Андре Мальро - Завоеватели
В комиссариате пропаганды перед кабинетом Гарина нас ожидают Николаев и молодой китаец с растрёпанной шевелюрой и довольно красивым лицом; это Гон, главарь террористов. Только услышав его имя, я замечаю, какие у него длинные руки — слегка обезьяноподобные, как говорил мне Жерар. В коридоре уже много агентов, тех, которым было поручено наблюдать за домами наших людей, неугодных Тану, и предупредить нас о появлении патрулей, посланных производить аресты. Они рассказывают, что только что видели, как солдаты силой врываются в дома и, взбешенные тем, что жертвы ускользнули, уводят женщин и прислугу… Гарин приказывает им замолчать. Затем спрашивает каждого, где тот находился, и помечает на плане Кантона места, где побывали патрули.
— Николаев!
— Да.
— Иди вниз. Записка к Галлену. Нет, ты сам! Далее, агентов на автомобилях во все профсоюзные комитеты — каждый профсоюз должен послать пятьдесять добровольцев против каждого патруля. Патрули сейчас поднимутся к реке. Добровольцев на набережную. Два патруля кадетов для командования ими, каждому выдать пулемёт.
Николаев поспешно уходит, пыхтя и сотрясаясь всем своим жирным телом. Теперь в коридоре толпятся агенты, которых быстро опрашивают, перед тем как пустить к Гарину, кантонский офицер и какой-то высокий европеец (мне кажется, что это Клейн… но в коридоре темно). Другой кантонский офицер, совсем молоденький, проталкивается через эту белую массу людей в полотняных костюмах и спецовках.
— Мне идти, господин комиссар?
— Как договорились, полковник. Указания получите на мосту номер 3.
Он передаёт план, где красным обозначены места расположения патрулей, дислокация войск Тана и дороги, по которым тот может двинуться. Город перерезан голубой чертой реки, именно здесь, как это всегда было в Кантоне, произойдёт сражение. Я вспоминаю слова Галлена: «Клещи. Если они не пройдут по понтонным мостам, им конец…»
Молодой секретарь влетает бегом, с листочками в руках:
— Подождите, полковник! Вот извещение Службы безопасности: у Тана тысяча четыреста человек.
— У меня только пятьсот.
— А Галлен говорил — шестьсот.
— Пятьсот. Вы поставили наблюдателей вдоль реки?
— Да. Можете быть совершенно спокойны, вас не обойдут.
— Хорошо. А мосты удержим мы.
Офицер уходит, не прибавив ни слова. В общем гаме мы слышим скрежет колёс отъезжающей машины и постепенно удаляющийся звук непрерывно гудящего клаксона. Жарко, жарко… Мы все остались в рубашках, бросив в углу наши пиджаки.
Ещё одна бумага — копия приказов Тана.
— Главные цели: банки, вокзал, почта, — читает вслух Гарин. Он продолжает читать, но молча, затем добавляет: — Прежде всего им нужно переправиться через реку…
— Гарин, Гарин! Войска Фень Лядова…
Это вернулся Николаев, он обтирает платком своё широкое лицо, у него взмокли волосы, а глаза вращаются.
— …присоединяются к войскам Тана! Дороги на Вампоа отрезаны.
— Это точно?
— Точно. — И, понизив голос, добавляет: — Нам ни за что не удержаться одним…
Гарин смотрит на план, развёрнутый на столе. Потом, нервически вздёрнув плечи, отходит к окну.
— Что тут можно сделать? — Громко: — Клейн! — и тише: — Гон, лети в комитет к шофёрам и приведи полсотни наших.
Обернувшись к Николаеву:
— Телеграф? Телефон?
— Блокированы, естественно.
Входит Клейн.
— Что?
— Фень изменил нам и отрезал Вампоа. Бери патруль гвардейцев и агентов. Конфискуй всё, что катится на колёсах. И быстро. В каждый драндулет агента и шофёра (шофёры внизу, их привёл Гон). Пусть объезжают весь город — не проезжая через мосты — и везут сюда всех безработных и забастовщиков, которых встретят. Иди в комитеты. Пусть активисты шлют нам всех людей, которыми располагают. И обязательно доберись до полковника, пусть он даст тебе сто кадетов.
— Он развопится.
— Плевать, идиот! Сам их заберёшь.
Клейн уходит. Где-то вдалеке начинается перестрелка…
— Смотрите, чтобы не создавать пробок! Если для начала явится хотя бы три тысячи…
Он подзывает кадета, который только что вместе с Клейном опрашивал агентов, перед тем как их впустить:
— Пошлите секретаря в комитет докеров. Тридцать грузчиков немедленно.
Уезжает ещё одна машина. Я быстро выглядываю в окно: десяток машин перед зданием комиссариата, шофёры ждут. Каждый уходящий с поручением секретарь берёт одну из них; машина со скрежетом выезжает из большой тени, косо отбрасываемой зданием, и исчезает в пыли, пронизанной солнечными лучами. Выстрелов больше не слышно, но, пока я смотрю в окно, слышу, как за моей спиной чей-то голос говорит Гарину:
— Три патруля попались. Три делегата от секций ждут.
— Офицеров расстрелять. Что до солдат… где они?
— В комитетах.
— Хорошо. Разоружить, в наручники. Если Тан перейдёт мосты, расстрелять.
В тот момент, когда я оборачиваюсь, человек выходит, но тут же возвращается:
— Они говорят, у них нет наручников.
— К чёрту!
Звонит внутренний телефон.
— Алло! Капитан Ковак? Да, комиссариат пропаганды! Горят? Сколько домов? С той стороны реки? Пусть горят…
Вешает трубку.
— Николаев! Какая охрана у дома Бородина?
— Сорок человек.
— Пока хватит. Носилки там есть?
— Я только что приказал послать.
— Хорошо.
Он глядит в окно, сжав кулаки, затем снова обращается к Николаеву:
— Ну, началась сумятица… Иди вниз. Прежде всего машины в одну линию, одну за другой. Затем заграждение и ряды безработных.
Николаев уже внизу, очень приметный в своей белой каске, суетится, машет руками. Машины с грохотом перемещаются и выстраиваются. В тени ожидают двести-триста человек в лохмотьях, почти все сидят на корточках. С каждой минутой их становится больше. Те, что подходят, с тупым видом спрашивают о чём-то первых, а затем садятся на корточки позади них, чтобы тоже оказаться в тени. Я слышу за собой голос:
— Была атака на первый и третий понтонные мосты.
— Ты был там?
— Да, комиссар, на третьем.
— Ну и как?
— Они не выдержали пулемётного огня. Теперь готовят мешки с песком.
— Хорошо.
— Полковник велел передать вам вот это.
Слышу, как разрывают конверт.
— Ещё людей? Да, конечно! — раздражённо говорит Гарин. И вполголоса: — Боится, что не сдержит.
Внизу всё больше оборванных людей. У самой кромки тени идут споры за место.
— Гарин, внизу собралось самое малое пятьсот человек.
— Из комитета докеров по-прежнему никого?
— Никого, комиссар, — отвечает секретарь.
— Тем хуже.
Он приподнимает штору и кричит из окна:
— Николаев!
Толстяк поднимает голову, хорошо видно его лицо. Подходит к окну.
Гарин бросает ему стопку нарукавных повязок, которые он достал из ящика своего стола:
— Бери тридцать парней, напяль им повязки и начинай раздавать оружие.
Отходит от окна, а снизу слышится голос Николаева:
— Да ключи же, господи!
Гарин снимает со связки маленький ключик и бросает в окно, толстяк ловит его в сложенные лодочкой руки. Вдали на дороге показываются санитары, несущие на носилках раненых.
— Двух красногвардейцев на дорогу! Боже великий! Сейчас никаких раненых здесь!
На мгновение ослеплённый отражением солнца в пыли и на стенах, я отворачиваюсь. Всё как в тумане. Пятна пропагандистских плакатов на стенах кабинетов, тень Гарина, безостановочно снующая туда и обратно… Глаза быстро привыкают к полумраку. Сейчас эти плакаты становятся реальностью… Гарин снова подходит к окну.
— Николаев! Раздавать только ружья!
— Хорошо.
Толпа безработных, всё более и более плотная, окружённая полицейскими в форме и людьми из забастовочных пикетов, посланных, вероятно, Клейном, клином движется к двери: ружья находятся в погребе. Толпа огромная, но по-прежнему умещается в тени. На солнце рядом выходят два десятка человек с нарукавными повязками — их ведёт секретарь.
— Гарин, тут ещё явились с повязками!
Он смотрит в окно.
— Грузчики от докеров. Прекрасно.
Всё стихает. Как только мы начинаем чего-нибудь ждать, нас снова обжигает жара. Внизу невнятный ропот, тихие возгласы, стук деревянных башмаков, толкотня, трещотка бродячего торговца, крики солдата, который его гонит. Свет бьёт в окно. Спокойствие, полное тревожного ожидания. Ритмичный и всё более чёткий звук шагов идущих строем людей; резкий звук — остановились. Тишина. Невнятный шум голосов… Шаги человека, поднимающегося по лестнице. Секретарь.
— Пришли грузчики от комитета докеров, комиссар.
Гарин, написав что-то, перегибает листок.
Секретарь протягивает руку.
— Нет!
Комкает бумагу и бросает в мусорную корзину.
— Сам пойду.
Однако подходят другие секретари с бумагами. Читает: «О Гонконге потом!» — и бросает донесения в ящик стола. Входит кадет.
