – Идти-то некуда… – махнул он рукой.
– Пошли ко мне, будешь у меня жить…
– Надоело мне по чужим людям мыкаться, не маленький я уже! Сам знаю, куда пойти! – с угрозой в голосе воскликнул Карума и решительно зашагал прочь.
– Постой, парень… Послушай! Не делай глупости… – кричал ему вдогонку Лухуми.
Но Карума Наскидашвили не слушал и удалялся быстрым и твердым шагом.
Получив дворянское звание, Мигриаули приобрел просторный каменный дом и женился на Лилэ.
Лилэ покорно, словно ягненок, следовала материнской воле. Она немногое понимала из того, что происходит вокруг нее. Лухуми был храбр, а теперь и богат, даже ее гордая мать уважала его, хотя сам он по-прежнему краснел и смущался перед невестой.
Лухуми подарил Лилэ много красивых нарядов и драгоценностей.
Разодетая в шелк и парчу, Лилэ стала еще прекраснее. Когда она стояла под венцом, вокруг завистливо шептались: "Повезло парню – какая красавица досталась ему!" Нежная, как цветок, головка невесты едва доставала до плеча жениха-великана. Во время венчания и Лилэ и Лухуми находились словно в каком-то тумане: один от безмерного счастья, другая – от томительного ожидания чего-то неведомого.
Цицино и Кетеван смотрели с балкона нового дома на подъезжавшую свадебную процессию.
Цицино провела эту ночь без сна, в думах о судьбе дочери. Ей казалось, что новоиспеченный дворянин Лухуми мало отличается от прочих низкородных людишек, которые, словно мухи, роились вокруг Лилэ и которых она считала недостойными даже прислуживать ей. По мнению Цицино, единственным преимуществом Лухуми было то, что дочь будет жить во дворце и получит возможность встретиться с царем… Сегодняшний азнаури завтра может стать эристави, а может, и больше. Наследники Лилэ и Лухуми будут всесильны и богаты, и кто знает, может, им суждено осуществить мечту Цицино, и продолжатели истребленного было Багратидами рода взойдут на грузинский престол. Ну, а что, если этот бесхитростный мужик Мигриаули по наивности своей вовсе и не стремится к возвышению и бедняжка Лилэ навечно останется женой простого азнаури? Эта мысль не давала Цицино покоя. Голова ее горела, в ушах стоял звон, словно тысячи молотков стучали в виски. Утро застало вдову эристави совсем разбитой. Она приписала это бессонной ночи и, превозмогая себя, с трудом оделась. Сначала взялась за свадебные приготовления, потом пошла помогать дочери наряжаться под венец.
Она проводила Лилэ в церковь и, когда вернулась, почувствовала себя совсем плохо. В изнеможении Цицино прилегла на тахту. Сильный жар сразу же охватил ее, глаза заволокло пеленой. Она поняла, что заболела, но решила держаться до конца свадьбы. Когда послышался веселый шум свадебного шествия и раздались песни дружек, Цицино вместе с Кетеван вышла на балкон и без сил прислонилась к столбу.
