Всеволод Соловьев - Капитан гренадерской роты
Лицо принца вспыхнуло, но он тщетно искал слов, чтобы ответить на эту обиду. Он сам в последнее время сознавал себя ужасным трусом. Он только недружелюбно взглянул на жену и опять вышел из комнаты.
Вслед ему раздался смех Анны Леопольдовны.
— Видишь, — сказала она, обращаясь к Юлиане, — и я умею кое-что устраивать, когда надо. Ты-то пока еще думала, как нам от него отделаться, а я сказала одно слово, и он выбежал, как ужаленный. Ну, теперь не вернется, мы можем говорить без помехи.
И они снова начали передавать друг другу все свои планы и надежды, и снова имя Линара постоянно повторялось в их речи.
XНа безоблачном, бледно-голубом, с легким розоватым оттенком небе, в слабом морозном тумане вышло солнце и оживились петербургские улицы. Недавно выпавший снег, скрепленный первым морозом, ярко блестел и переливался радужными цветами. В почти безветренном воздухе прямыми белыми столбами поднимался дым из труб. Петербургский люд весело приветствовал ясный зимний денек и как-то оживленнее спешил по улицам.
И никто не знал и не догадывался, что этот ясный денек задался недаром, что он готовит большое событие. Не догадывались об этом даже и те, кто давно уже ожидал этого события…
Регент Российской империи, герцог Курляндский, Бирон, вышел в дорогой собольей шубе на крыльцо Летнего дворца, вдохнул полной грудью свежий, чистый воздух и весело огляделся.
Перед ним в почтительной неподвижности стоял караул гвардейский; его окружала многочисленная свита, ловящая каждое его слово, каждое движение. Прямо в его глаза заглядывало зимнее солнце и смеялось и искрилось. Герцог обернулся.
За ним стоял принц Антон брауншвейгский.
Если б принц Антон знал, о чем в эту минуту идет разговор между его женою и фельдмаршалом Минихом в Зимнем дворце, он не ответил бы, конечно, такой почтительной улыбкой на взгляд регента. Но он ничего не знал: принцесса ничего ему не сказала и только как-то странно улыбнулась, когда он объявил ей, что отправляется к регенту и намерен всячески постараться сойтись с ним снова.
— Не уезжайте, принц, зайдемте в манеж, я вам покажу моего нового жеребца, удивительное животное! — сказал довольно любезно Бирон.
— С большим удовольствием, — ответил принц Антон. — Вы знаете, что лошади, особенно такие лошади, каких вы умеете выбирать себе, это моя слабость.
Бедный принц уже окончательно начинал льстить регенту. Он знал, что только этим способом и можно смирить его.
И, действительно, Бирон еще любезнее улыбнулся.
— Да, лошади… лошади, — проговорил он, — это благородная слабость.
И он, весело жмурясь от яркого солнца, поспешил в манеж, взяв под руку принца Антона.
Вся свита почтительно за ними последовала.
Знаменитый жеребец был выведен и подробно осмотрен.
Регент снял с себя шубу, привычным легким движением вскочил на нервно дрожащего коня и проехался по манежу.
На него, действительно, можно было полюбоваться в эти минуты: так он держался на лошади. Все присутствовавшие усиленно громко восхищались и, конем и наездником.
Бирон начинал увлекаться своей любимой забавой. Он пускал лошадь галопом и вдруг осаживал ее на всем скаку, заставлял ее ходить мерным шагом, описывал по манежу удивительные круги, грациозно выделывал цифры и буквы, как конькобежец на льду. Его глаза разгорались, на бледных щеках выступил румянец, он радостно кивал головою на шумные фразы восхищения, раздававшиеся после каждого удачного его фокуса. Ему было хорошо, весело, привольно.
Но вдруг глаза его потухли, со щек исчез румянец. Что же такое случилось? Или конь неловко оступился? Или в великолепном коне этом герцог заметил какой-нибудь недостаток? Нет! Конь держал себя безукоризненно и чистота его породы была вне всякого сомнения. Что ж? Или между окружающими, между этими восхищающимися зрителями герцог заметил какое-нибудь подозрительное лицо, уловил чей-нибудь недружелюбный взгляд, чье-нибудь непочтительное слово? Нет! Зрители все до одного были прекрасными актерами, все до одного изображали собою воплощение восторга и благоговения.
Просто какая-то неясная мысль мелькнула в голове регента и даже не мысль, а что-то совсем неуловимое, какое-то странное, непонятное ощущение. Это ощущение в последние дни все чаще и чаще начинало преследовать Бирона. Оно являлось внезапно, среди самых веселых мыслей и мигом разгоняло эти мысли, мигом наполняло всю душу каким-то мучительным страхом ожидания чего-то ужасного и неминуемого.
Бирон остановил коня и спрыгнул на землю.
Его встретили самые вычурные фразы похвал и удивления, но он уже слушал их рассеянно и долго не мог придти в себя, долго не мог избавиться от непонятного мучительного чувства.
Вот уже раздражение послышалось в голосе: он всегда кончал раздражением в подобные минуты.
Принц Антон, видя, что регент снова в дурном настроении духа, поспешил откланяться и уехал к себе, боясь какой-нибудь неприятной сцены.
Из манежа Бирон отправился прямо во дворец и не выходил до обеда.
К обеду приехали, между прочими: Левенвольде и фельдмаршал Миних.
Миних, по своему обычаю, был любезен и весел, с чувством целовал руки у герцогини Курляндской и говорил комплименты ее дочери Гедвиге.
К регенту он относился также с необыкновенной почтительностью и, глядя на него, каждый, конечно, признал бы в нем самого преданного, неизменного друга этого семейства. А, между тем, ловкий и смелый план уже окончательно созрел в голове фельдмаршала.
Улыбаясь и любезничая, почтительно, дружеским тоном, беседуя с Бироном, он знал, что пройдет еще несколько часов и этот самый Бирон будет в руках его. Он еще утром окончательно приготовил принцессу Анну Леопольдовну: прямо объявил ей, что в нынешнюю ночь намерен схватить Бирона.
Сначала принцесса начала, как и вчера, отказываться, говорила, что не может допустить, чтобы Миних ради нее жертвовал своей жизнью и всем своим семейством. Советовала ему, по крайней мере, хоть сговориться с другими, с Левенвольдом, например.
Но Миних отвечал ей, что она обещала положиться на него одного, что он никого не хочет вовлекать в опасность и намерен сам, один, сделать все дело.
Анне Леопольдовне уже нечего было возражать ему и она со слезами на глазах стала восхищаться его великодушием и смелостью.
— Ну, хорошо, — сказала она на прощанье, — только, ради Бога, делайте поскорей. Если б вы знали, как я волнуюсь!..
— Медлить не буду, — отвечал Миних, — да и нельзя мне медлить, — мой Преображенский полк завтра сменится по караулам, тогда будет труднее.
И вот он отправился обедать к Бирону и теперь чувствовал даже какое-то раздражающее наслаждение в том, что вот он сидит посреди них, со своей заветной тайной, которую не открыл никому, даже родному сыну, что они все смотрят на него, как на своего человека…
«Если б он знал, — думал Миних, поглядывая на регента, — если б он знал, что у меня в мыслях и что должно совершиться сегодня, он немедленно бы велел схватить меня и я бы тогда не вырвался из когтей его. Но он не знает и не узнает».
И фельдмаршал наслаждался все больше и больше.
Обед шел довольно вяло. Хозяин был все сумрачен, а хозяйка и никогда не отличалась разговорчивостью и любезностью. Беседу поддерживал опять-таки только Миних, постоянно шутивший с Гедвигой.
Но вот одна фраза нежданно поразила Миниха и заставила его вздрогнуть.
Левенвольде вдруг, ни с того ни с сего, обратился к нему и сказал:
— А что, граф, я давно хотел спросить вас: во время ваших походов вы никогда ничего не предпринимали важного ночью?
«Что это такое? — быстро мелькнуло в голове Миниха. — Что это значит? Неужели он знает что-нибудь? Неужели подозревает? Откуда же?.. Сегодня утром принцесса советовала мне обратиться к нему, а теперь вот он задает мне такой вопрос… Может быть, она с ним виделась! Может быть, что-нибудь сказала! Но, в таком случае, ведь, это ужасно! Ведь, он все может испортить!»
А, между тем, нужно было ответить, нужно было совладать с собой и успокоиться, иначе Бирон заметит. Весь успех дела висит на волоске.
Какое-нибудь неосторожное движение, ничтожное слово и все пропало!
Но Миних умел владеть собой. Через секунду его волнения как не бывало. Он спокойно взглянул на Левенвольде и отвечал:
— Не помню, чтобы я когда-нибудь предпринимал что-либо чрезвычайное ночью, но мое правило пользоваться всяким благоприятным случаем.
Ленвольде замолчал, и разговор на том кончился.
А мрачное настроение Бирона все продолжалось. Он встал из-за стола рассеянный и молчаливый. Он несколько раз не ответил на обращенные к нему вопросы; очевидно, совсем их не слышал!
Это заметили все, даже его жена.
— Что с вами? — обратилась она к нему.
— Ничего! Мне что-то не по себе, — рассеянно ответил он.
