Евгений Люфанов - Великое сидение
Вот таким донос его будет.
VII
– Что с государыней?.. Что?..
– Не знаем мы. Лекарь кровь ей пустил.
– О господи… Спаси и помилуй… Ужель помрет?.. Молодая ведь…
– Сказывают, ровно как паралик ее вдарил. В страшенном припадке была, обомлела вся и с лица изменилась.
– Да с чего же это такое с ней?
– Вилим Иванович утресь приехал, с час времени побыл у нее, и при нем как раз приключилось. Выбег он, кричит: «Лекаря скорей, лекаря!..»
– Все под богом ходим: нынче жив-здоров, а назавтра…
– Типун тебе на язык!
– Да мне что… Я ничего… Сказал только…
После того как придворный медик Блюментрост пустил больной кровь, она вскоре опамятовалась, только чувствовала себя очень ослабевшей. По церквам дали срочный приказ служить молебствия о выздоровлении императрицы.
А тут еще всполошила всех сбежавшая придворная девка Лушка, испугавшись, что получение золотой табакерки даром ей не пройдет и уж кто-кто, а Вилим Иванович ущемит ей болтливый язык.
– С перепугу не утопилась бы, – сокрушались иные придворные.
Но не все разделяли такую мысль.
– Вовсе, что ль, сдурела она?.. К каким-нибудь вольным людям пристала. Да, глядишь, атаманшей станет у них.
– У разбойных, что ль?
– А хоть бы и так.
– Говоришь так, словно хвалишь ее.
– А что ж Лушке из-за Монсовой табакерки виновной себя считать? Или с ним в сговор входить?.. Да провались он…
– Цыть ты! Сам язык прикуси, пока беду себе не накликал.
– Ой, страсти какие творятся!.. С государыней что содеялось. И как с ней такое могло приключиться?.. Недоглядели мы…
Как? А вот так: приехал Вилим Монс в Преображенское и, запершись с Екатериной, сообщил ей об исчезнувшем письме и рецепте. Она лишь на минуту представила себе, чем это может грозить, да тут же сознание и потеряла. Не чувствовала, как кровь ей пускали; не знала, какое смятение охватило придворных. А потом, когда очнулась и увидела перепуганного Монса, подобие легкой улыбки тронуло ее губы. Чего больше испугался Вилим? Того ли, что она внезапно припала здоровьем, или пропажи бумажек?.. Сочла, что он опасался за ее жизнь, и потому благодарная улыбка скользнула по бескровным губам. Да неужто он так растерялся, что не может додуматься, как в случае чего дальше быть?..
Для чего был написан рецепт? А для того, что означенное в нем снадобье – успокоительное. Государь часто бывает подвержен нервическому недугу, тик одолевает его, дерганье шеей, а самая малая доля такого лекарства может навеять сон, успокоение принести. Такое объяснение она будет держать в уме про запас. А может, Петру и объяснять ничего не потребуется. Обойдется все.
Она несколько успокоилась сама и успокоила Монса. Посоветовала ему помириться с Егором Столетовым, как будто ничего особенного не произошло, и даже принудить себя посмеяться случившемуся в их канцелярии ливню. И Екатерина и Вилим согласно решили не испытывать больше судьбу, не приводить в исполнение задуманного усыпления хозяина. Бог даст, их затея не возымеет последствий.
– Приедет он, пересилю себя, стану с ним особливо ласковой, – сказала она.
В Москве государь. Вот-вот в Преображенское явится. Придворные мужского пола первым делом схватились за щеки: пока государь находился в отъезде, дали себе отдохнуть от бритья, а тут скорей за бритвы схватились. У цирульника Антипа Ершова и у его сына Михея работы невпроворот. У отца – наиболее знатные люди, а у сына – какие попроще.
– Роток, ваше пригожество, приоткройте, – зажав двумя пальцами кончик носа почтенного царедворца, выбривает у него старший Ершов уголки губ.
А его сын бесцеремонно приказывает своему клиенту:
– Шире рот раззявь, – и лезет пальцем к нему за щеку, чтобы натянуть кожу.
– О господи милостивый, знать, верно, что за бабьи родовые муки ниспослано нам, мужикам, брадобрейство… Явится государь: «Защетинились!» – скажет. Куда хошь глаза прячь.
Но приехал в Преображенское Петр и никакого внимания не обратил на придворных, – обеспокоился, узнав о недомогании супруги. Блюментрост тотчас успокоил его:
– Переутомилась государыня императрица от коронационных торжеств и пиршеств, а натура у их величества вельми впечатлительная. Теперь нужен покой и покой.
– Так и быть тому, – сказал Петр. – В тиши да в покое набирайся, Катеринушка, здоровья и сил, чтобы как следует оклематься. И не спеши себя снова празднествами утомлять. Я в Петербурге скажу, чтобы не утруждали тебя торжествами… Вилим, – обратился он к Монсу, – все заботы о государыне – на тебе.
– Буду стараться, ваше величество.
– Блюментрост меня успокоил, и я, Катеринушка, дружочек мой дорогой, в парадиз поеду. Дела там ждут.
– Петяшечка, миленький, не печалуйся обо мне, поезжай, а я буду стараться поправиться.
Он, как всегда, был внимателен, заботлив и нежен к ней. «Катеринушка, друг сердешненький, здравствуй! – приветствовал ее с дороги. – Предостерегаю тебя, чтобы от Новгорода по сухой дороге не ехала, а спокойней вам будет водой. Мы в запас тебе судно приготовим. Скорей бы бог дал вас в радости в Петербурге увидеть».
Мчится гонец в первопрестольную, чтобы там, в сельце Преображенском, вручить императрице еще одну цидулку: «Нашел я, Катеринушка, друг сердешненький, все здесь в Летнем саду и в огороде в красоте растущее, только как в палаты войдешь, так скорей бежать хочется. Пусто все без тебя и, ежели б не праздники зашли – годовщина Полтавской битвы да мой, Петров, двунадесятый день, то уехал бы в Кронштадт либо в Петергоф. Потрошонки наши (как называл Петр дочерей Анну и Лисавету) тоже заскучали об тебе, мамушке. Дай бог скорей видеть вас в радости. Кораблей чужестранных здесь много пришло».
Только что отправился гонец с этой грамоткой, как на другой день Петр сам получил письмо от дорогой Катеринушки. Она сообщала, что пришла в прежнее состояние своего здоровья и отправляется из Москвы. И тоже выражает «сердечное желание в радости скорее вас видеть».
Вот и радость у него. И он шлет еще одного срочнейшего гонца, чтобы тот встретил в пути государыню и передал ей презенты: три бутылки венгерского, соленые лимоны и свежие огурцы.
Из Петербурга и Монс получил письмо, доставившее ему большую приятность. «Государь мой Вилим Иванович, – писал ему царский денщик Василий Поспелов, – покорно прошу отдать мой долгий поклон милостивой государыне императрице Екатерине Алексеевне. Мы слышим, что ее величество в лучшем состоянии и дай боже впредь всегда так слышать. Остаюсь ваш, моего друга слуга Василий Поспелов».
Значит, все благополучно, если любимейший денщик царя пишет столь любезно. Встревоженный в первые дни Монс мало-помалу успокаивался, и это письмо рассеивало его недавние опасения.
На дорожные расходы от Москвы до Новгорода была выдана тысяча рублей. Кабинет-секретарь Макаров, вручая Монсу деньги, говорил:
– Платить ямщикам надо по одной деньге за версту за лошадь, а то в прежних прогонах плачено по алтыну на десять верст, и того гораздо мало для них и ямщики сильно печалились.
В дни коронационных торжеств на Москву было великое нашествие нищей братии, надеявшейся, что при таком празднестве и они окажутся если не желанными, то все же терпимыми гостями. Какое-нибудь угощение перепадет и на их долю с выставленных на улицы столов.
В Москве – праздники, а за ее окраинами – постные будни. Повсюду раздавались жалобы на скудную жизнь. Хлебные магазины, которые царь приказывал открыть в городах, значились лишь на бумаге. Оголодавшие люди пускались в грабежи, и опасно было встречаться с ними.
Императрицу с ее свитой оберегала в пути большая стража, заодно сопровождавшая в Петербург несколько «самонужнейших колодников» для вящего дознания их воровства. Коробило Монса, что и они, царедворцы, едут в общем обозе с татями, словно тоже подлежат розыску в Тайной канцелярии.
Одновременно с ними от Тверской заставы отошел гурт рогатого скота, направляемый в Петербург. Дальний и долгий путь ему предстоял – придет осенью. Какие потери произойдут, сколько голов скота отобьют голодные разбойничьи шайки?.. Пускай уж татям стал бы приманкой этот скот, нежели они императорских людей начнут грабить. Вся надежда была на охраняющий подводы конвой.
Весь июнь и начало июля провели царедворцы в пути и наконец-то завидели петербургскую заставу – «райские врата парадиза».
Целая флотилия буеров двигалась вверх по Неве встречать прибывающих. Под грохот пушечной пальбы на торжестве встречи было множество поздравлений, немало выпито заздравных чарок, но некоторая настороженность не оставляла Екатерину и ее фаворита: не кроется ли за этим весельем печаль?.. Не проведал ли чего Петр?.. Нет, все обходилось по-хорошему. Один за другим следовали в Петербурге пиры, и поводов для того было много: коронация императрицы; первый год без войны; спуск на воду то одного, то другого нового корабля; свадьба кого-нибудь из придворных; крестины – а Петр всегда с большой охотой принимал приглашения быть крестным отцом, кумом не только у знатных людей, но даже у солдат. Выпивал поднесенную чарку вина за здоровье родителей и новорожденного, закусывая выпитое морковным или капустным пирогом, оставлял «на зубок» младенцу рубль серебром и бывал доволен причислить к своим родичам еще и новоявленных кума с кумой, крестника или крестницу.
