Жорж Бордонов - Золотые кони
Милая Ливия, в силах ли ты вспомнить это милое лицо? А струящиеся пряди волос по обе его стороны? Ноздри ее подрагивали, точно повторяли удары сердца. Рот был похож на лесной цветок. Шея напоминала лебединую. Кожа заставляла вспомнить о бархатной свежести лилий… Лебедем или цветком, вот кем она была… Ее тело вызывало одновременно благоговение и желание обладать им. Это была красота юности, в ореоле этой красоты она запомнилась мне навсегда. Но иногда ее взгляд мрачнел, причиняя мне боль, делался острым и безжалостным, как лезвие, вскрывающее плоть. А я не мог открыться ей… Меня остро мучил стыд. Сколько я лгал, полный отвращения к самому себе и ненависти к Цезарю, который втянул меня в это болото двуличия!
Я чувствовал себя обязанным сделать наконец выбор. Мысли мои приняли определенное направление. Я уже попал под воздействие чар Шиомарры. Когда она расспрашивала меня о прошлом, о моей стране, я обманывал ее только наполовину. Порой мне начинало казаться, что я на самом деле был когда-то Бойориксом.
«Только внешне я римлянин, — убеждал я себя. — Называясь Бойориксом, я не кривлю душой. Под ликом центуриона Тита Юлия Бракката всегда существовал Бойорикс, он ждал своего часа… Что я теряю? Меня выставили на посмешище, одурачили. Цезарь просто отделался от меня под благовидным предлогом. В Риме у меня не осталось ни жены, ни дома, ни семьи, никого, кроме родственников, которые только рады будут, если я не вернусь, и моя усадьба достанется им… Что меня удерживает в их стане? Теренция? Так она сейчас наверняка в спальне у сенатора Фабия! Кладет на подушку голову и призывно шевелит губами, но никогда они не будут звать тебя, центурион. Ее никогда не заставят трепетать твои руки… А кто сейчас живет в твоем палатинском доме? Красе или один из его должников, выскочка, которому нужно убедить общество в своем „благородстве“, или какой-нибудь авантюрист, мечтающий о Форуме… Здесь нет ни Форума с его грязными законами, предоставляющими любому негодяю право „честно“ избавляться от соперника, ни алчных рук, ни лицемерных улыбок. Зато есть открытые сердца, искренняя поддержка и надежда обрести любовь, которую…»
Котус не давал мне покоя:
— Что нас ожидает, хозяин?
Его вопрос означал: «Кого ты предашь, если не вернешься к Цезарю?»
И еще: «Я понимаю твои колебания. Но подумай: не здесь ли твое настоящее место? Забудь свое старое имя Юлий, будь настоящим Бойориксом».
Не считая лекаря-друида, служанок и их повелительницы, я никого больше не знал в Верховном Доме. С утра до вечера прислушивался к шагам за стеной, к ночному пению — обрядовому или обыденному, этого я не мог понять, но мелодия была всегда торжественной. Я слышал иногда резкий, тяжелый топот солдат и лающие приказания военачальников. Желтый свет с трудом пробивался через слюдяные чешуйки единственного оконца. В комнате постоянно горел светильник, подвешенный к потолку на трех цепочках. Деревянные стены были украшены изображением скрещенных копий на фоне щитов, а на одной из них был рисунок рогатого божества, которое в правой руке держало ветвь омелы, а в левой — змею.
Мне не было скучно. На меня снизошла терпеливость прорастающего растения. Верховный Дом окружал меня, словно толща черной, теплой земли вокруг семени.
Как-то вечером Шиомарра пришла не одна. Вместе с ней из темноты появилось очаровательное крохотное личико, с глазами синими, как вечернее небо, и волосами медового цвета. Шиомарра мягко улыбнулась и сказала:
— Нет, эта девочка не дочь мне, она — моя сестра Алода. Ей четыре года.
Этой светловолосой девочкой из Верховного Дома, дочерью покойного короля арбатилов и была ты, Ливия. Ты жила там до тех пор, пока я не увез тебя. Как мелодично созвучие трех слогов — Алода… лесной жаворонок…
Я попытался завоевать твое расположение, передразнивая твои гримаски, твой лепет, но это не подействовало. Твои глаза пытливо изучали меня, лобик морщился. Тогда я пробовал покорить тебя улыбкой, и снова безуспешно. Но вдруг в комнату важно вошла кошка, и, увидев ее, ты повеселела. Ты протянула к ней ручонки, она запрыгнула к тебе на колени и, мурлыча, прижала голову к твоим локонам…
Мне не хотелось бы описывать нашу встречу слишком торжественным слогом по примеру поэтов или путешественников с манерным пером, но не могу не признаться в том, что твое появление оказало магическое действие на меня. Знаешь, между просто обаянием и настоящей предрасположенностью к счастью лежит пропасть. Я часто замечал, что обыкновенные люди, хотя и милые, и приятные, легко сдаются неудачам, болезням, неизвестности. Вот почему они остаются без друзей, без любви. В каких-то определенных обстоятельствах им могут льстить, их могут бояться или настойчиво добиваться, но в душе никто не питает к ним настоящей привязанности, а животные, которые свободны от власти условностей, держатся от них подальше. Тебе же стоило только появиться, чтобы покорить и зверя, и человека. Такой же притягательностью обладала Шиомарра, лишь чуть иной: от нее веяло опьяняющей нежностью, тем сочетанием грусти и пыла, податливости и душевной стойкости, против которых невозможно устоять.
В тот вечер она спросила:
— Каким ты был в детстве, Бойорикс?
Это был странный вопрос, по крайней мере по форме. И очень трудный для ответа. Не мог же я, в самом деле, поведать ей об отце-римлянине и матери-галлийке, об их разных взглядах на мир, верованиях, духовных источниках? Рассказать о своем образовании или о том, как я терзался оттого, что меня оттесняет старшая ветвь рода? Я молчал, раздумывая над ответом. Она настаивала:
— Ты не хочешь рассказать о родителях? Почему?
— Они умерли много лет назад.
— У тебя были братья или сестры?
— Я остался один.
— Как тебе, должно быть, грустно!
— Теперь нет.
— Теперь?
В голосе ее промелькнуло едва заметное волнение.
— Да, теперь, когда я на свободе, вдали от этих римских псов.
После недолгого молчания разговор продолжался:
— Расскажи мне, каким был твой отец. На кого из мужчин он был похож?
В этом я мог почти не утаивать правды. Я обрисовал ей облик мужественного человека с орлиным носом и седой шевелюрой под стальным шлемом.
Она задумчиво улыбалась:
— Мой был таким же. Он поседел после нашего разгрома. Если бы он прожил еще три года, то успокоился бы: наш народ возрождается.
— Но чего стоит ваша сила, если римляне стоят в нескольких дневных переходах отсюда?
Она внимательно посмотрела на меня и заговорила о чем-то другом. Затем возвратилась к тому, что ее интересовало: к моей матери, нашему дому. Свою мать я описывал без утайки, это было легко, но что касается дома… Я выдумал другой дом, старался побольше рассказывать о бедствиях вольков, об их горной стране, оливковых рощах, виноградниках, быстрых речках…
Выслушав все это внимательно, она сказала:
— Боюсь, что утомила тебя.
Котус наблюдал за мной из своего угла, подперев голову кулаком.
— Чего молчишь, дружище? — говорил я ему. — О чем ты задумался?
Наконец, ко мне пожаловал Оскро. Он зашел после обхода постов. На его подножиях еще не растаял снег.
— В такую погоду собаку из дома не выгонишь! — воскликнул он.
Сняв шлем, он сел возле меня.
— На твоем лице румянец, как на розе, мой дорогой Бойорикс. Смотри-ка, да ты располнел! Это опасно для солдата.
— Мне разрешено завтра подняться.
— Королева сообщила мне об этом. Как она печется о тебе! Поздравляю. Что может быстрее заживить рану, чем прикосновение женских пальцев.
— И мазей ваших друидов.
— Не скромничай. Но я рад, что ты выздоровел.
Он усмехнулся, немного беспокойно. Его пальцы постукивали по каске.
— Куда ты собираешься податься, когда встанешь на ноги? Вернешься к своему другу-кузнецу?
— Королева велела спросить меня об этом?
Его пальцы замерли.
— Я тоже забочусь о твоем благе, но мне хотелось бы, кроме того, скажу откровенно, использовать такого храброго воина. Я убедился в твоей силе и сообразительности. Нам нужны такие люди.
— Что ты мне предлагаешь?
— Войти в состав гарнизона города. Я понимаю, что каждодневная служба, может быть, не по душе тебе, привыкшему к свободному действию. Ведь так? И я предлагаю тебе возглавить отряд на границе, Если полученные мной сведения верны, у тебя будет случай развлечься.
— Что за сведения?
— В Ратиаке видели римлян. Возможно, это выдумка, но если ты не боишься снова попасть к вергобрету, я готов послать тебя проверить слухи. Мне кажется, что ты здорово умеешь узнавать римлян, даже если они прячутся под галльскими плащами.
— Ты льстишь мне.
— Разве в нарбонских горах тебе не приходилось сталкиваться с переодетыми лазутчиками?
