Камиль Яшен - Хамза
Бай безмолвствовал.
- ...стать вашим сыном.
- Что, что? - словно проснулся хозяин дома. - Что вы сказали?
- Мой сын Хамза хочет быть вашим сыном.
- Каким сыном? - насторожился Ахмад-ахун. - Он просит у меня в аренду лавку для торговли на базаре?
- Нет, мой сын просит вашу дочь, Зубейду. Мой сын любит вашу дочь.
Эх, не знал Хаким-табиб, простая душа, каким "лакомым куском" оказался его приход для Ахмад-ахуна после минувшей ночи, каким "бальзамом" пролились его слова на израненную, истерзанную душу хозяина дома.
- Ваш сын? - приподнялся и сел на одеялах Ахмад-ахун. - Мою дочь? Ха-ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха!!
Какого угодно ответа ждал ибн Ямин, но только не этого громкого, обидного старческого хохота.
- Чему вы так смеётесь, уважаемый?
- Вы пришли сватать сына, при рождении которого не смогли пригласить даже флейтиста?
Ибн Ямин опустил глаза.
- А кто такой ваш сын? Шейх, купец, владелец табунов и овечьих отар?
- Мой сын, к вашему сведению, служит в конторе у Садыкджана-байваччи.
- В конторе у Садыкджана? Не может быть! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха!
- Мой сын - известный поэт. Его знает весь Коканд.
- Ах, поэт! Очень хорошо. Вот с этого и надо было начинать... Значит, моя дочь - цветок должна стать женой человека, занимающегося сочинением газелей? Вы хотите, чтобы я, выдав свою дочь за вашего сына, обрёк себя на вечные загробные муки?
- Ваша дочь и мой сын любят друг друга...
- Кто вам сказал, что моя дочь любит вашего сына? Она вам об этом сказала?.. Моя дочь будет любить того, кого я дам ей в мужья!
- Мне сказал об этом мой сын.
- Ваш сын молокосос! И, судя по тому, что послал вас ко мне, ещё и глупец!.. Но вы-то, вы-то, взрослый человек, как вы рискнули прийти с таким безнадёжным делом к порогу моего дома?
- Вы сами вызвали меня осмотреть вашу жену. Или вы уже забыли, что я лечу вашу жену?
- Ах, вот оно что! Вы хотите использовать свое табибство? Теперь понимаю, понимаю... Вы заставляли Зубейду приходить к себе домой якобы за лекарствами, а на самом деле для того, чтобы ваш сын мог там встречаться с ней!
- Послушайте, Ахмад-ахун! Хотя вы и бай, человек известный и уважаемый, но сейчас ваш рассудок помутился от гнева. Я не позволю вам оскорблять моего сына и меня самого. Я вам не кто-нибудь, а врач! Меня знает народ...
- А мне наплевать на тех, кто тебя знает! Ты пришёл сватать мою дочь с дыркой в кармане... А знаешь ли ты, несчастный, что её хотел взять в жены младший сын Рузибая из Андижана? Но я отказал ему, потому что всех его денег не хватит на то, чтобы оценить красоту моей дочери...
- Деньги, деньги... Везде только деньги. Ничего вы не видите в жизни, ничего не хотите знать, кроме денег.
- Да, деньги! Которых ты не любишь! Потому что у тебя их нету!.. Потому что ты не умеешь их наживать!
- Что вы кричите, словно вас укусил скорпион?
- Хватит. Уходи. И не смей больше показываться мне на глаза. А сыну передай: если он посмеет причинить моему имени хоть малейший ущерб, ему несдобровать. Скажи, чтобы он перестал думать о Зубейде. Для своей же пользы. Иначе ему не сносить головы.
- Вы угрожаете?
- Да, угрожаю. И не я один.
- А кто ещё?
- Мою дочь берет в жены Садыкджан-байвачча, тебе понятно? И сватом у него будет Миян Кудрат.
- Продал, продал дочь, презренный барышник!
- Убирайся! Вон из моего дома!.. Эй, кто там? Вышвырните его на улицу!
Ахмад-ахун бушевал. Пережитое ночью унижение придавало ему силы. Теперь настал его час. И хозяину дома очень хотелось, чтобы страх, испытанный им в собственном доме, передался другому, чтобы этот липкий страх, до сих пор сидевший внутри, обернулся бы в нём грозным хозяйским гневом.
Но согнувшийся однажды жалок в своей попытке выпрямиться. Жалок он сам, ничтожны его слова, беспомощен и бессилен гнев в устах уступившего гордость и честь в обмен на выгоду.
И даже на собственную жизнь.
- Грязь! Помои! - в бешенстве кричал Ахмад-ахун. - Табиб для нищих! Иди нюхай свои порошки, собранные под хвостом у барана! Пей свои капли, настоянные на гное дохлых шакалов!
Ибн Ямин дрожал от ярости. Брезгливость и отвращение к обезумевшему старику сменились ненавистью.
- Будь ты проклят, - тихо сказал лекарь Хаким, - будь ты проклят со всеми своими деньгами...
4
Пора, давно пора познакомить читателей с человеком, имя которого уже неоднократно упоминалось в нашем повествовании, дела которого занимают далеко не последнее место в описываемых событиях, а судьба которого ещё не один раз переплетётся с судьбами остальных героев.
Имя этого человека, как уже, наверное, догадались наиболее проницательные читатели, Садыкджан-байвачча.
Вот он вышел из конторы своего завода и остановился около главного крыльца, поджидая коляску.
И пока он ждёт её, рассмотрим его внимательно.
В облике этого человека запоминается прежде всего некая нетерпеливая и властная любознательность. Пытливо всматривается он в каждую, возникшую перед ним фигуру, прислушивается к разговорам, он как бы готов вмешаться в любой эпизод и любое событие. По его постоянной и сосредоточенной напряжённости чувствуется, что он будто стремится запомнить всё происходящее вокруг, старается ничего не упустить из виду. А если что-то задерживается в его поле зрения своим несоответствием его представлениям, не задумываясь ни на секунду, может тут же все изменить по-своему.
Костюм Садыкджана-байваччи отчасти передаёт страсти его характера. Белый сюртук с золотыми пуговицами делает похожим на опытного, независимого, дипломированного инженера, работающего по вольному найму. Кавалерийское галифе, лаковые сапоги, серебристого цвета шёлковая чалма, златотканый бухарский халат поверх сюртука - продуманное смешение стилей: деловитого, "полуколониального" и местного, традиционно восточного, в национальном духе.
И только одна деталь внешнего вида почти необъяснима: зелёный галстук-бабочка под белым воротничком безукоризненно накрахмаленной сорочки. Эта легкомысленная "бабочка" несколько размягчает чётко сложившееся представление о натуре её хозяина, ставит где-то рядом вопросительный знак...
Остаётся разглядеть лицо байваччи. Оно выразительно и даже красиво - большие чёрные глаза, стреловидные брови, очень прямой нос. Классический профиль восточного повелителя, к ногам которого падают плоды утех и вожделений со всех райских деревьев мира.
Но резкие прорези вертикальных складок в уголках плотно сцепленных губ и крупный подбородок несколько нарушают традиционно восточный тип. Эти прорези и подбородок - человека активной, практической сметки, привыкшего ежедневно принимать выигрышные деловые решения, который не ждёт, пока плоды созреют и упадут, который не подбирает их с земли, а срывает с ветки сам, который ежесекундно готов начать трясти древо рая, а если найдётся оптовый покупатель на этот вид древесины, прикинуть - не выгодно ли вообще срубить все райские кущи, распилить их и доставить в хорошо упакованном виде по адресу, указанному оптовым покупателем?
...Подъехала коляска личного выезда. Садыкджан, подобрав полы бухарского халата, легко вскочил в неё. Ткнул кучера в спину. Породистый, рослый, хороших кровей вороной жеребец - любимец хозяина, оскалясь и закусив удила, фыркнул, уронил клок пены и резво взял с места.
Через двадцать минут Садыкджан-байвачча уже въезжал во двор своего дома.
Слуги, почтительно наклонив головы, стояли с двух сторон на ступенях входа - от нижней до верхней. Байвачча быстро взбежал на веранду. Резко обернувшись, подозвал старшего слугу, спросил отрывисто:
- Он здесь?
- Ещё нету, хозяин...
- Когда придёт, сразу веди ко мне... Всё куплено?
- Как вы приказывали.
- Коньяк, вино?
- Всё готово, хозяин.
Слуга, приложив правую ладонь к сердцу, сломался в пояснице.
Пройдя через анфиладу комнат, Садыкджан-байвачча вошёл в свой кабинет. Сбросил халат, снял чалму. Устало опустился в кресло. Привычным движением, не глядя, достал из сейфа бутылку коньяка. Плеснул в пиалу. Выпил. Спрятал обратно.
Давно уже не соблюдал Садыкджан никаких запретов и ограничений шариата, но держать коньяк открыто, на виду у слуг, воздерживался даже в собственном кабинете. Зато курить в своем доме позволял себе в любой комнате, несмотря на то, что коран в равной степени запрещал мусульманам как пить вино, так и употреблять табак.
Глубоко затянувшись английской папиросой, байвачча откинулся на спинку кресла. Он был раздражён сегодня с самого утра, хотя и старался никому не показывать этого.
Вчера в Коканд приехал Миркамилбай Муминбаев. И, как говорится, едва лишь выйдя из вагона железной дороги, андижанский миллионер уже через час встретился в своем номере в гостинице с неким человеком, который официально был владельцем всего лишь двух местных учётно-вексельных контор, а на самом деле через петербургский банк Рябушинского занимался в Туркестане крупными финансовыми операциями, пуская в оборот, по имевшимся слухам, средства нескольких членов императорской фамилии. Поговаривали также и о том, что это были не просто деньги великих князей, - главную роль, например, в махинациях с ценными бумагами играли якобы и капиталы из Европы.