Октавиан Стампас - Великий магистр
А в это время граф Шампанский и Гуго де Пейн прогуливались по длинному коридору возле зала. Мимо них сновали слуги с подносами, почтительно склоняясь в поклонах. Возле выставленных в галереи рыцарских доспехов спал настоящий, живой рыцарь, вытянув ноги.
— Отнесите его в покои, — приказал граф мажордому, следовавшему за ними. Узнав о намерении своего вассала отправиться в Святую Землю, граф размышлял. У него имелись свои причины на то, чтобы всемерно сопутствовать этому предприятию. Причины эти косвенно касались и той тайны, которую открыл перед смертью отец Гуго своему сыну. Всматриваясь в непроницаемое лицо де Пейна, граф задумался, колеблясь: можно ли посвятить крестника в те замыслы, которые он лелеял? Искренно любя Гуго, он все же решил обождать, поскольку замышляемое им могло преобразить даже самого верного человека — и оттолкнуть. Но присутствие Гуго в Иерусалиме в дальнейшем помогло бы решить многие вопросы, если бы контроль за его действиями находился в его, графа Шампанского, руках. А как это сделать — он знал. И граф дал согласие своему крестнику, благословляя его в путь.
— Через свои каналы я извещу, Бодуэна I, своего старого приятеля, о том, чтобы тебе была оказана всяческая помощь, — сказал граф, обнимая Гуго. — Но помни, что ты представляешь прежде всего Шампань, откуда ты родом — и никогда не должен идти против наших интересов. И еще об одном прошу тебя.
— О чем, граф?
— Возьми с собой одного рыцаря, которого я укажу.
— Я не могу отказать вам, — произнес Гуго, хотя ему и не была по душе эта просьба. — Пусть будет так.
— Когда вы отправляетесь?
— Через месяц. Общий сбор в моем замке, в Маэне.
— Прекрасно. Ну а теперь, вернемся в зал и продолжим наше веселье.
Когда они уселись на свои места, молодой трувер из Клюни Жан Жарнак, хрупкий, импульсивный блондин, уже заканчивал свою балладу, а в зале стояла гробовая тишина: некоторые рыцари застыли с поднятыми кубками и нанизанными на кинжалы кусками баранины, слуги перестали сновать меж столами, а шуты — кривляться, даже пораженный голосом певца герцог Аквитанский приподнялся со своего кресла. А Жарнак, перебирая восемь струн мандолины, допевал свою песню:
Одним судьба дает, других карает.
Тот получает все, а тот теряет,
За горем радость в беглой смене дней.
Так смерть приносит в черном одеянье
Несчастным — то, что им всего желанней,
Счастливым — то, что им всего страшней!
Едва он окончил, как рыцари восторженно загудела, восхищенные его пением. Анна с изумлением глядела на молодого трувера, а вишневые глаза ее еще больше расширились и потемнели от испытываемого ею наслаждения. Триумф Жана Жарнака был полным. Сам герцог Аквитанский, с трудом поднявшийся с кресла, подошел к нему и, обняв, поцеловал, как бы передавая ему свой лавровый венок лучшего поэта и певца Франции. Принцесса Анна обернулась к Алансону.
— Поговорите с этим трувером, — сказала она, — и сделайте так, чтобы он переехал в Константинополь. Его место в столице искусств.
Вдохновенное лицо Жарнака пылало от счастья. Успех и слава пришли к нему неожиданно, и теперь перед ним открывались все двери в королевские дворы Европы. Сбывались его сокровенные мечты. А Гуго де Пейн, глядя на победителя, думал о том, что из всего преходящего на этой земле нетленно только лишь искусство творца.
3К полуночи гости разбрелись по обширному парку возле замка, где горели костры, а многочисленные беседки и водоемы были ярко освещены факелами. Играла музыка, а в небе взрывались и вспыхивали запускаемые алхимиком Руши и Андре де Монбаром разноцветные шары. Придворный маг удивил всех еще одним новшеством: по взмаху его руки над головами собравшихся внезапно заискрились десятки молний, свергая, как серебряные змейки. Еще один взмах — и змейки сложились в слово «МАРИЯ» — в честь жены графа Шампанского. Но даже волшебство Руши не могло затмить славу Жарнака, имя которого было теперь на устах у всех. Его окружали дамы и рыцари, украшали цветами, водили от одной беседки к другой, просили петь и читать стихи.
— У каждого наступает рано или поздно свой звездный час, — заметил Гуго де Пейн, прогуливаясь с Сент-Омером по аллее. — И важно умереть вовремя, чтобы не пережить счастливые мгновения. За ними — пустота.
— Довольно мрачная философия, — отозвался Бизоль. — По мне, пусть я лучше тресну, как старый дуб, на исходе жизни, чем во цвете лет. А вот, кстати, человек, с которым я хотел тебя познакомить! — К ним направлялись Роже де Мондидье и граф Людвиг фон Зегенгейм. — Ручаюсь тебе в его благородстве и доблести. Было бы прекрасно, если бы ты склонил его к нашему предприятию.
Встретившиеся рыцари раскланялись: оба они были давно наслышаны друг о друге. Порою не требуется слишком много слов, чтобы возникшее между людьми взаимное уважение и доверие послужило основой дальнейшей дружбе. Четверо рыцарей, негромко переговариваясь, удалились вглубь парка, — куда уже не доносился сладкий голос счастливого триумфатора, певшего песнь о любви.
Увы! Окрыленный успехом победитель турнира труверов даже не догадывался, что имя его в эти часы склоняется не только здесь: оно произносилось в другом месте, в Клюни, и по поводу, которого не пожелал бы никто. Перед своим отъездом в Нарбонн, начальник тайной канцелярии аббатства со срочными донесениями вошел в комнату приора Сито.
— В полночь я отправляюсь, — сказал он, склонив голову, покрытую куафом. — В Нарбонне я остановлюсь под видом купца на постоялом дворе у нашего человека.
— Берегите себя, — произнес пухлый аббат, прикрывая рукой болевшие от постоянного недосыпания глаза. — Я чувствую, что мы на пороге открытия серьезного заговора против Святой Церкви и государства.
— Теперь что касается певца Жарнака, — монах немного помолчал, коснувшись рукой своей родинки под левым глазом. — Вы оказались правы, монсеньор. Жарнак отправился в Труа, куда прибудет не только король со своим двором, но и все три наших рыцаря-миссионера: Фабро, Комбефиз и де Пейн. Случайно ли это? Думаю, нет. Если именно он является ключевой фигурой, то надо отдать должное его быстроте и натиску. Он мог бы опередить нас на целый ход, если бы…
— Если бы — что? — спросил аббат.
— Если бы еще вчера утром я не отдал необходимые распоряжения на этот счет, — произнес монах, и аббат Сито вздрогнул, взглянув в его холодные, бесцветные глаза.
— Вы поступили так, как велит Бог! — сказал он. — Прощайте.
Монах молча поклонился и вышел из комнаты. Через полчаса, переодевшись в темный шерстяной гарнаш и вооружившись коротким обоюдоострым мечом и кинжалом, он уже мчался на лошади по дороге в Нарбонн.
А в парке возле Труа продолжался праздник. В одной из беседок на деревянных скамьях сидели четыре рыцаря и обсуждали предстоящее путешествие в Иерусалим. Хорошо знавший Левант и испытывавший здесь, во Франции, тоску и одиночество после смерти своей возлюбленной Адельгейды, супруги императора Генриха IV, граф Людвиг фон Зегенгейм дал согласие присоединиться к небольшому отряду Гуго де Пейна. Одноглазый Роже не скрывал своего восторга по этому поводу.
— Теперь нам сам черт не страшен! — повторял он, забыв о своем обещании не чертыхаться. — Помнишь, Людвиг, как мы осаждали Антиохию? Крепость можно было взять только с севера, поскольку с других сторон ее окружали река и болота. Восемь месяцев мы торчали под ее стенами, пока Господь не лишил турок разума и они не вышли нам навстречу. Славное было время!
— В одну реку нельзя войти дважды, — промолвил граф. — Сейчас, с расстояния, многое видится иначе. Но я рад, что судьба дарует мне возможность вернуться отчасти в мое прошлое.
— Граф, нас ожидает грядущее, которое затмит все печали минувших дней, — поправил де Пейн.
— А наши имена, как говорят арабы, впишут золотыми иголками в уголках глаз! — воскликнул Бизоль, устремив взгляд в звездное небо. Опуская взор, он увидел в окне угловой башни графа Шампанского, задергивающего занавеси. — Сюзерен отходит ко сну со своей молодой женой, — добавил он, посмеиваясь.
Но в этот раз Сент-Омер не угадал. В той комнате не было Марии Шампанской. Кроме хозяина замка, здесь присутствовали, расположившись в золоченых креслах, еще четыре человека: старый граф Рене Анжуйский, герцог Клод Лотарингский, граф де Редэ и Кретьен де Труа, самое доверенное лицо графа Шампанского. Плотно затворив двери и отпустив стражу, хозяин начал:
— Если мы решили сделать то, что задумали, то отступать поздно. Король прибывает через два дня.
— Король — по положению, но не по законам справедливости, — гневно воскликнул граф Анжуйский. — Прошу вас, не называйте Людовика королем, хотя бы в нашем присутствии. Ветвь Меровингов не оборвалась со смертью Дагоберта II, о чем существуют неопровержимые доказательства у наших друзей из Нарбонна. Его сын Сигиберт, спасенный милостью Божьей, продолжил род, дав ростки своего древа всем нам — наследным принцам Анжуйским, Лотарингским, Шампанским и графам де Редэ. А Годфруа Буйонский стал первым из его рода, заслуженно получившим королевский титул.
