Наталья Павлищева - Лукреция Борджиа. Лолита Возрождения
Давно подмечено: чем нелепей слух, чем он глупее и неправдоподобней, тем легче в него верят. Отныне Борджиа стали символом отравителей, жестоких, безжалостных, коварных… И неважно, что Папа не получил никаких дивидендов от султана за смерть Джема, неважно, что до него даже не дошло письмо с предложением такого заработка (кстати, оно попало в руки кардинала дела Ровере, который вполне мог воспользоваться таким предложением), выгоду все равно приписали Борджиа. Как и выгоду от смертей кардиналов.
Стоило кому-то из весьма немолодых прелатов отдать Богу душу, как вспоминали, и оказывалось, что в недавнем прошлом кардинал бывал на обеде или ужине у Папы (это неудивительно, потому что понтифик практически не принимал пищу в одиночестве), даже если все происходило давным-давно, все равно выдвигалась версия, что отравлен именно у Борджиа! А как же, ведь у них есть яд! Кардинал был немолод и давно болел? Ну и что, ведь не умирал же до сих пор. Один умер через неделю, другой через пару дней, а третий прожил целых двенадцать дней после того, как последний раз побывал у Папы за столом? Ну и что, это говорит только о точности расчета и дозировки.
Кому выгодна их смерть? Борджиа, ведь Папа забирал в свою казну имения умершего кардинала. И никого не волновало, что эти же имения кардинал от Папы сначала и получил, видимо, на время своего кардинальства. Такая практика была всегда, и до Александра, и после него: новому кардиналу отдавалось то, что не успел разорить прежний. И умирали они при Александре ничуть не чаще, чем раньше или позже, просто Борджиа почти вдвое увеличил число самих кардиналов, потому и смертей стало больше.
А как же тогда с карталеной? Слухи, господа, все слухи… Ни единого документального подтверждения применения или вообще существования такого яда нет и не было. В конце книги есть отдельная глава, повествующая, откуда что взялось…
Пока французская армия осваивала бордели Неаполя, а король Карл и его придворные прислушивались к своему самочувствию, пытаясь понять, отравил ли их коварный Борджиа, сам Борджиа не бездействовал. На севере Италии начала образовываться коалиция против французов. Итальянцы словно опомнились и решили лучше объединиться, чтобы показать, что сильны не одними домами терпимости или праздниками в честь захватчиков, но вполне способны дать отпор.
Лодовико Сфорца предложил Венеции объединить усилия и привлечь к этому Папу. Никто не знал, чего ожидать от Александра, но понтифик согласился на союз. Первым начал действовать Лодовико Сфорца, напавший на французский флот в Генуе.
Теперь Карл бегал на стульчак уже скорее от раздражения, чем из-за мнительности. Его предали! Эти итальянцы коварны все до единого, подумать только, сначала встречают с распростертыми объятьями, позволяют пройти через свои земли, дают заложников, не противятся ни в чем, а потом? Заложники сбегают, вчерашние сторонники громят флот, в оставленных сундуках оказываются камни, а неаполитанская корона никому не нужна!
Странная ситуация: он прошел всю Италию с севера на юг, взял вожделенный Неаполь, но назвать себя завоевателем или просто хозяином этой земли не мог. Карл вовсе не был глуп, он прекрасно понял, что единственное спасение – немедленное возвращение домой. А как же корона, ведь он должен короноваться? Но короновать предстояло тому же Папе или его представителю, а Папа против… Ругая себя за то, что во время пребывания в Риме не настоял на документе от понтифика, подтверждающем его право на неаполитанскую корону, Карл бросился обратно в Рим.
Но Александра там уже не было! Он не стал дожидаться подхода французских войск и под защитой венецианцев отбыл в хорошо укрепленную крепость Орвието, комендантом которой был его любимый сын Чезаре. Вот теперь понтифик полагался не на кардинальский сан Чезаре, а на его военные умения.
Еще хуже Карлу стало, когда он узнал, что к итальянцам выразил желание присоединиться и австрийский император. К Папе поехал посол от короля Карла с предложением переговоров. И… вернулся ни с чем! Послу было отказано в аудиенции у понтифика. Его Святейшество не желал вести никаких переговоров с захватчиками. Однако, понимая, что от Рима до Орвието не очень далеко, а настоящей большой осады крепость не выдержит, несмотря на все приготовления, Александр бежал дальше – в Перуджу.
Настолько в глубь итальянской территории Карл забираться не рискнул, тем более, герцог Гонзаго из Мантуи уже вывел объединенные силы против французов. Состоялись две битвы – у реки Таро и у Форново. Сильно потрепанная, потерявшая свою артиллерию и, главное, обозы, французская армия поспешно отходила на север. Гонзага мог потирать руки, ему досталась добыча на сто двадцати вьючных лошадях – награбленное в Неаполе, которое возвращать в город никто не собирался. Карл практически удирал восвояси из ставшей вдруг негостеприимной Италии. Он так и не получил Неаполитанскую корону, зато обрел много противников и недругов, поссорился с понтификом и окончательно разорил собственную казну. Его армия провела больше полугода в мягком итальянском климате, не сумев сохранить награбленное, зато рассчитавшись за теплый прием оставленными итальянцам венерическими заболеваниями – il morbo dallico – французской болезнью, которую, в свою очередь, подхватили у возвращавшихся из Нового Света мореплавателей.
Надо сказать, расплата была жестокой, вскоре сифилис перерос в настоящую эпидемию, а лечили его при помощи ртутных препаратов, от чего пациенты становились скорее мертвыми, чем живыми.
Горе-завоеватели сбежали обратно за Альпы, пора налаживать и свою жизнь.
Для начала Папа объявил вне закона тех Орсини, которые поддерживали французов и позже не встали под знамена коалиции, их земли подлежали конфискации в пользу церкви. Понятно, что добровольно Орсини ничего отдавать не собирались, потому из Испании был вызван Джованни Борджиа с предложением возглавить карательный поход.
В Неаполе трон занял молодой король Фердинанд II, возражать ему оставленный королем Карлом французский комендант д’Обиньи не стал.
Родриго Борджиа решил, что опасность миновала и в Рим пора возвращать дорогую сердцу дочь Лукрецию, все это время жившую в Пезаро без мужа и вообще без родственников.
Лукреция действительно очень скучала в одиночестве, потому что Джулия уехала к умирающему брату и не вернулась, отправившись из Каподимонте сразу в Рим, Адриана была с ней, Джованни Сфорца служил в войске Папы и даже вестей не присылал. Сам Папа переписывался с дочерью постоянно, прекрасно понимая, сколь тяжело ей без известий от родных. Он старался вселять уверенность, что все будет хорошо, хотя были моменты, когда французы прошли почти по всей Италии, и казалось, все потеряно. Получая послания от отца, хотя и не рассказывавшего дочери о своих задумках и тайных планах (это опасно, все же Сфорца не до конца поддерживали понтифика), она твердила всем вокруг, что Папа справится с трудностями, французы будут изгнаны.
Граф Пезаро вернулся совершенно неожиданно, он больше не собирался служить неаполитанскому королю. Лукреция смотрела на погрубевшего, привычно недовольного всем подряд мужа и старалась убедить себя, что она очень рада его появлению, готова ласкать супруга, родить от него ребенка. Старалась, но это не получалось, все нутро Лукреции противилось его грубому напору, муж не поинтересовался тем, как она жила все это время, не выразил особой радости при виде жены. А ведь мог бы заметить, что она похорошела, это твердили все вокруг. Но граф Пезаро был занят только собой, Лукреция заметила, что он сильно нервничает.
Нервничать Джованни Сфорца было из-за чего. Его родственники открыто поддержали французов, сам граф Пезаро разрывался на части от желания угодить и тем, и другим, и даже когда остальные вроде Лодовико Моро уже участвовали в коалиции и воевали с французским флотом у берегов Генуи, Джованни продолжал поставлять сведения о неаполитанской армии людям короля Карла. Но для французов все закончилось весьма печально, и теперь граф Пезаро действительно боялся, чтобы как-то случайно его неблаговидное поведение не выползло на свет. Особенно страшно стало, когда Папа объявил вне закона Орсини.
Единственной надеждой оставалась Лукреция, но, увидев жену и услышав, как она переживала за отца и брата, как ждала изгнания французов, Джованни понял, что Лукреция-то и не должна ничего узнать, потому что ни за что не станет помогать предателю. Слабый человек, он не мог выбрать какую-либо сторону и честно, до конца служить интересам одного хозяина, все время пытаясь быть полезным обеим противоборствующим сторонам.
Возвращаться в неаполитанскую армию для Джованни было смерти подобно, и он задумался, как бы убраться от Неаполя подальше. Вспомнив о внезапной дружбе с Ватиканом ранее ненавидевшей Папу Венеции, граф Пезаро решил, что вполне может претендовать на должность в армии дожа. При этом он не учел, что Борджиа не собираются оставлять любимую дочь и сестру в глуши Пезаро и в Венецию к дожу тоже не пустят (мало ли что, дружба дружбой, дорогих родственников лучше держать при себе).
