Крипалани Кришна - Рабиндранат Тагор
Герой драмы, отшельник, затворился в пещере, чтобы овладеть своим внутренним "я" и преодолеть все привязанности к миру. Драма начинается замечательным монологом, в котором отшельник, стоя возле своей пещеры, объявляет о своем конечном освобождении, страстно обвиняя жизнь и ее соблазны. "Я ощутил блаженство, подобное тому, какое испытывает Шива, когда он стирает нечистое пятно бытия с вечной пустоты и наслаждается своей непобедимостью". Вспышки молний удовольствий больше не заманят его во мрак печали, он сжег все чувства на погребальном костре самопознания. Теперь он может гордо ходить по земле, презирая людей за их неразумие.
Отшельник приходит в ближний городок и видит маленькую девочку из касты неприкасаемых, которая потеряла родителей. Все избегают ее и прогоняют прочь. Девочка в беспомощном отчаянии цепляется за отшельника — и жалость и любовь, которые он так долго презирал, заново рождаются в его душе. Он страшится снова обрести все человеческие качества и бежит от девочки. Когда же он возвращается, не в силах оставаться без нее, то находит ее мертвой. Смерть подтверждает его слова, что "великое следует искать в малом, бесконечное в границах формы и вечную свободу души — в любви".
В пьесе много действующих лиц, но их вряд ли можно назвать драматическими персонажами. Это прохожие и странники, безымянные и неназванные, представляющие собой повседневную панораму жизни в деревне или на большой дороге. Драмы Тагора полны подобными безымянными действующими лицами, представляющими различные слои общества. Они дают ему широкую возможность вводить собственный комментарий к сюжету или просто напомнить зрителям, что, какие бы страсти ни разыгрывались на сцене, остальной мир существует сам по себе. Эти действующие лица говорят на местном диалекте и, подобно некоторым простонародным персонажам шекспировских пьес, привносят грубоватый юмор, создавая контраст напыщенным речам главных героев. Пьесы Тагора не предназначались для профессиональной сцены. Многие высокоученые критики сурово обвиняли Тагора в том, что он "загромождает" свои драмы всяческими второстепенными персонажами, которым не хватает "плоти". Но Тагор не стал бы Тагором, если бы был Артуром Миллером, или Теренсом Раттиганом,[30] или, скажем, Ибсеном, или Шоу. Каждый талантливый творец является тем, что он есть, и мы должны либо стремиться понять его, либо оставить его в покое, а не настаивать, чтобы он стал таким, как нам хочется.
Эта отвлеченно-философская пьеса в значительной мере была историей духовного опыта автора. Простая девочка из презренной касты неприкасаемых, оборванная и неграмотная, привела этого гордого индийского Парацельса к вратам истинной мудрости.
В "Возмездии природы" представлены два мира: с одной стороны, странники и крестьяне, занятые своими обыденными домашними делами, а с другой — отшельник, полностью погруженный в самодвижущуюся бесконечность своего воображения. Любовь наводит мост через пропасть между этими двумя мирами, отшельник и труженик встречаются, и видимая незначительность сиюминутного и видимая пустота бесконечного одновременно исчезают… "Возмездие природы" может считаться предисловием ко всему моему последующему творчеству. Или, точнее, в пьесе затронута тема, которой посвящены все мои последующие произведения — радость обретения бесконечного в конечном", — писал Тагор.
Проведя лето и сезон дождей в Карваре, компания возвратилась осенью в Калькутту и заняла виллу на Нижней окружной дороге, возле Чауринги. Перед виллой, в которой поселились братья, стояли самодельные хижины бедняков, это был трущобный район из тех, что в Индии называют басти. Из своего окна па втором этаже Рабиндранат мог наблюдать ежедневную драму бытия в перенаселенной колонии бедняков. Мужчины и женщины сновали по своим делам, дети играли… "Для меня это были будто живые картины".
Рабиндранату хотелось "увидеть разумом то, что видят глаза, и увидеть глазом то, что воображает разум". "Если бы я был художником, — писал он, — вооруженным кистью, я бы, без сомнения, попытался вести постоянную запись своих видений в тот период, когда мой разум был так чувствителен. Но у меня были лишь слова и ритмы, да и ими я еще не научился выводить четкие контуры, так что краски расплывались за границы изображения". Тем не менее стихи, которые он написал в то время, напечатанные впоследствии под названием "Картины и песни", остались замечательным свидетельством его настроения в этот период. Он наблюдал, впитывал впечатления и улучшал свое мастерство как неутомимый ремесленник, осваивая новые приемы и совершенствуя технику исполнения.
Оставаясь самым суровым критиком своей поэзии, он позже назовет эти стихотворения "юношескими по чувствам, незрелыми по языку". "Если бы это были листья деревьев, — писал он, — они бы облетели в свой срок, их бы никто не вспомнил. Но, к сожалению, листья книг держатся гораздо дольше".
Одно из лучших стихотворений всей книги, мощное, напряженное, величественное, называется "Любовь Раху". Раху — это персонаж индийской мифологии, небесный дух, влюбленный в Луну. Он постоянно преследует ее и иногда заглатывает, чем и объясняются лунные затмения. Но он не может удержать свою добычу и вынужден каждый раз выпускать ее. Раху — это олицетворение чувственной, страстной, жадной и всепоглощающей стороны любви, которую к тому времени уже познал молодой поэт. Хотя его любовь была чиста и возвышенна, он не мог избежать ее лихорадки и мучений. И это стихотворение — лучшее тому свидетельство. Вот пересказ одного отрывка — ритм и размер его непередаваемы в переводе. Любовь чувственная обращается к любви платонической:
Тебе нет дела до меня. — Мне все равно —
ведь все равно ты пленница моя и ею всегда останешься —
твой дух прикован к моему неразрушимыми узами души.
Агонией, отчаянным стоном, звуком расстроенной струны
я последую за тобою по пятам, в какую бы пору
и куда бы ты ни ушла, —
как призрак из мрака, как вопль отчаяния.
Я сопровождал тебя от начала времен, потому что я —
это твоя тень. Засмеешься ты или заплачешь — ты всегда
ощутишь мою темную душу, поджидающую тебя.
Ночью, когда ты покинута и одинока, ты вздрогнешь,
увидев, что я подкрался совсем близко и заглядываю тебе в
глаза. Куда бы ты ни повернулась — я уже там, моя тень простирается по небу и покрывает землю, мой жалобный
плач и мой жестокий смех отзываются повсюду, ибо я
голод, которому нет насыщения, ибо я жажда, которая неутолима. Я здесь всегда, кинжал в твоей груди,
яд в твоем мозгу, недуг в твоем теле.
Я буду преследовать тебя — я буду ужасом твоих дней
и кошмаром твоих ночей. Как голодающий, исхудавший
до костей, я буду протягивать к тебе руку и молить
тебя; дай, дай, дай! Как терновый шип я буду
колоть тебя день и ночь, как проклятье я буду тяготеть
над тобой, как судьба я буду следовать за тобой —
как ночь следует за днем, как страх следует за надеждой.
Он продолжал писать и прозу, резкие критические статьи по социальным и политическим вопросам и вдумчивые исследования проблем литературы и философии, опубликованные под общим названием "Споры". Это были счастливые дни, беззаботные и не обремененные никакой ответственностью. Рабиндранат проводил их среди самых любимых людей, ежедневно чувствуя, как возрастают его силы. Казалось, что он бездельничает, но он уже пожинал богатый урожай. Ранняя меланхолия, безымянный голод, глодавший его сердце, исчезли, освободив дорогу ясному и здоровому мировоззрению. Он наслаждался миром и жизнью со всей страстью, на которую была способна его натура. Красивый, всегда прекрасно одетый, подвижный, он выступал как молодой бог, и мир расстилался перед ним. Но судьба уже готовила ему западню, и дни безмятежного счастья были сочтены.
Его брат Джотириндронат все глубже втягивался в непродуманные деловые операции. Далекий и отчужденный, Махавши решил, что пришло время впрячь младшего сына в семейную колесницу. Этот недисциплинированный и рассеянный юноша должен наконец стать мужчиной и научиться глядеть в лицо жизненной необходимости. Если сам Махарши с равным рвением служил и богу и миру, то почему же и сын его не может одновременно служить и поэзии и благу своей семьи. Но, прежде чем допустить Рабиндраната к делам, его следовало сначала женить.
В семье сохранился забавный анекдот о первой экспедиции на поиски суженой. Стало известно, что у главы княжества в соседней провинции Орисса есть дочь на выданье, для которой подыскивали в женихи какого-нибудь красивого поэта аристократического происхождения. Два брата, Джотириндронат и Рабиндранат, решили повидать ее. Они получили приглашение во дворец правителя, где их встретили две юные дамы, одна из которых была удивительной красавицей, а другая редкостной дурнушкой. Братья, естественно, вообразили, что красавица и есть невеста, но вскоре их ждало разочарование. Они быстро выяснили, что красавица — жена правителя, мачеха невесты-дурнушки.
