Дзахо Гатуев - Зелимхан
Четверо посоветовались. Они знали, что нельзя предавать Зелимхана. Зелимхан — мужчина. Абрек Зелимхан. Женщин можно. С ними сейчас Зелимхана нет. А начальство все равно с женщинами ничего не сделает. Нет такого закона. Даже у царя нет.
В новое утро остановились женщины на берегу реки Ассы. Не перейти: бурная. А если переправиться, можно бы уйти туда на гору — ни к ингушам, ни к чеченцам.
Стояла на берегу высохшая от отчаяния Бнци. Зезык стояла, Дети плакали, чуя опасность:
— Русские, русские.
Подошел человек. Не ингуш, не чеченец (так рассказывала мне Мэдди, до сих пор не знающая имени хевсуров), сказал, что русские будут стрелять.
Попросили его не говорить, что видел их. Дали ему три рубля.
Над ущельем нахмурились тучи, в ущелье просыпался снег.
— Ой, беда! Безысходная беда!
— Попробуем вернуться. Быть может, найдем тропу, которая поведет за горы.
Были в галошах. Сбросили. Обмотали себе и коням ноги тряпками, чтобы солдаты не нашли по следам. Усталые шагали вверх. Нашли ложбину. Остановились в ней — скрыться от ветра, от снега.
— Развести костер — увидят, не развести — замерзнут дети. Ой, беда, безысходная беда!
Когда доставали из хурджинов остатки еды, увидели, как подошли к Ассе солдаты.
— Хорошо сделали, что мы ушли оттуда. Теперь
бы мы попались им.
К вечеру русские развели костры. Пели песни.
— Разведем мы тоже. Они подумают, что это ихние костры.
Бийсултан долго смотрел на костры русских, на своих около своего костра. Надумал:
— Что я буду с вами, как баба? Я уйду от вас. Не буду же я вместе с вами в тюрьме, а брат на воле. Уйду. Или его найду, или смерть.
Наконец, заплакала Бици. Зезык. Мэдди.
— Останься! Как мы одни женщины да дети без Мужчин будем? Кто знает, что с нами сделают?
Не послушался Бийсултан: ушел в ночь с Эльбер-том вместе.
До утра плакали женщины, чтобы утром увидеть русских совсем близко. Внизу, вверху, направо, налево. Всюду. Увидели, что окружены солдатами, у которых ружья на прицел.
На зелимхановских мальчиках шапки…
— Мама, сними их! Не то русские подумают, что с нами отец, и будут стрелять.
Сняла. Обвязала детские головы платками Бици. И села на камень.
— Будем ждать, что будет. Никуда не пойдем больше.
Скатили камень русские.
— О, мама! Они боятся, что с нами отец. Скажи им, что мы одни женщины. Не то они убьют нас камнями.
— Я ничего не буду говорить. Убьют — пусть убьют. Хотя камнями.
— Если ты не будешь кричать, крикну я — они убьют мальчиков.
— Мальчиков?
Бици очнулась: что скажет Зелимхан, если она не сохранит мальчиков? Что сделает Зелимхан? Он уже потерял братьев и отца.
Закричала Бици, но не отозвались русские: сидели, неподвижные.
И закричала опять Бици:
— Если есть среди вас мусульманин — пусть придет. У нас нет ни ружей, ничего. Мы одни женщины.
Тогда скатились сверху двое. Ингуши. Бици встретила их:
— Я не ждала такой минуты. Эта — самая последняя и трудная минута для нас.
Ингуши были мусульманами. Ингуши — горцы. Они успокоили Бици:
— Не бойся, не так страшно, что вы попали. Где Зелимхан теперь?
— Мы не знаем, кто такой Зелимхан. Мы никогда не видели Зелимхана.
Подошли дагестанцы. Ингуши взяли на руки детей, дагестанцы — вещи. В их хурджинах пропала навсегда черная Черкесска Зелимхана.
— Наконец-то мы вас взяли в плен.
— Это не большое дело, что вы нас взяли. Мы женщины. Мы дети. Попробуйте Зелимхана взять.
Когда подходили к Андрониковскому становищу, один дагестанец выбежал навстречу. К Мэдди, к настрадавшейся семилетней Мэдди:
— Потанцуй-ка теперь, — начал он напевать и хлопать в ладоши.
Мэдди отвернулась.
Бийсултану повезло. Абреческое такое счастье. Он встретил брата на склонах главного хребта, за которым ни ингуши, пи чеченцы.
Брат не один. Четверо арестованных Андрониковым с ним. Бежали.
Еще в Чечне узнал Зелимхан о походе двух тысяч на двух женщин. Он заторопился к своим, стремясь перегнать и не перегнал идущих через Фортангу конных дагестанцев и кизляро-гребенцев. Пеших ширван-цев и самурцев.
На Ассе он не смог пройти к семье: солдаты вы-змеивались по тропам; кишели па склонах. Он пробрался к Эшкал, в котором штаб отряда. К себе в саклю он вызвал ингушского офицера Шабадиева, который при отряде. Еще один ингуш был при отряде — капитан Курдиев. Его не вызывал к себе Зелимхан.
К себе в саклю вызвал офицера Шабадиева Зелимхан.
— Я — Зелимхан, решающий народные дела. Я — абрек Зелимхан, ты — офицер Шабадиев. Я служу народу, ты служишь царю. Я — чеченец, Шабадиев, ты — ингуш, Шабадиев, но мы оба мусульмане, горцы мы оба. Я хочу знать, кто ты больше: офицер ты больше или ингуш ты больше?
— Я — ингуш, Зелимхан. Я — горец, Зелимхан. Горец больше всего, Зелимхан!
— Это хорошо, что горец больше всего, Шабадиев. Ты знаешь, что я не убиваю горцев.
— Знаю, Зелимхан. Знаю, что ты не убиваешь горцев. Ты сам не убиваешь горцев. Но из-за тебя убивают горцев другие. Ты много зла сделал горцам, Зелимхан!
— Я много зла сделал?
— Ты много зла сделал. Сколько зла из-за тебя Вербицкий сделал! Сколько горцев расстрелял он! Сколько горцев из-за тебя в Сибирь послали! Ты знаешь, что теперь они добиваются выселить нас всех. Из-за тебя, Зелимхан!
— Ты образованный человек, Шабадиев. Если бы ты образованный не был, ты офицером не был бы. Верно? Разве они только теперь хотят выселить нас? Разве, когда мы были смирные, они не выселяли нас? Разве с тех пор, как они пришли, они не хотели сделать нас смирными, только для того, чтобы быть хозяевами над нами? Ты образованный человек, Шабадиев, ты офицер, Шабадиев! Это очень хорошо. А твой отец кто был?
— Мой отец? Ингуш.
— Твоя жена тоже ингушка?
— Тоже ингушка.
— Твои дети тоже ингуши?
— Тоже ингуши.
— Что твой отец сказал бы, если бы увидел, что ты не по-ингушски делаешь? Что твои дети скажут, когда услышат, что ты не по-ингушски делал?
— Разве я не по-ингушски делаю, Зелимхан? Разве я не желаю счастья своему народу? Ты не знаешь, Зелимхан, что если бы меня при отряде не было, сколько зла еще Андроников сделал бы. Я в отряде, как заложник своего народа.
— Конечно, это хорошо, что ты, как заложник в отряде, но только для тебя хорошо это. Ты думаешь, что наши рады отряду?
— Было бы хуже для наших, если бы меня с отрядом не было.
Было бы хуже для наших, если бы ты с нами был, Шабадиев? Было бы лучше для наших, если бы мы отряд совсем не пустили сюда.
— Было бы лучше, Зелимхан. Но что сделаешь? Россия — большой петух, мы маленький петух.
— Э, Шабадиев, ты совсем свой народ забыл, ты не знаешь, что наши отцы говорили. «В лесу много кабанов», — пели они. Правильно это. «Но один волк разгоняет их», — пели они еще. Это тоже правильно. Ты поел черного хлеба, Шабадиев — ты будешь плохой волк. Не мешай нам быть волками.
— Я не мешаю, Зелимхан. Если бы я мешал, не я бы сейчас разговаривал с тобой.
— Если бы ты ингушом не был, я не говорил бы сегодня с тобой. Я не с офицером говорю. Я с Шаба-диевым говорю. Я знаю, что теперь русских две тысячи в горах, а я один. Я все сделаю, чтобы не выпустить отсюда их.
— Что ты хочешь?
— Что я хочу? Если бы я мог донести две тысячи патронов. Я хочу донести две тысячи патронов.
— Не донести тебе, Зелимхан, две тысячи патронов.
— Значит, ты не ингуш, Шабадиев.
— Ты что хочешь?
— Я хочу донести две тысячи патронов. Мы впятером донесем две тысячи патронов.
— Как пятером?
— Я и четверо, которые в отряде. Мы впятером.
— Ты хочешь, чтобы эти четверо помогли тебе. Но как я могу это сделать, Зелимхан? Если четверо попадут к тебе, я пойду под суд. Ты знаешь, что сделает царский суд с ингушским офицером…
— Кто посмеет тебя под суд отдать?.. Кто посмеет тебя пальцем тронуть, если мы за тебя?
— Князь. Андроников князь.
— Знаешь, Шабадиев, князь первый на божий суд пойдет…
…Бийсултану повезло. Он встретил брата на склонах главного хребта, за которым ни ингуш, ни чеченцы. Четверо, арестованные Андрониковым, с ним. Бежали.
— Уо, тишаболх, Юсуп… Не даром говорил мой старый волк, что он предаст меня. Не даром я сон такой видел, что он предаст меня. Зачем я его тогда не убил? Зачем я его только вчера убил? Мне давно надо было заплатить три копейки за его проклятый язык.
Семеро промерзли остаток ночи в соснах, которые низкорослы и корявы на этих высотах. Шел снег. Из-за снега развела костер Бнци. Из-за Бици не" разводил костер Зелимхан. А утром он срубил две сосны себе, он срубил две сосны Бийсултану. Он попросил остальных срубить' по две сосны. Потом он взял Бийсултана и втиснул ему за пояс заостренные концы сосен. Спереди и сзади. Он втиснул себе за пояс заостренные концы сосен. Спереди и сзади. Он попросил остальных втиснуть себе за пояс по две сосны. Спереди и сзади. Склон кишел войсками. Вздыбленные утесы, с которых кругозор, кишели ими. Они высматривали Зелимхана и восемнадцать тысяч рублей. К восьми чеченским начальство прибавило десять своих. Восемнадцать тысяч наследства оставил Юсуп, которого убил Зелимхан, которому три копейки положил он на губы:
