Лев Вирин - Солдат удачи. Исторические повести
— Семь сороков соболей платит мне царь за все товары! Семь сороков! Я не только покрою все расходы, но и получу дукат на дукат! И привезу столь ценный договор. Мессир Дориа будет доволен.
Синьор и Пьетро Солари распили ещё бутылку тосканского и долго спорили о том, каких мастеров нужно прислать в Московию в первую очередь.
Договор государь утвердил. А меха из царской сокровищницы выдали через неделю. Синьор Гвидо долго любовался красой тёмных соболиных шкурок. Их надо было пересыпать тёртой полынью от моли, упаковать, и спрятать в сухом, холодном погребе.
Важных дел у синьора Гвидо после этого не осталось. Приходилось ждать Пасхи. Он много гулял по Москве, выучил десятка два фраз по-русски, часами пропадал в Кремле, смотрел, как мастера под руководством Пьетро Солари отделывали Грановитую палату.
А Ондрей с утра до вечера гнул спину над трактатом Василия Великого. Как ни старался, до Пасхи кончить не успел. Наконец, он поставил в конце «Аминь».
Перебеливать должен был Евфросин. До отъезда оставалось пять дней. Ворон перечинил сбрую, проверил вьюки, выгуливал застоявшихся за зиму коней — готовились в обратный путь.
Епископ Прохор на прощанье благословил Ондрея пятью иконами:
— Для русской церкви в Кафе. Блюди веру православную.
После Пасхи государь отправил боярина Лобана Колычева послом в Крым. Синьор Спинола надеялся, что государь удостоит его отпуска — прощальной аудиенции. Но Великий Князь уехал в Вологду, и Гвидо напутствовали князь Данило Холмский и дьяк Василий Фёдо- рыч. Все формальности были выполнены, и путники по Ордынке выехали из города.
Снова степь
В Серпухове их уже дожидались татары Измаил-бея. Ондрей помнил почти всех. Сафи-бей встретил его широкой улыбкой:
— Живой, урус мулла! Не съели тебя медведи в Москве? А где же друг твой, Стёпа?
Вместо Степана Фёдоровича с посольством ехал старый подьячий Фрол.
Потянулась опять дорога. Заехали в станицу Волчью. Вани не было. Атаман встретил их озабоченный:
—Слух прошёл, что ордынские царевичи готовят большой набег на Русь. У меня почти все люди в степи, в дозорах. Ты, Измаил-бей, лучше держи ближе к Днепру. Литовские казаки, бывает, шалят, но на вас нападать, небось, побоятся.
— Я и сам так думаю, — кивнул Измаил-бей.
От Волчьей повернули на запад. Измаил-бей явно был встревожен. Он вёл караван большими переходами. Удвоил число боковых дозоров. Головной теперь уходил дальше от основного отряда.
Ондрей ехал с Сафи-беем в головном дозоре. Древний, полузаросший шлях бежал под копытами их коней. За ними, отстав шагов на двадцать, ехали воины Сафи-бея: Мусстафа и Керим.
—Чего Измаил-бей боится? — говорил Сафи. — От ордынцев мы ушли, а литовские черкасы при виде татар по кустам прячутся. У них только усы длинные да хвастать здоровы. Говорили, что твой господин в Москве в беду попал. Ему, мол, чуть голову не отрубили. Расскажи, урус мулла, интересно.
— Было дело, — ответил Ондрей. — Ну, голову синьору, слава Богу, рубить не собирались. А в железа попал. Однако удалось выручить.
—И кто же выручил? Неужто ты?
— Не я один, — ответил Ондрей и начал рассказывать историю московских бед.
Сафи-бей слушал с живым интересом:
—Почему царица обиделась? Фряжские панцири очень хороши. Я видел. Ну, нам, татарам, такой панцирь ни к чему. Наша защита — ловкость и быстрота.
Дорога подошла к дубовой роще. Обычно Сафи-бей замечал вокруг каждую сломанную веточку, каждый след. А тут увлекся рассказом. Вдруг его гнедой насторожил уши. Есаул схватился за рукоять сабли.
Поздно. Сверху, из нависших над дорогой ветвей, на его плечи прыгнул здоровенный казак. В тот же момент второй черкас обрушился на Ондрея. Все четверо свалились с коней на дорогу, а из кустов выскочило ещё пятеро казаков.
— Засада! — закричал Сафи-бей.
Керим, обнажив саблю, рванулся на помощь, Мустафа круто повернул коня и поскакал назад, предупредить.
Ондрей, поднявшись, как медведь, стряхнул с себя нападавших. Оружия у него не было, кулаком он сбил с ног толстого казака, отбросил второго.
Выстрел из пищали свалил Керима. На Сафи-бея навалилось четверо. Один из нападавших страшно закричал и откатился, зажимая рану в животе. Ондрей кинулся на помощь другу, но удар шестопёром по голове оглушил его. Очнулся Ондрей не сразу. Толстый казак с вислыми усами лил на него воду из ведра. Рядом, привалившись спиной к дереву, полусидел связанный по рукам и ногам Сафи-бей.
—Оклемался поп. Грицко, плесни ему в харю ещё немного.
Перед пленниками, картинно подбоченясь, стоял пан в богатом, расшитом золотым позументом кунтуше. Пан был молод, черноус, сабля — в серебре, пистоль — за поясом.
— Неплохая добыча нынче: поп-схизматик да басурман. Что, Остап, поймаем собаку да вздернём всех троих на одном суку: татарин, поп да собака, их вера одинака... — захохотал пан.
Седоусый Остап нахмурился.
— Ни, пан Николай. Поп наш, православный. Его вешать не треба.
—Знаю, вы тут все схизматики. Прикажу, так и вздёрнешь.
—Вздёрни. Твоя воля. Но недели через две придёт сюда Омар- бей с родом Мансур, и станет тебе, ой, невесело, — ответил Сафи-бей.
Он говорил негромко, спокойно, как будто и не лежал связанный.
— А ты что ли важная птица? — спросил пан.
—Я Сафи-бей из рода Мансур, есаул Измаил-бея. А наша месть покажет тебе, пёс, чего я стою.
—А я Николай Глинский, сын черкасского старосты. И коли захочу, так вздёрну тебя али посажу на кол. Но столь важную птичку есть смысл приберечь. Небось, род Мансур не пожалеет двести червонцев за батыра.
—Может, и не пожалеет.
—Что ж ты не ждёшь помощи от Измаил-бея? Он нынче везёт посла, на есаула ему, небось, наплевать, — заметил пан Николай.
— Ничего, Измаил-бей свои долги помнит долго и платит сполна, — ответил есаул.
— А с попом что делать? — спросил Грицко.
—Оставь его, — сказал Сафи-бей. — Он мой друг. У отца в Крыму сидит десятка два ваших шляхтичей. Отдадим за него одного или двух.
— Ну что ж, — сказал пан Глинский, — добыча неплоха. Федоса, правда, он прирезал, да чёрт с ним. Никудышный был казак. Пленных на коней! Уходим.
***Пленных привезли на хутор, спрятанный на лесной поляне у ручья, и сбросили связанных у стены сарая.
— Ах, дурак, раззява. Проворонил засаду, — ругал себя Сафи-бей.
— Может и спасёмся, — заметил Ондрей. — Пан-то — католик, а казаки — православные. Он их и в грош не ставит.
— Да не станет пан нас вешать, — ответил есаул. — Жаден больно. Богатый выкуп хочет получить. Только получит ли?..
К пленникам подошли седоусый Остап и мужик с клочковатой бородой, развязали:
—Повечеряйте с нами.
Черкасы уселись в кружок, вокруг котла с кулешом. К священнику они относились с явным почтением, на татарина поглядывали с ненавистью.
Остап достал из торбы бутыль зелёного стекла, отхлебнул и пустил по кругу. Казак, сидевший рядом с Ондреем, протянул ему бутылку:
—Отведай нашей горилки, отче! В Москве, небось, не пробовал.
Ондрей слышал о новом хмельном напитке. Его называли по-разному: водка или живая вода9. В Московии водка ещё была редкостью, а в Литве её гнал каждый третий пан, да ещё и заставлял своих хлопов покупать. Однако попробовать Ондрею ещё не доводилось. Он осторожно отхлебнул из горла. Крепкая горилка обожгла, Ондрей закашлялся с непривычки. Остап протянул ему ломоть сала:
— Заешь, батя.
Кулеш с салом был хорош. Сафи-бей к свинине не притронулся, съел только кусок хлеба с луковицей.
