Бенджамин Дизраэли - Алрой
Давид Алрой, помятуя великую свою миссию и долг пред Богом Израиля, без колебаний спустился в лодку. Сомнение — враг удачи. Решившись отрезать дорогу назад, человек открывает такие пути, каких, сомневаясь и колеблясь, не увидал бы вовек.
6.7
Чудовище в лодке походило на Африта, напоминая уродливым видом своим волчьего угря. Страшилище задвигало веслами, водопад остался позади, судно скользило по гладкой воде.
Река влилась в озеро с гористыми берегами. Алрой украдкой разглядывал чудище, с любопытством и не без ужаса в душе. Африт же не замечал попутчика. Лодка причалила. Алрой ступил на берег.
Вверх тянулась аллея, по бокам которой восседали гранитные львы. Легким шагом Алрой миновал длинный ряд застывших каменных стражей и, наконец, достиг вершины.
К величайшему изумлению Предводителя изгнания, пейзаж, возникший перед восхищенным его взором, являл собой не что иное, как окрестности Иерусалима, а в центре — сама столица. Нет, невозможно ошибиться! Вот долина Иосафата, вот русло Кедрона, вот источник Силуан, вот Масличная гора! О, прекрасный Сион! Как, однако, не схож этот вид с той картиной запустения, что предстала давеча перед впервые увидевшим родину Давидом! Изумрудно сияют сады и виноградники. Дворцы, террасы, беседки среди зелени. Городские стены белого мрамора. Зубцы их отделаны золотом. Колонны и фасады домов украшены ливанским кедром, слоновой костью и редкими самоцветами, расписаны искусными орнаментами. Пальмовые и маслинные деревья радуют глаз.
Как лучший алмаз в диадеме блестит, так сверкает величием Храм на горе. Сколь прекрасен он, неземной, на земле стоящий! Всякому, зрящему творение сие, сердце подскажет — не человеком задумано диво дивное, священная Бога обитель.
«О, Бог отцов моих!» — воскликнул Алрой, — «Кто я? Жалкий изгнанник, и вот, великого зрелища удостоен! Чем жил я? Мечтами и снами. Изощренными полагал фантазии свои. Ошибался! Великолепия этого, что глаз мой воочию видит, представить не мог. О, бесподобный Храм! Сердце счастливое рвется наружу!» Алрой закрыл лицо руками, не в силах радость сдержать, зарыдал.
Иссякла вода в фонтане чувств. Стихли рыдания. Алрой отнял ладони от лица. И — чудеса нескончаемые! — пропал великий город, исчез Храм, лишь долина, луной освещенная, видна впереди.
Стряхнув потрясение, движимый верой в неминуемость высшего счастья, Предводитель изгнания направился к новому горизонту, пересек долину и очутился возле дворцовых ворот в сто футов вышиной. На воротах изображены те же знаки, что на сердоликовой печатке — талисмане, полученном когда-то от Джабастера. Печатку, что помогла беглецу из Хамадана перебраться через пропасть, Алрой приложил к воротам.
Со страшным грохотом, будто землетрясением рожденным, отворились створы. Предводитель изгнания вступил под высокие своды, к которым подвешены были сиявшие ослепительным светом металлические шары. В лучах искусственных солнц сверкали множество золотых тронов, и на них восседали цари Израильские. Разом заметили они вошедшего, разом встали на ноги, подняли короны над головами, трижды крикнули хором: «Привет тебе, Алрой! Слава тебе, собрат! Царский венец ожидает тебя!»
Дрожь пробежала по телу Алроя. Спасительная колонна помогла не упасть. Мертвенно бледный, он зажмурил глаза. «Есть ли возможного мера? Не превзошел ли я меру эту, не ступил ли за реальности грань?» — промелькнуло в голове Предводителя. Наконец, открыл глаза. Цари сидели. Недвижимы, словно бестелесны, безучастны к Алрою. Он все стоял, опершись на колонну. «Видение или явь? Не знаю. Спокойствие возвращается ко мне. Сделаю еще несколько шагов.»
Алрой подошел к двум стоящим в стороне друг против друга тронам. Один из них обнимал благородного вида фигуру выше среднего роста. Руки сложены на груди, глаза опущены, ступни ног упираются в лежащие на полу сломанный меч и разбитый скипетр. Голова не увенчана короной.
На другом троне сидел старик. Длинная седая борода недвижимо вилась в воздухе. Лишь одежды царя белее ее. Неописуемо красив гордый лик. Годы не углубили морщин на лице, но оставили на нем благородства печать и величия черты. Глаза добры и глядят вдохновенно, мечтательно даже, словно обладатель сих прекрасных очей внемлет чудесным звукам, которые своими же пальцами извлекает из сладкозвучных струн золотой арфы.
Вдалеке возвышался постамент. На вершине его стоял яшмовый трон, на нем восседал монарх, самый царственный из всех царей во дворце. Как женщина прекрасен он, и как Бог велик. Счастливейший из людей, закалившийся в горниле наслаждений. На голове сияет диадема, в одной руке — печать, в другой — скипетр.
Алрой приблизился к постаменту. Сердце гулко застучало, предвестие великого свершения сдавило его. Алрой молча молился в тишине. Не смея поднять глаза, взошел на нижнюю ступень пьедестала, на вторую, на третью. Трепеща, на дрожащих ногах, он достиг подножия трона.
Предводитель изгнания стоял лицом к лицу с монархом. Дерзнул взглянуть ему в глаза, желая привлечь царский взгляд. Тот, казалось, не видел Алроя. Царь глядел перед собой, мудрый взор пронзал пространство и время, проникал в тайны душ и вещей.
Пилигрим у цели. Вот мгновение, судьба которого — стать вечностью. Бледен и трепетен, Алрой в мыслях своих изрек запретное для уст и ушей имя Бога. Подумал: «Народ мой, предназначение мое, Бог мой!» Дух героя взмыл в высокой бесстрашной душе. Алрой сделал последний шаг, взял скипетр из монаршей руки, сжал его в своей. Века надежды и миг свершения.
Тут пелена застлала глаза Алроя, и память изменила ему.
6.8
Минуты ли прошли, часы ли, и вернулось сознание к Алрою. Он открыл глаза. Вход в пещеру Джентезмы. Звезды побледнели. Природа готовится встретить рассвет. Рука тяжела, сжимает скипетр. Алрой попытался встать. Человек пришел на помощь ему. Алрой обернулся — на него смотрел Джабастер!
Глава 7
Покорение сельджуков
7.1
«Дядя, страх сквозит в твоих шагах.»
«И в мыслях тоже.»
«Все еще может быть хорошо.»
«Мирьям, наши лучшие времена миновали безвозвратно. Скорбя, предрекаю беды, милая девочка. Не о себе горюю. Я стар. Годы огрубляют сердце, и бесстрашие дается без натуги. Я дважды был богат — золотом и знанием, что обрел его трудом. Разом все утрачено. Но нет, не о себе тужу. О вас, родные, кручина. И о народе своем плачу. Рассеян, беззащитен. Не своя, других боль у меня болит. Общая печаль меня не обошла. Утешаюсь мыслью этой и самой печалью.»
«Не плачь о нас, дорогой дядя. Давай лучше будем молиться Богу, чтоб не оставил свой народ.»
«Мы не умели ценить благое, зато умели сетовать. Мы горевали о пустяках и потеряли все. Никто не сокрушается, что третьего глаза не имеет, но безутешен, лишившись одного из двух. Наши предания о славном прошлом — наша отрава. Мы проклинали изгнание и получили тюрьму. Здесь, в сырой душной келье, встретим смерть.»
«Кажется, вчера я на руках его носил. Несмышленное и слабое дитя. А нынче страсть и сила его разлились столь широко, что невзначай и дом наш смыли. Юности кипенье чем приметно? Созиданьем или разрушеньем?»
«Ах, дядя, наша верность друг другу нерушима в жизни, теперь, быть может, в смерти. Ради сего союза достойного молю тебя, не молви слова худого о Давиде!»
«Хвалить его прикажешь?»
«Ничего не говори. Его поступок следствием имел печаль, но причиной — благородство сердца. Будь ты на месте брата, пощадил бы Алчирока?»
«Нет, разумеется! Поступил бы, как Давид. Смельчак, он выполнил свой долг. Но согласись, Мирьям, и я не так уж плох, и за своих радею по мере сил. Его гонители меня зовут скупцом, и это ложь. Казна моя всегда открыта для вспомоществования нашим. Но скромно признаю, моим делам не сравниться с деянием постройки Храма…»
«О, дядя, все возможное ты делал, и притом с великой мудростью. Теперь же, в наш черный день, восславим Бога, что не забыл нас, и будем в искренней молитве просить Его о милосердии в грядущем.»
«Боюсь, не много осталось нам грядущей жизни. Шкурой собственной впитаем справедливость судей-теснителей — от угроз до пыток. И все же легче тяготы сносить, чем позабыть утраченное. Молчишь, Мирьям?»
«Я обращаюсь к Богу.»
«Что за шум? Чья фигура в окне маячит? Тюремщик наш? О, нет, это Халеб! Верный друг, ты пришел! Ты подвергаешь себя опасности!»
«Я прибыл с новостью счастливой на устах!»
«Ты сияешь! Возможно ли? Говори, скорее говори!»
«Алрой пленил гарем нашего властителя! Это случилось, когда Хасан, его женщины и гвардия охраны держали путь из Багдада в Хамадан. Твой доблестный племянник сделал великодушное предложение владыке — обменять заложниц на тебя, Мирьям и всех прочих домочадцев. Хасан ответил, что не торгом, а мечом вернет свободу своим женам. Через посредника было решено меж ними, что пленным с обеих сторон не будет причинен ущерб. Ты и Мирьям вернетесь в ваш дом. Слышите трубы? Это созывают мусульман к главной мечети. Объявлен сбор войска. Хасан поклялся заполучить Алроя живым иль мертвым.»
