Игорь Минутко - Бездна (Миф о Юрии Андропове)
— Мартини кончился. В холодильнике есть только водка.
— Ты, Арик, совсем превращаешься в русского. Точнее, в советского русского: купил выпивку — и обязательно доконать сразу, в первый присест. Пора, пора, мой дорогой, рвать тебе когти в свои зажравшиеся Штаты.— Она помолчала,— Нет, водки не надо. И… Чтобы уж закончить разговор на эту тему. Запомни… Тот народ, который становится безбожником… Вернее, его грубой беспощадной силой превращают в безбожника… Такой народ, нация, «содружество» народов, черт бы его взял, это содружество! — Вика вдруг расхохоталась,— Он и взял всех нас! Словом, мы обречены. Обречены на озверение, деградацию, нравственное падение. Потому что, Арик, без веры в Бога нет ни отдельного человека, ни народа. А Бог — это Любовь и Свобода. И то и другое большевики уничтожили в нашей жизни. Оглянись вокруг! Ведь…— Вика подалась вперед, к телевизору: — Смотри!
На экране телевизора рассеивался дым от первого залпа прощального артиллерийского салюта — орудия стояли, похоже, где-то на верху Кремлевской стены. Гроб с телом Суслова был уже опущен в могилу. Окружавшие ее люди — все в черном — бросали в могилу комья земли, а Председатель КГБ Андропов смотрел на ручные часы, он оказался на крупном плане, и — странное дело! — выражение его лица было таково, будто он ослеп и ничего не видит.
…Прогремел последний залп прощального салюта, внутренние ворота с тыльной стороны здания КГБ на Лубянке открылись, и из них бесшумно выехали две черные «Волги».
Адрес, по которому следовала первая машина, был рядом, и уже через три минуты в салоне «Волги» прозвучало по рации:
— Клиент на месте.
…В этот час — было десять минут двенадцатого — Борис Буряце, он же солист Большого театра Борис Цыган, завтракал в одиночестве на кухне своей роскошной квартиры. Запахнувшись в бухарский халат, вытянув под столом волосатые ноги в войлочных домашних туфлях персидского происхождения, с загнутыми вверх острыми носами и расшитыми золотым причудливым узором, он пил из большой рюмки армянский пятизвездочный коньяк, закусывая его дольками лимона в сахаре и холодной осетриной.
Вчера после спектакля на даче балетного мальчика Вовы Радутова в обществе его подружек, солисток балета, эфирных созданий, было изрядно принято на грудь со всеми вытекающими последствиями («Если бы узнала Галина! Боже! Даже представить невозможно…»), у себя дома на улице Чехова Борис Буряце обозначился в четвертом часу ночи, заставив изрядно подергаться и понервничать двух сотрудников КГБ. Один из них участвовал в попойке у Вовы. Он и «организовал» доставку избранника Галины в Москву. Впрочем, всего этого Борис Буряце, естественно, не знал. И сейчас томился похмельной головной болью, дурным расположением духа и желанием кому-нибудь набить морду. К тому же только что, перед тяжким пробуждением, приснился отвратительный сон: будто он, абсолютно голый, лежит на столе, заставленном всяческой снедью и выпивкой, но за столом никого нет, только стоит перед ним огромная розовая свинья, чистенькая, вымытая, и с аппетитом жует его ногу, даже вроде бы какие-то косточки похрустывают в ее розовой пасти. Совершенно не больно, но противно.
— Тьфу! — Борис Буряце с ожесточением сплюнул на пол, подумав: «Еще, что ли, рюмаху заглотить? Может, опять засну?»
И в это время в передней раздался требовательный звонок — трижды, с равными перерывами.
Бориса неведомая сила рывком подняла со стула.
«Что такое? Почему снизу не предупредили? Может быть, Галина? Нет, так она не звонит. Кто?…»
Холодный пот покрыл лицо солиста Большого театра Бориса Цыгана, и тяжкое предчувствие неотвратимой беды мгновенно охватило его.
«Все… Это конец. Пропал».
Медленно шагая в переднюю — ноги стали ватными и не слушались,— он еще подумал с ненавистью и презрением к себе: «Кретин! Я тебе сто раз говорил, линять надо было еще год назад. И необязательно за рубеж, хоть на Колыму. Кретин! Кретин! Кретин!…»
Он подошел к двери, когда звонки повторились, с той же требовательностью и кратностью.
— Кто? — спросил Борис Буряце (в двери «глазка» не было) и не узнал своего внезапно севшего голоса.
— Открывайте, гражданин Цыган. КГБ.
В глазах потемнело. Он не мог пошевелиться.
— Открывайте, открывайте,— Голос был спокоен и вежлив.
«Может быть, все обойдется? — подумал Борис Буряце, непослушными руками открывая замки и засовы,— Галина выручит?… Хрен выручит. Да ее саму…»
Вошли трое в штатском. Потом, уже в одиночной камере Бутырок, он попытался вспомнить лица — и не мог. Кажется, один был пожилой.
И все завертелось, понеслось, зарябило в глазах, окуталось звоном в ушах и шорохом невидимых крыльев («Кто здесь летает?» — даже с любопытством успел подумать он). Все обратилось в нереальность, наваждение, жуткий, но захватывающий сон. И вроде бы все происходило быстро-быстро, как в ускоренной ленте кинохроники.
— Вот, гражданин Буряце, ордер на обыск, подписанный прокурором. Сначала пройдем в спальню.
— Но…
— Повторяю: пройдем в спальню.
В спальне, кажется, пожилой сказал:
— Открывайте ящики комода.
Борис открыл ключами верхний и средний ящики. И содержимое оказалось на огромной кровати, на которую предусмотрительно положили лист плотного целлофана.
— Теперь — нижний ящик.
— Но у меня нет от него ключа. И я не знаю, что там.
— У кого же ключ?
Борис Буряце молчал.
— Понятно.— Старший кивнул одному из своих подельников.
Нижний ящик был тут же ловко, почти мгновенно открыт крохотной фомкой. И из него извлекли небольшую шкатулку черного дерева с перламутровыми инкрустациями.
— Откройте сами, гражданин Буряце.
— Она же заперта…— Борис почувствовал острую боль в животе.— Мне… Мне надо в туалет.
— Проводите его.
Понос был внезапным, неудержимым, мучительным, и, сидя на унитазе, хозяин антикварных апартаментов презирал себя, жалел, прощался с жизнью.
Когда его вернули в спальню, шкатулка из черного дерева была уже вскрыта, и в ней… Он не поверил своим глазам. За последние годы Борис Буряце повидал немало ювелирных изделий из золота и серебра, выполненных мастерами высочайшего класса, редчайшие драгоценные камни в перстнях, ожерельях, диадемах, серьгах, бриллианты, которые занесены в каталоги всех стран. Но то, что было перед ним…
«Старина. Не иначе — или царево, или тех, кто был возле русского трона. Да здесь на миллионы и миллионы!…»
— Все это ваше, гражданин Буряце?
— Нет. Я… Первый раз вижу.
— Странно. Тогда чьи же это драгоценности?
— Повторяю: я первый раз…— И Борис Буряце сорвался на истерический крик: — Чего вы со мной в дурачка играете? Еще раз повторяю: я никогда не открывал этого ящика! У меня нет от него ключа!
— Так у кого же он?
— У нее…
— То есть?
— Вы же знаете! У Галины.
— Какой Галины?
— У Галины Леонидовны Чарановой.— И Борис Цыган мгновенно успокоился: «Руки коротки».
В спальне нависла короткая тяжелая пауза, пожилой, когда эта пауза перегрузилась отрицательной энергией, не скрыв торжествующей улыбки, сказал:
— Что ж, гражданин Буряце, опись содержимого этого комода…— Он помедлил.— Отдельно — черной шкатулки составим при вас. Пригласите понятых.
И снова время помчалось вскачь: все завертелось, пустилось в пляс, зарябило в глазах.
Понятыми оказались дворник их дома, Кондрат («дядя Кондрат», звал его Борис и сейчас поймал на рыхлом в рябинках лице «дяди» радостную воспаленную усмешку), и жена соседа по площадке, какого-то академика, толстая размалеванная баба.
— Распишитесь вот здесь, гражданин Буряце. Теперь… Вот ордер на арест…
— Как на арест? — вырвался у него вопль.
— Опись всего остального мы произведем без вас. Сами понимаете: тут и суток не хватит. Все будет сделано по закону.
— Я протестую…— Ему самому было противно слышать свой дрожащий голос.
— Это пожалуйста. Для протестов вам будут созданы все условия. А сейчас — переодевайтесь. Туалетные принадлежности захватите.
И когда безвольный, вялый, как будто и не он, а некто другой, выпотрошенный Борис Буряце в своей роскошной собольей шубе следовал за широкой спиной молодого кагебешника к выходной двери, а в затылок ему дышал второй молодчик, где-то сбоку пожилой сказал:
— Может быть, гражданин Буряце, у вас есть какие-нибудь просьбы? — Пожилой стоял в просторной прихожей возле английского телефонного аппарата в стиле начала века,— Красивая штука,— Он тронул белую мраморную ручку телефона.
— Можно позвонить? — еще не веря в такую спасительную возможность, прошептал Борис Цыган.
— Отчего же? Можно.
Хозяин квартиры замер в замешательстве: «Я не могу при них…»
