Еремей Парнов - Собрание сочинений: В 10 т. Т. 4: Под ливнем багряным
— Это какую еще долю? — настороженно спросил герцог.
— А я не знаю! Может, половину земли, а может, и всю целиком. — Солсбери безразлично махнул рукой. — Вы не читали послания, которые распространяются среди вилланов и плебса?
— С каких это пор вилланы обучились грамоте? — удивился Эдмунд, вызвав дружный смех.
— Не беспокойтесь, сэр, найдется кому прочитать, — вздохнул огорченный общим благодушием эрл.
— Чепуха! Какое там еще общество? — Гонт презрительно фыркнул. — Кто его возглавляет? Уж не Петр ли Пахарь?.. Детские сказки.
— Не сказки, сэр, — терпеливо возразил Солсбери. — Это поэма, которую сочинил некто Уильям Ленгленд. Я, не постояв перед затратами, велел сделать с нее список. Ничего существенно нового, но весьма энергично и едко.
— А в чем суть? — поинтересовался Седбери. — В двух словах.
— В двух словах? — В голосе Солсбери проскользнула укоризна. — Суть в том, что хлебопашцы и работники — соль земли, а мы, дворяне и клирики, — паразиты.
— Кто он такой, этот Ленгленд? — робко поинтересовался король.
— Он уже умер, ваша милость, — печально улыбнулся Солсбери.
— Очень уместно с его стороны, — сдержанно прокомментировал Уорик.
— Превосходно сказано, милорд, — Ричард Арондел одобрительно улыбнулся. Он давно метил в канцлеры и не скупился на комплименты.
— Я тоже взял на себя труд прочесть этого смутьяна, — устало зевнул Томас Арондел. — Унылые рифмованные обличения в стиле нищенствующих монахов. Не вижу здесь связи с уклонением от уплаты налогов… Может быть, какой-нибудь проходимец решил выдать себя за Петра Пахаря и мутит воду?
— Не думаю, ваше преосвященство, — покачал головой Солсбери.
— Тогда и толковать не о чем, — заключил Гонт. — Пока твое «Большое общество», милорд, не обзавелось главарем, оно не представляет опасности. Да и где оно проявило себя? Можно ли видеть единую направляющую руку в том, что во всех графствах разом объявились мерзавцы, которые не желают платить? Вздор! Они были, есть и будут. Родились от негодяев и плодят негодяев. Нужно строже следить и беспощадней карать.
— Карать, — повторил епископ Арондел. — Скажем лучше — спасать души для вечной жизни. Как это у Ленгленда: «В день Страшного Суда их всех, наверное, Христос, прокляв, низринет прямо в ад».
— Муки существуют на земле! — захохотал Гонт. — Особенно для злонамеренных бездельников, которые подстрекают к бунту. Работники совершенно отбились от рук. Вместо того чтобы честно трудиться в манорах, шляются по всей стране. Вечно всем недовольны, спорят из-за каждого пенни и вообще только и ищут, где бы побольше урвать.
— Они разоряют Англию, — сурово бросил Уорик. — Ужели некому положить предел наглым вымогательствам?
— Особенно туго приходится в страдную пору, когда каждая пара рук на вес золота, — граф Ноттингамский сокрушенно вздохнул. — Несмотря на законы, цены непрерывно растут… Эти проклятые возчики, погонщики — дьявол их разберет! — уже требуют по три пенни в день!
— Это еще по-божески, — шепнул ему Солсбери. — Каменщикам по пяти подавай!
— А как же закон? — требовательно возвысила голос королева-мать.
— Законы достаточно строги, — успокоительно кивнул канцлер. — И к работникам, которые дерзают спрашивать за свой труд свыше установленного, и к хозяевам, если они из-за корысти потворствуют наглым притязаниям. Всякий, кто даст сверх положенной платы, подлежит немедленному наказанию. Всем это хорошо известно.
— Однако работники, я слышал, бегут? — Ричард наклонился к матери. — И наши маноры совсем опустели?
— Бегут, потому что их переманивают, — королева-мать метнула выразительный взгляд в сторону Гонта. — Находятся лорды, которые не только готовы потворствовать грабительским требованиям, но сами же их провоцируют.
— Назовите мне имена, ваша милость, — ласково попросил канцлер. — За каждый лишний пенни, выплаченный работникам, им придется внести в казну десять фунтов.
— А что, если главарь все-таки есть? Кто такой Джон Правдивый, о котором распространяется этот бастард Болл? — осенился внезапной догадкой Хелз. — Простите, милорды, но герцог Ланкастерский затронул больной нерв. Определенно должны быть главные подстрекатели! По меньшей мере в графствах. В Эссексе, например, объявился некий Уолтер. И это помимо Болла!
— Болл? — удивился Томас Арондел. — Йоркский пресвитер? Разве его до сих пор не поймали?
— Давно в тюрьме, — небрежно махнул рукой примас.
— Нет, не в тюрьме, ваше высокопреосвященство, — закусив губу, словно бы нехотя процедил Хелз и замолк на полуслове. Как подмывало его сейчас, перед баронами и королем, посадить в лужу самодовольного гордеца канцлера, который не знает, да и не желает знать, что творится у него под самым носом. Но что-то изменилось в магистре-иоанните за эти мгновения. Наполненные ненавистью писания Болла, особенно личные выпады против «разбойника Хоба», неожиданно обрели новый тревожный смысл. Беспокойная настойчивость Солсбери заразила неизъяснимой тревогой. Хелз ощутил это со всей остротой. Нет, умница Солсбери определенно прав. Еще неясная, но оттого и скребущая душу угроза явно имела под собой почву. И виноват тут не только этот вонючий Болл, не только Ленгленд или Уиклиф, насчет которого прохаживался примас. Виноваты все, ничтожный королек, его алчные родичи во главе с Гонтом, близорукий канцлер — все, кто не желает ничего видеть, радея только о собственной корысти. Эта мимолетная мысль, сжавшая сердце неумолимым предчувствием близкой беды, еще не вполне завладела сознанием Роберта Хелза, но и первого дуновения оказалось достаточно, чтобы изменить первоначальное намерение. Хелз молча протянул канцлеру свиток, в котором содержался подробный меморандум по делу Болла и Уолтера Тайлера.
— Вы что-то хотели сказать, эминенция?[44] — Седбери удивленно взглянул в разом потухшее и даже как бы постаревшее лицо казначея.
— Сказать? Нет, более ничего… Здесь все написано, — Хелз умолк, пытаясь привести в порядок взбудораженные мысли, и вдруг неожиданно для себя самого спросил, ни к кому лично не обращаясь: — Как вы думаете, кого у нас больше всего ненавидят?.. Меня, ваша милость. — Он поклонился трону. — А вслед за мной вас, герцог Ланкастер, и вас, высокопреосвященный примас. А мы… Вместо того чтобы быть всем заодно, мы… Ах, милорды, почему у нас вечно все идет не так, как надо?!
Удалившись в покои, отведенные в Виндзоре для канцлера и его свиты, Симон Седбери первым делом прочитал врученный ему документ. Долго размышлял над мотивами странного поведения лорда-казначея, но так и не понял, какую тот затеял игру. Поношения Болла не произвели особого впечатления. Впрочем, безумец становился чересчур докучливым, его следовало унять.
Примас велел позвать отца Бенедикта, исполнявшего должность письмоводителя при кентерберийской кафедре.
Явился тучный цистерцианец[45] в белой рясе с пеналом и чернильницей на боку. Он пребывал слегка под хмельком и шумно отдувался, отирая пот с отечного лица.
— Вот, прочти, — примас передал свиток.
— Еще один бешеный схизматик, — констатировал монах, ознакомясь с перечнем прегрешений.
— Нас нельзя обвинить в недостатке терпения, не так ли?
— Напротив. По моему ничтожному разумению, вы были слишком терпеливы.
— Вот видишь! Но как можно гневаться на заблудшего, ежели мы с полным сочувствием воспринимаем поучения святого Франциска, даже резкие памфлеты достопочтенного Уиклифа, ректора в Луттерворте? Конечно, он не без крайностей, у него много путаного, особенно в трактовке таинства евхаристии, но это серьезный ученый, достигший вершин схоластики.
— Жаль лишь, что достопочтенный Уиклиф предпочитает последние годы изысканной латыни грубый язык простонародья, — угодливо заметил отец Бенедикт, знавший об истинном отношении примаса к оксфордскому проповеднику. — Это роняет престиж университета. И что уж такого нового в его доктрине? Повторяет зады еретика Марсилия Падуанского.
— Не о нем речь, — поморщился Седбери. — Я понимаю, что черни необходима разрядка, если угодно, отдушина. Вот почему вполне терпимо отношусь к деятельности так называемых «Бедных проповедников», смердящих бормотунов-лоллардов, бог с ними. Во все времена находились невежественные фанатики, которым казалось, что лишь им одним открыта боговдохновенная истина… Наш век не исключение. Он не хуже и не лучше прошлых. Но с этим скандалистом действительно пора кончать. Я говорю это как архиепископ. Прошу тебя подготовить предписание настоятелям нашего диоцеза.[46]
Письмоводитель вынул из пенала вощеную костяную табличку, серебряный стиль и приготовился записывать.
