Форт Далангез - Беспалова Татьяна Олеговна

— Довольно! Скажите попросту, в двух словах: зачем я вам?

— Вот это по-нашему! По-русски! Так сразу, среди улицы брать быка за рога. В emploi быка в данном случае выступаю я, Ибрагим Жвиц… ах, простите… Однодворов! Конечно же, Леонид Однодворов! Видел вас на представлении и чрезвычайно впечатлился вашей проницательностью! В связи с этим есть предложение…

— Замужество?

— Нет!

Смущенный моей откровенностью, он наконец умолк.

— Там, куда вы меня приглашаете, вы скажете, наконец, что вам угодно?

— Господь мой всемогущий! Конечно же скажу.

— Тогда для начала назовите ваше имя. Жвиц, Однодворов и Шель я уже слышала, но есть ведь и настоящее?

— Адам Ковших предлагает вам сразу и без церемоний перейти на "ты".

Умиротворённая его всесокрушающей наглостью, Амаль Меретук согласилась на обед в одном из ближайших заведений среднего пошиба. Ещё минута, и я бежала следом за ним по брусчатке соборной площади. Каблуки мои высекали искры из древних камней.

Сердце учащённо билось. Селезёнка ёкала в предвкушении выгодной сделки.

Meaningful conversation [6] состоялся в пустой кофейне. Адам Ковших с ходу дал мне понять: он приобрёл билет на последнее представление цирка не случайно. Откуда-то ему стало известно и о Холодове, которого он называл "русским интеллигентом" с некоторой пренебрежительностью. Подвоха я не опасалась, ведь никакой переписки между мной и предполагаемым женихом не существовало, а это единственное письмо, писанное в минуту отчаяния… Разве можно принимать его в расчёт?

— Ты не замужем? — с ходу спросил Адам Ковших.

— Нет… — отвечала Амаль Меретук рассеянно.

— Но хотела бы. Цирковое ремесло для молодых. А ты уже в возрасте. Сколько тебе лет?

— Кто знает?

— Понимаю. Спрашивать даму о её годах неприлично, но все же… Господь мой всемогущий! Ты находишься в связи с этим?

Он произнёс имя моего жениха. С таким выражением приказчик скобяного торговца сплёвывает на завалинке подсолнечную шелуху в каком-нибудь Бердичеве.

— Почему нет?

— Он интеллигент. Русский интеллигент! Мне всё известно из газет. Буквально всё… Господь мой всемогущий! Я просматриваю даже бульварные листки. Буквально все!

— И что?

— Ты видишь людей насквозь…

— Это и является причиной моего одиночества.

На его лице появилось забавное, жалостливое выражение. Как странно! Еврей, владелец торгового дома "Вдова Шель" — и вдруг иррациональная русская жалость к совершенно чужой ему женщине, актёрке, циркачке, гадалке. Абсурд!

— Одиночество… одиночество… Разве может быть одиноким человек, чьё имя начертано на всех афишах?

— Can’t be lonely [7].

— Постой! Я тоже немного разбираюсь в людях. Вот сейчас ты лукавишь.

Он принялся охлопывать себя, ощупывать лацканы сюртука и брючные карманы. Уверенный в своём успехе, он действовал энергично, страстно, целеустремлённо, как истинный англичанин. Однако через минуту я заметила, как пыл его начал иссякать, взгляд отуманился скукой. Он остановился, задумался, нахмурился. Забавно! Он надеялся найти мою откровенность в собственных карманах… Я рассмеялась.

— Смеёшься?

— Мне нравится быть собой…

Моя весёлость воодушевила его. Так воодушевляет лядащую конягу тяжёлая сыромятная вожжа.

— И поэтому ты хочешь выйти за интеллигента?! — вскричал он. — Да знаешь ли ты, что такое русский интеллигент?

— "Русский интеллигент" — тавтология. Мокрая вода. Масло масляное. Малиновая малина. Я к тому, что если уж интеллигент, то непременно русский.

— Да знаю я! Но и ты припомни. Русский интеллигент — это тело без головы. Человек без взглядов, без принципов. Русский интеллигент — мертвец, восставший из могилы самоценности. Он бесполезен… он… Предаст тебя! Иное дело я, торгаш. Да, я — удачливый торгаш. Я ценю не деньги и не удовольствия, которые за них можно приобрести. Я ценю ощущения. Я ценю жизнь во всём её разнообразии. Я хочу всё испытать. Хочу быть как Байрон, как Суворов, как Достоевский, наконец! Господь мой всемогущий! За деньги можно купить любое ощущение. Любое!

Я смотрела на человека по фамилии Ковших, Ужимки. Гримасы. Масляно блестящие глаза на подвижном, как ртуть, лице. Пожалуй, он даже красив. Впрочем… Разговаривая со мной, этот без сомнения русский человек продолжал обшаривать собственные карманы, но руки его предательски тряслись. Страстность мешала ему обрести искомое.

— Вы желаете обменять ваши деньги на место в каторжном бараке? Или желаете пасть от пули какого-нибудь проходимца? — смеясь, спрашивала я. — What аге you looking for? [8]

— Ваше согласие. Оно буквально находится в одном из этих карманов. Но в каком? Затруднение в том, что оно хоть и драгоценное, но слишком маленькое. Господь мой всемогущий! Да оно крошечное и забилось в какой-то уголок…

Вот он сунул большой и указательный пальцы правой руки в жилетный карман, застыл с блаженной улыбкой на лице. Нашел искомое?

— Господь мой всемогущий! Да вот же они!

Ковших извлёк пальцы из кармана, подул на них, потёр о лацкан сюртука и протянул мне две сверкающие капли в оправе из червонного золота. Пришлось признаваться.

— Я люблю золото, — сказала я.

— А бриллианты? Оцените размер и чистоту воды!

— И что вы хотите взамен?

— Вашу дружбу, помощь, содействие. Уверяю, этими серьгами дело не ограничится. Вы будете иметь всё. Вообще всё.

— It’s a deal! [9]

— И ещё…

Он уставился на меня, выдерживая вполне театральную паузу и совсем неумело изображая смущение, которого он, очевидно, никогда не испытывал. Никудышный паяц! Я решила ему помочь.

— What? [10] — спросила я, извлекая из его пальцев серьги и вдевая их себе в уши.

— Давайте без этого… ты же не любишь англичан и всяких там французов. Ты до последнего ноготка наша, русская. Давай по-русски, а?

— По рукам!

Я протянула ему ладонь, и он ударил по ней своею ладонью. Я быстро перехватила её и…

— О-о-о! Ты читаешь на ладони линии судьбы…

Ковших закатил глаза. Напускная ирония. На самом деле он испугался. Но отнять руку, показать страх после того, как сделал даме предложение? Нет, это не по нём. Русские не сдаются.

Я сделала вид, будто рассматриваю ладонь. Он ждал, не надеясь на откровенность. Привычка надеяться лишь на себя преобладала в его характере. Маловерный, он привык быть одиноким, но всё равно жаждал меня. Это ли не любовь? "Господь его всемогущий" предопределил для него короткую и героическую судьбу. Разве возможно такому отказать?

— По рукам! — повторила я, сжимая его ладонь своею.

Глава вторая

ШПИОНЫ ВСЕХ МАСТЕЙ

(рассказ Адама Ковшиха, младшего партнёра торгового дома "Вдова Шель и наследники")

Мы прибыли в Эрзерум уставшие и неделю провалялись в постели, омывая дорожную усталость вином. Добрый его запас я привёз с собой из Трабзона, который был, есть и останется вовек, несмотря ни на какие войны, источником всевозможных благ.

До Трабзона добирались из Тифлиса кружным путём через Батум и далее с риском для жизни вдоль немирного побережья самого Чёрного из морей на судах контрабандистов, пережидая шторма и прочие дорожные неурядицы в прибрежных деревнях, где пару недель мой камердинер не мог достать сносного качества свежих устриц. Объяснялось это неудобство "военным временем". Господь мой всемогущий! Экая печаль! Неужто могущественный Энвер-паша и устриц поставил под ружьё? Но куда же в таком случае подевались старые, зрелые сыры и лёгкие вина? Неужели и их реквизировали у торговцев для поставок на фронты для ублажения сидящих в окопах солдат? А может быть, столь изысканная снедь входит в пайки матросов черноморских флотов? А может быть, они часть ежедневного меню и тех самых контрабандистов, что перевозят товар по черноморским волнам едва ли не в корытах?