Исай Калашников - Жестокий век
– Где человек, который вез это письмо? – спросил он и не узнал своего голоса.
– Он был убит, величайший.
Шах разорвал письмо в мелкие клочья, бросил в бойницу. Бумажные хлопья полетели на головы воинов. Недавняя радость померкла. Глупая была радость. Войско в руках эмиров, а они – предатели. И чем лучше, сильнее будет войско, тем хуже для него, хорезмшаха Мухаммеда.
Он не стал ждать, когда пройдут все воины. Сбежал по ступенькам вниз, вскочил на коня, поехал во дворец. По обеим сторонам улицы к стенам жались горожане, молча смотрели на войско, молча провожали его взглядами.
В приемном покое он вглядывался в лица эмиров – кто из них замыслил предать его? Кыпчаки? Гурцы? Персы? Могли и те, и другие, и третьи. Даже его туркмены. Нет веры никому! Все они друг друга стоят. Все! О аллах всемогущий, помоги верному рабу твоему погасить огонь коварства, дай сил одолеть врагов державы…
– Эмиры, на нас идет враг. Враг могучий и жестокий. Но мы сокрушим могущество неверного, поставим его на колени! Чем сильнее враг, тем громче слава победителей.
Он почувствовал, что говорит совсем не то, что нужны какие-то другие слова. Но он не знал этих слов. И замолчал, собираясь с мыслями. Кто-то негромко проговорил:
– У нас была слава. Растеряли, когда ходили на халифа.
Он наклонился вперед, готовый вскочить, позвать палача, приказать ему тут же, при всех, отрезать поганый язык. Эмиры смотрели на него без страха, словно чего-то ждали. Может быть, как раз того, что он сорвется: будет причина открыто выказать свое неповиновение. На него разом налегла безмерная усталость. Аксамитовый чекмень теснил грудь, воротник врезался в шею.
– Наша слава и благословение аллаха – с нами! – Он хотел крикнуть, но крика не вышло, голос осел. – Я собрал вас для того, чтобы узнать, как вы думаете встречать врага.
– Величайший, у нас много воинов, – сказал Тимур-Мелик. – Нам надо идти навстречу хану. Перехватив в дороге его войско, утомленное походом, мы принудим хана сражаться там, где нам выгодно. И мы разобьем его!
«Легко сказать – разобьем, – подумал шах. – А если нет? Куда бежать? В Гургандж, к матери?.. Там сразу же отрешат от власти или убьют. Но скорей всего и бежать не придется. Во время битвы сунут копье в спину – и все… Однако то, что думает Тимур-Мелик, верно. Самое лучшее перехватить хана в пути, навалиться всеми силами…»
Брат матери, эмир Амин-Мелик, храбрый, но славолюбивый воин, одобрил слова Тимур-Мелика.
– Нам будет стыдно, если кони неверных кочевников станут вытаптывать наши поля. Надо идти навстречу хану. Надо перехватить его в степи, где можно развернуть сотни тысяч наших воинов.
Шах насторожился. Что выгодно брату матери, то вредно ему, шаху Мухаммеду.
С Амин-Меликом не согласился другой родственник матери, эмир Хумар-тегин. У него было круглое лицо, заплывшие глазки, под маленьким носом торчали в стороны два клочка волос – усы, третий прилепился к нижней губе – борода. Не мужчина и воин – жирный, ленивый евнух. А спесив, заносчив, родством с матерью кичится больше других.
– Зачем куда-то идти? Все войско надо собрать тут. И как подойдет хан, загоним его воинов в пески, перебьем, будто джейранов. Величайший, пусть все твои эмиры ведут воинов сюда!
У Хумар-тегина своего ума было меньше, чем у курицы. И он редко высовывался вот так, вперед. Обычно сидел, слушал всех, ловя каждое слово оттопыренными ушами. Когда видел, куда дело клонится, повторял чужие мысли с таким видом, будто на него снизошло божье откровение. А тут вылез. Чьи же слова он повторяет сейчас, кому сильно хочется собрать все войско вместе? Может быть, тем предателям, которые писали хану письмо? А не с ними ли и Тимур-Мелик? Чем он лучше других?..
И шах больше не слушал эмиров. Он уже знал, как надо поступить, чтобы обезопасить самого себя. Войска надо распределить по городам. Наиболее подозрительных эмиров отправить подальше. Им будет трудно сноситься друг с другом. Кто и вздумает предать – сдаст один город. Сам он уедет отсюда и будет недосягаем для предателей и изменников. А после войны аллах поможет ему сыскать злоумышленников и по одному отправить на тот свет.
Эта спасительная мысль взбодрила его.
– Эмиры, храбрые в битве и мудрые на ковре совета, я благодарю вас за готовность броситься на неверного. Я не сомневаюсь, что с такими воителями, как вы, одолею любого врага. Но сражение в поле стоит крови. Мы запремся в городах. О неприступные стены наших твердынь степной хищник обломает зубы. Я настолько уверен в вашей способности отразить врага, что сам удаляюсь в Балх. Там буду собирать войско. И как только у хищника выпадут зубы и он, поджав хвост, побежит в свое логово, со свежими силами мы двинемся за ним. Мы пройдем его владения и вступим в земли Китая! Вас ждет слава, эмиры! – Он говорил бодро, может быть, чуть бодрее, чем нужно.
В тот же день он разослал эмиров по городам своих владений.
Амин-Мелика отправил в далекую Газну, Тимур-Мелика послал наибом в Ходжент, в Отрар, на помощь Гайир-хану, – Караджи-хана, дурака Хумар-тегина – в Гургандж, пусть подает советы драгоценной матери…
Вечером к нему пришел Джалал ад-Дин, стал просить:
– Не покидай войска! Собрать воинов в Балхе может кто-то другой. Мне кажется, мы ошибаемся, запираясь в города. Мы отдаем в руки врага селения. Люди скажут, что мы всегда на месте, когда приходит время сбора налогов, и нас нет, когда подступает враг. И это будет справедливо.
Он не мог сказать сыну, что заставило его поступить так. Сказать – признать свой страх перед эмирами. А Джалал ад-Дин молод, ему неведомо чувство страха, он не поймет его.
– Ты слушал меня на совете, сын. Там я сказал все. Добавить могу одно: ты тоже поедешь со мной.
– Оставь меня тут и дай мне войско. Отдай мне все войско! Я умру, но не пущу хана.
– Ты поедешь со мной, – угрюмо повторил он.
Поскакали в Балх, обгоняя поток убегающих подданных.
Глава 3
Хан подошел к Отрару, когда ему донесли, что шах растолкал свое войско по городам и сам куда-то уехал. Хан презрительно усмехнулся. С тех пор как опоясался мечом, не встретил ни одного достойного врага. Все на одно лицо: мелки в помыслах, малодушны, не горячая кровь – моча течет в их жилах. Ни защитить себя, ни умереть, как подобает воинам, не могут. Когда шах убил посла, подумал было: этот другой. Такой же! Трус. Дурак. И держал в руках такое владение. Ему бы не народами, а стадом коров править.
Рядом с этой забилась другая, радостная мысль. То, что совершает он, предопределено небом. Оно лишает врагов ума и мужества, дарует ему великое счастье побеждать, оставаясь непобедимым.
Он сидел перед шатром в глубоком мягком кресле. На столике лежал раскрашенный чертеж владений шаха. Купец Махмуд, хаджиб Данишменд, другие перебежчики-сартаулы стояли рядом, поясняли, где что начертано. Синей краской были обозначены реки Сейхун56, Джейхун, Зеравшан и море хорезмийцев, густо-зеленой – орошаемые земли, бледно-зеленой – пастбища, желтой – песчаные пустыни, красное пятнышко – селение, красное пятнышко с ободком – город, обнесенный стеной. Рядом с городом черточки. Каждая десять тысяч воинов. Приблизительно. Всего узнать его сартаулы не могли. И без того сделали много. Когда-то он предателей близко к себе не подпускал, рубил им головы без разговоров, теперь же притерпелся. Они тоже бывают полезными.
Как только разобрался в чертеже, всех сартаулов отослал. Думать человеку надо в одиночестве.
Ветер зализывал угол чертежа, бумага сухо шуршала. Он вынул нож, придавил ее. Хорошо, не обжигая, пригревало солнышко. В зачерствевшей траве стрекотали кузнечики, но как-то вяло, нехотя. Лето подходило к концу. Увяла еще одна трава… Близится осень. Тут она, говорят, долгая, теплая, да и зима не зима – так себе. Взяв это в соображение, он и пришел сюда в конце лета. Летом, в жару, воевать худо. Люди ленивы, и когда их много вместе, всякие болезни приключаются… Да, еще одна трава увяла.
Сколько же трав вырастет для него?
Он наклонился к столику. Тень от головы закрыла чертеж, и краски разом поблекли. Палец заскользил по зеленым и желтым пятнам, по синей извилине, уперся в красное пятно с ободком. Отрар… Три черточки – тридцать тысяч воинов. Было двадцать, но шах прислал еще десять. Успел.
Тридцать тысяч – не много, но выковырнуть их из-за стен будет не так-то просто.
Хан поднял голову. Вдали темнели зубчатые стены и закругленные вверху башни Отрара. Возле них неторопливо рысили его дозорные сотни. Отрар обложен, ни одному человеку не пройти в город, не выбраться обратно. Но держать все войско возле него неразумно. Уж если шах подставил бока, бить его надо двумя руками, да так, чтобы и дух перевести не мог.
Почти до вечера сидел над чертежом. Думал, пил кумыс, время от времени посылал туаджи – порученцев – то за кем-нибудь из нойонов, то за сартаулами, спрашивал о том, о другом, опять оставался один и думал, думал. И когда все стало понятно, велел позвать сыновей.