Исай Калашников - Жестокий век
Но проклятые мысли назойливо лезли в голову, и душа была полна тягостного смятения. Неужели придет время, когда не он, а кто-то другой будет сидеть на его троне, поведет в битвы воинов?.. Неужели вечное небо, отличив его от всех живущих на земле, со всеми же уравняет?
Усилием воли он отодвинул эти думы. Но не избавился от них совсем, они жили в нем, подстерегали его, чтобы завладеть всем существом, потрясти ум до самых глубин.
О выборе наследника он стал размышлять как о деле обычном, таком же, как подготовка к походу. И оно оказалось таким же нелегким, как подготовка к походу. Раздор среди жен пошел из-за того, что Хулан замыслила продвинуть в наследники своего сына. Борте возмутилась. Старший из сыновей должен наследовать отцу. Из века в век ведется: старший в роде – глава.
Как ни любил хан бойкую Хулан и своего младшего сына Кулкана, он не мог назвать его своим наследником. Одно дело – младший среди братьев, другое – неизвестно, что за человек из него выйдет, сможет ли удержать в своих руках весь его улус. Но все это ничего не значит для Хулан. Если ее оставить тут и если с ним в походе что-нибудь случится, она попробует силой утвердить на троне Кулкана. Ее придется держать при себе. Так будет спокойнее для всех. Сделать наследником Джучи? Застарелая боль всколыхнулась в душе. Если Джучи не сын… Все меркиты, отправленные на тот свет, возликуют от злорадства. И это не все. Джучи все больше отдаляется от него. Нет, не может он быть наследником. Чагадай, Угэдэй или Тулуй – один из этих будет наследником. Кто? Ближе всех его сердцу Тулуй.
Смел, отважен, умеет увлечь за собой людей, но и сам легко увлекается. А для владетеля это может обернуться бедой. Чагадай, напротив, строго следует правилам и обычаям, упорен, беспощаден к себе и к другим. Добрые люди возле него не удержатся, а худых он сам держать не станет и может остаться одиноким, а править улусом без верной опоры трудно. Остается Угэдэй… Благодушен, ласков с людьми, нетороплив, невозмутим. Ему не хватает твердости. Но возле него всегда будут держаться люди…
Он решил напрямую поговорить с сыновьями. Все четверо пришли к нему в юрту. Караульным он велел никого не впускать. В серебряных подсвечниках горели толстые восковые свечи. Сыновья молчали. Давно, с незапамятных времен, они не разговаривали вот так, одни, всегда вокруг были люди. И сейчас братья настороженно, будто и не братья, посматривали друг на друга.
Может быть, они даже догадывались, о чем будет речь, и хотели предугадать, на кого падет выбор отца.
– Дети, когда небо призовет меня, мой улус, все, что я собрал, останется вам. – Отодвинутые мысли о своем конце приблизились, и он тряхнул головой, заговорил быстро: – Вы все достойны занять мое место. Но ханом может стать один из вас. Я бы хотел, чтобы вы сами назвали того, кто больше других годен для тяжких трудов повелителя всеязычных народов.
Джучи старательно соскабливал с голенища гутула какое-то пятнышко.
Угэдэй поворачивал подсвечник, тихонько дул на пламя свечей, и оно беспокойно металось. Чагадай сидел с недоступно строгим лицом. Взгляд Тулуя перескакивал с одного на другого – кого отец назовет наследником?
– Скажи свое слово ты, Джучи.
Старший сын поднял голову. Шевельнулись брови, сдавливая кожу на переносье в две складки. Его опередил Чагадай:
– Почему первым должен говорить Джучи?
– Он старший.
– Уж не его ли нарекаешь своим наследником? Все знают: Джучи меркитский подарок. Мы не будем ему повиноваться!
Лицо Джучи побелело, глядя Чагадаю в глаза, он сказал:
– Мнишь себя умнее, всех! А небо обделило тебя. Одним всех превосходишь – свирепостью. Но она не достоинство человека. Свирепость достоинство сторожевой собаки.
– У тебя занимать не стану ни ума, ни достоинства!
– Молчи, Чагадай! – остановил перепалку хан. – Твое бесстыдство превосходит всякую меру. Джучи – ваш старший брат. И чтобы я не слышал о нем подобных слов! Язык вырву!
Установилась тягостная тишина. Хан был сердит на Чагадая, но того это не смутило. Сидел все так же с недоступно-строгим лицом.
– Может, ты сам хочешь быть моим наследником?
Помедлив, Чагадай ответил:
– Ты волен избрать любого из нас. Сам я охотнее всего стал бы повиноваться Угэдэю.
Имя было названо. И за одно это хан простил Чагадая.
– Что скажешь ты, Джучи?
Не поднимая взгляда, тусклым голосом Джучи проговорил:
– Я буду слугой любому из братьев.
– Я спрашиваю, что ты думаешь об Угэдэе.
– Думаю, что он сумеет править разумно и справедливо.
– А ты, Тулуй?
– Буду рад, если наречешь Угэдэя.
– А что скажешь ты, Угэдэй?
– Я покорен твоей воле, отец. Изберешь меня – буду стараться стать достойным высокой чести. Вот все, что я могу сказать…
– Будем считать дело решенным. Завтра я это решение обнародую. Бойтесь переиначить его! Для каждого из вас, Джучи, Чагадай, Тулуй, я выделю улус из владений, которые отберем у сартаульского шаха. Будете править там. Но помните: над всеми вами – тот, кто наследует мне. Не вздумайте затевать спор. Почаще вспоминайте о судьбе моих родичей Сача-беки, Алтана, Хучара… Блюдите мои установления – и ни в чем не ошибетесь, ничего не потеряете.
Выбор наследника удивил всех. Но вслух удивляться никто не посмел.
Даже Хулан промолчала.
Весной в год зайца55 с берегов Толы хан двинулся в поход. Дошел до реки Эрдыш и остановился на летовку. Отсюда разослал по городам шаха предавшихся мусульман сеять зерна страха, выведывать, как Мухаммед готовится защищать свои владения.
А воины облавили зверя, откармливали коней…
Часть пятая
Глава 1
Опираясь на копье, Захарий стоял на карауле у шатра Джучи. На солнце рыбьей чешуей блестела река Эрдыш. С холмов, взбивая копытами пыль, на водопой спускались табуны лошадей. Вдоль берега, насколько хватало глаз, а Судуй сказывал: на целый день пути, – растянулось становище. На тонких древках развевались туги туменов, тысяч, сотен, в голубизну неба подымались бесчисленные струйки дыма. Пестро одетые воины состязались в стрельбе из лука, боролись: они были веселы, благодушны, будто и не на войну собрались, а на празднество.
Воля для Захария обернулась неволей. Конь Данишменд-хаджиба, на котором прискакал из Отрара, остался у него. И он хотел было поехать в Гургандж. Но как скрытно пройти через владения хорезмийцев, если они растревожены? Как вызволить отца, Фатиму и уйти с ними на Русь? Надо ждать случая… Судуй добрый человек, но тут и он помочь не в силах. «Служи пока Джучи, – сказал он. – Дойдем до земли сартаулов, Джучи, думаю, чем-нибудь поможет». Вот и служит… Родители Судуя (до похода он жил у них) как-то сразу, без лишних разговоров, приняли его за своего. Живут они не богато, но добры и приветливы. Говорят, раньше, в молодые годы, жили худо. Оно и заметно. Чужое горе, чужую боль принимают близко к сердцу. А у кого не было своей боли, тому чужую не понять. Вот он, Захарий, людей, у которых на душе плохо, сразу чувствует, и которые сытые, собой, жизнью, всем довольные – тоже. Чудно то, что Джучи, старший сын самого хана, редко бывает весел, он все больше задумчив, и дума у него какая-то трудная. На днях так же вот стоял в карауле. Перед шатром на траве играли сыновья Джучи – Бату и Орду. Бату сидел на седле, уперев руки в бока: хан – на троне. А Орду был чужедальним послом. Джучи вышел из шатра, взглянул на Захария, узнал:
– А-а, голубоглазый. Ну как, не очень тяжка у нас служба?
– Я видывал и похуже. Ко всему привычен.
– У вас все светловолосые и голубоглазые?
– Всякие есть. Но светловолосых много.
– Велики ли у вас города?
– Я могу сказать только про Киев. Он у нас считается всем городам город – светел, весел, златоглав.
– Есть ли в Кивамене книги на вашем языке?
– Как же, есть. Я сам был обучен письму и чтению. Теперь, поди-ка, и позабыл. – Захарий вздохнул.
– Домой хочется?
– А то нет? Во снах своих вижу родную землю.
Джучи кивнул.
– Землю свою человек должен любить.
Захарий подумал: что, если сыну хана все рассказать о себе да попросить помощи? Понять вроде бы должен. И он уже начал подбирать подходящие слова, но в это время к шатру подскакали всадники. Они сопровождали женщину, увешанную дорогими украшениями: штырь ее бохтага был из золота, на вершине гордо трепетали перья неведомой птицы; колыхались нити жемчужных висюлек, переливались камни-самоцветы. С нею был подросток в парчовом халате, с серебряной сабелькой на шелковой перевязи, в красной шапочке, отороченной соболем.
Лицо у Джучи разом вытянулось, поскучнело.
Улыбаясь одними губами, он пригласил гостей в шатер. Подросток, придерживая рукой сабельку, пошел к сыновьям Джучи.
Бату, восседая на троне-седле, закричал ему:
– Кулкан, ты будешь Алтан-ханом! Мы тебя одолели. Становись на колени и проси пощады.
Кулкан исподлобья посмотрел на Бату.
