Бенджамин Дизраэли - Алрой
«Он одолел гвардию Хасана! Непостижимо! Он воистину велик! Милый, добрый мальчик. Верное, отважное сердце. Халеб, да ведь это наш Давид! Повторяясь, скажу: кажется, вчера я на руках его носил. Несмышленное и слабое дитя. И вот поди ж ты, подвигом себя и нас прославил! Коль я стоял у колыбели, то, несомненно, причастен к становлению духа геройства. Он любит нас, помнит, выручает. Халеб, где Мирьям? Ах, она лежит без чувств! Халеб, воды холодной! Брызни в лицо бедняжке! Мы возвращаемся домой! Когда везут гарем, все в страхе потупляют взор, а храбрый мальчик в пух и прах разбил охрану и завладел им! Невероятно!»
7.2
«Мы вернулись в родные стены, Халеб! Жизнь полна чудес. Я помолодел. Я дома, но я в тюрьме. Ты говоришь, Халеб, воинство собирается? Беда. Да разве выстоит он? Пусть погибнет, только не плен, только не пытки! Нас всех ждет смерть. Это верно, Халеб, что он прибился к разбойникам?»
«Вестник сообщил, что Давид вступил в связь с разбойниками, когда бежал из Хамадана. Говорят, их атаман — из иудеев.»
«Это хорошо. Значит, он может есть с атаманом одну пищу. Не хотел бы я, чтоб он ел нечистое с исмаильтянами.»
«Господин! Наши стекаются к нему со всех сторон. Я слышал, Джабастер, великий каббалист, спустился с гор и с десятитысячной армией присоединился к нему!»
«Неукротимый Джабастер! Это дает надежду. Я его отлично знаю. Он слишком умен, чтобы вступить в невыигрышное дело. Он смел, многоопытен и изощрен. Его былые подвиги заставят трепетать врагов. Однако, каков Давид наш! Какую кашу заварил! Разбил охрану лучшую, потом пленил гарем, теперь взял самого Джабастера в союзники! Алрой неизбежно победит!»
«Посланец утверждал, что Алрой захватил гарем с целью всего лишь освободить своих семейных.»
«Мальчик всегда любил меня, и я в нем души не чаял. Джабастер с ним — какова удача! В Багдаде тысячи последуют за каббалистом. Надеюсь, юный Давид оценит мудрость Джабастера советов.»
«Господин! Предводитель изгнания не нуждается в подсказках. В руках Давида скипетр царя Соломона, который он самолично добыл в ему одному изестном месте.»
«Скипетр Соломона! Возможно ли!? Нам выпало жить в век чудес. Дитя, а держит царский скипетр в руках! Сам Джабастер с ним! Верно: Бог поразит врагов наших!»
7.3
«Милая Рахель, боюсь, я причинила тебе беспокойство. Бируна, дорогая, благодарю тебя за усердие. Мне лучше. Новости потрясли меня.»
«Да, госпожа. Кто бы мог подумать, что твой братец на самого владыку замахнется?» — сказала Рахель.
«Мне всегда казалось, что он — тишайший в мире человек, хоть и убил Алчирока», — добавила Бируна.
«Бывало, из него и слова не выжмешь», — заметила Рахель.
«Всегда один, всегда унылый», — присовокупила Бируна.
«Заговорит с ним кто, а он глаза опустит», — сказала Лея.
«Или покраснеет», — добавила Имра.
«А я всегда знала, что Давида ждет слава, ведь у него такие красивые глаза!» — промолвила очаровательная Батшева.
«Надеюсь, он победит Хасана», — сказала Рахель.
«И я тоже надеюсь», — поддержала Бируна.
«Захватил гарем! Любопытно, что он делает с пленницами?» — задалась вопросом Лея.
«Наверное, и заговорить с ними не решается!» — предположила Имра.
«Боюсь, ты ошибаешься», — вступилась Батшева.
«Слушайте!» — воскликнула Мирьям.
«Это Хасан отправляется в поход», — сказала Батшева, — «хоть бы не возвращался никогда!»
Громыханье барабанов, верещанье труб, топотня копыт. Стоя у окон, Мирьям и подруги ее глядят в промежутки меж шторами на выступающее войско. Совместны вполне благородство и любопытство. Видеть или умереть. Всадники-щеголи в шелковых тюрбанах, вооруженные с головы до ног, сверкают амуницией, гордо покачиваются в седлах, собрались в путь — воевать Алроя, погубить надежду Израиля. На вороном арабском скакуне гордо восседает бесподобный Хасан. Вот проезжает он мимо зашторенных окон своих давешних пленников. Знает, глядят на него тайком девичьи глаза. То ли победу скорую предвкушая, то ли для острастки, то ли великолепием ослепить замыслив, достает саблю из ножен, размахивает ею над головой и гарцует красавец Хасан.
«Он красивее Алчирока!» — сказала Рахель.
«Какой роскошный тюрбан!» — добавила Бируна.
«Сабля его горит на солнце!» — воскликнула Лея.
«Сглазьте, сглазьте его, девушки!» — вскричала Батшева.
«Подружки, не лучше ль о Давиде нашем говорить?» — заключила Мирьям.
7.4
Заброшенный город теперь уж не являл собой той привлекательной картины, которая предстала перед Алроем, когда тот впервые увидел его и любовался изящными башнями, дворцами, улицами.
За городскими воротами разбиты палаточные лагеря, какие приняты у курдов и туркмен. На главной улице царит оживление. Одни трудятся над починкой военной амуниции, другие едят и пьют, третьи ищут себе занятие. Полуразрушенные постройки превращены в стойла для лошадей. Верблюды вертят головами и безучастно взирают на поваленные обелиски, на разбитые статуи, на расписные колонны. Веселье, суматоха и кавардак бесшабашной жизни.
Два месяца минуло с тех пор, как Алрой и Джабастер разыскали Шериру в его убежище и объявили ему о великих своих планах. Огрубевшее сердце разбойника, впрочем, сына еврейской матери, размягчилось и откликнулось на благородный зов двух патриотов. Братва его не заставила себя долго упрашивать и сразу согласилась воевать на стороне иудеев, ибо кроме любезного ее сердцу восторга отчаянных приключений, ее ждала богатая добыча, а то и царские милости. Рычаг своекорыстия поднимает людей. Новоявленный мессия разослал гонцов во все стороны — сообщить собратьям по изгнанию, что вот, он, спаситель, явился, и извечная мечта иудеев сбылась. Народ этот, гордый и жестоковыйный, всегда готовый к бунту, с ликованием встретил обещание свободы. Потомок Давида и ниспровергатель Алчирока, Алрой двойною силою пробудил доверие в душах соплеменников. Цвет юношества стекался со всех городов Халифата к владельцу скипетра царя Соломона.
Поначалу сельджукский султан не усмотрел большой опасности в брожении среди иудеев и удовлетворился тем, что назначил награду за голову убийцы брата. Но вот дошло до него прискорбное известие о том, что караваны исмаильтян ограблены и притом именем Бога Авраама, Ицхака и Якова. Тогда он направил указ Хасану, новому правителю Хамадана, скорейшим образом покончить с этими то ли разбойниками, то ли бунтовщиками, а Давида Алроя живым или мертвым доставить в столицу.
Борцы за свободу беспеременно имели сведения о настроении и намерениях врага. Помогали им в этом менее отчаянные, но неизменно сочувствующие соплеменники. Алрою принесли весть о заточении в тюрьму дяди, сетры и домочадцев. Вскоре он узнал, что из Багдада в Персию отправляется под охраной гарем.
Столь внезапно, столь дерзко Алрой атаковал охрану гарема, что сбитые с толку гвардейцы позволили смельчаку увести у них из под носа вверенное им живое сокровище. Наградой за геройство было освобождение семьи. Другим следствием подвига явилась поспешная отправка карательного войска. Взбешенный утратой дорогих сердцу и казне жен, Хасан, не дожидаясь помощи соседей и лично возглавив двухтысячную кавалерию сельджуков, ринулся вдогонку за безумцем и его добычей, одержимый нетерпением мести и любви.
В амфитеатре заседал совет. Алрой, впервые очутившийся в этом месте в качестве пленника Шериры, теперь восседал во главе совета. По правую руку от него находился Джабастер, по левую — Шерира. Четвертым заседателем было новое лицо — юноша, годами моложе Алроя, тонкий и стройный, как пальма, сильный, как молодой лев. Поодаль расположились с полсотни бойцов.
«Сколько у нас людей, Авнер?» — спросил Алрой юношу.
«Триста вооруженных всадников и пехотинцев две тысячи. Пехота вооружена слабо.»
«Бог пошлет им недостающее, пока пусть изготовляют копья», — сказал Джабастер.
«Надеемся на Бога», — пробурчал Шерира, глядя себе под ноги.
Вдруг крик пронесся над амфитеатром. То возвестил о своем прибытии вернувшийся разведчик. Сидевший на ковре Алрой мгновенно вскочил на ноги. Перед ним предстало бледное, истомленное, покрытое потом и дорожной пылью лицо. Верный, бесстрашный посланец вернулся. Напрасно стражи пытались сдержать толпу. Своими ушами хотели бойцы слышать вестника речь. Люди вплотную подступили к арене, взобрались на колонны, вскарабкались на арки, запрудили все ряды сверху донизу. Словно вернулось зрелище древности — переполненный амфитеатр, и Алрой с товарищами, как гладиаторы на арене. Но не азарт и любопытство, а неуверенность и страх висят в воздухе. Тревога неизвестности переносит в настоящее мнимые беды будущего.
«Говори!» — крикнул Алрой вестнику, — «Я к худшему готов! Мне ли людей бояться? Меня если карает кто, то сам Бог!»
